Дом-студия Луиса Баррагана

Дом-студия Луиса Баррагана*
Luis Barragán House and Studio**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Страна	Мексика
Тип	Культурный
Критерии	i, ii
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/1136 1136]
Регион***	Европа и Северная Америка
Включение	2004  (28 сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Дом-студия Луиса Баррагана (исп. Casa Luis Barragán) — дом в пригородном районе Мехико Такубая, бывшее место жительства архитектора Луиса Баррагана. Ныне принадлежит организации Fundación de Arquitectura Tapatía и правительству мексиканского штата Халиско. Ныне здание является музеем архитектора и иногда используется для архитектурных выставок, однако посещение экспозиции возможно только по предварительной записи и в составе организованных групп.

Дом имеет статус объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО с 2004 года как образец современной мексиканской архитектуры. Университет штата Арканзас использует здание для своих летних курсов по архитектуре. Расположенное на западе Мехико, это здание было построено в 1948 году. Оно отражает стиль дизайна Баррагана того периода и оставалось местом его жительства вплоть до смерти архитектора в 1988 году.

История

Участок, на котором впоследствии было возведёно здание, первоначально находился за пределами исторической Такубаи. Сам земельный участок Барраган, вероятно, купил в 1939 году в рамках более крупной земельной покупки в то время, когда его карьера сместилась из области сделок с недвижимостью в сферу архитектуры. В конце концов он продал другую часть земли, сохранив для себя только участок для будущего дома. Своего рода «предшественником» дома архитектора был «Дом Ортега» — уже существующее к тому моменту здание, спроектированное Барраганом для семьи Ортега. Архитектор жил там с 1943 по 1947 год. Изначально дом в Такубаи был спроектирован и построен в 1947 году для Луса Эскандона де Р. Валенсуэлы, но в 1948 году Барраган решил переехать в него сам, несмотря на то, что в то время работал над элитным районом Хардинес-дель-Педрегал в южной части города. Барраган жил там до своей смерти в 1988 году, и за это время дом претерпел много изменений, функционируя как своего рода лаборатория для его идей.

В 1993 году правительство штата Халиско и организация Arquitectura Tapatia фонда Луиса Баррагана приобрели дом, превратив его в музей в 1994 году. В 2004 году он был назван объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО, став единственной частной резиденцией Латинской Америки, получившей такой статус. Он был включён в этот список как представитель архитектуры XX века, интегрируя традиционные и народные элементы и смешивая различные философские и художественные тенденции архитектуры середины XX века. Дом также назван одним из десяти самых важных зданий, построенных в XX веке, и являлся предметом различных публикаций, включая книгу «La casa de Luis Barragán», написанная тремя экспертами по творчеству Баррагана. Несмотря на свою важность, дом мало известен в качестве туристической достопримечательности Мехико и посещается, как правило, архитекторами и поклонниками искусства из разных стран мира.

Описание дома

Дом-студия расположен на двух соседних участках на Colonia Ampliación Daniel Garza в округе Мехико Мигель-Идальго. Главный фасад приходится на номера 12 и 14 по Calle General Francisco Ramírez, небольшой улице недалеко от исторического центра бывшего города Такубая. Ныне это район проживания в основном представителей рабочего класса, который полностью охвачен городской застройкой Мехико. Дом Ортега находится рядом. Дом-студия построен из бетона и покрыт штукатуркой, имеет два этажа, крышную террасу и сад рядом с ним. Северную часть здания занимает студия, с отдельным входом из дома № 12, а оставшаяся часть, дом № 14, был личным жилищем Баррагана.

Дом построен в основном в мексиканском архитектурном стиле, но в его элементах прослеживается и влияние мировой архитектуры. Мексиканское архитектурное влияние выражается в схожести здания с домами в штате Халиско, существовавшими ещё в юные годы Баррагана, использовании для возведения здания каменной кладки и традиции настоящего разделения общественного и частного пространства человека, что было реализовано в проекте здания. Созданная Барраганом расцветка для здания основана на ярких цветовых решениях традиционной Мексики, а также на художественных влияниях Руфино Тамайо и Хесуса Рейеса Феррейры. За исключением места для завтрака, в помещениях дома не предполагалось использовать искусственное освещение в течение дня ввиду наличия больших окон и другие проёмов, расположенных таким образом, чтобы впускать столько света, сколько возможно. В целом для внешнего вида постройки характерны минималистичный стиль и значительная схожесть с другими «рабочими» зданиями Мехико, существовавшим в то время.

Фасады обеих частей здания в целом гармонируют с общей панорамой улицы и выглядят очень просто, шероховатые бетонные стены очень похожи по цвету и структуре на стены соседних зданий. Единственное отличие состоит в том, что стены дома-студии гораздо выше. На юго-западной стороне здания, со стороны улицы, имеется лишь небольшое количество окон и две двери. По этой причине из дома не слишком хорошо видна улица. Поскольку фасад здания прост и прям, нет никакого способа угадать планировку внутренних помещений. Дом ориентирован внутрь, центром его внутренней части является сад, который сам находится в окружении высоких стен со всех сторон, кроме западной. Дом иногда сравнивается с «оазисом с высокими стенами», который не пускает в себя «городской хаос».

Уровень архитектуры здания отражается в его интерьере, в том числе на территории сада. Барраган использовал в нём сильные негармоничные цветовые схемы. Такой дизайн имел целью максимальное использование естественного света, а также создание свободного и расплывчатого пространства с помощью различных геометрических форм. Общая площадь здания составляет 1161 м2, включая два этажа, террасу на крыше и сад. Высота здания не являются однородной, и два «дома», составляющие здание (жилище и студия), имеют разные высоты; высота в студии и гостиной комнате первого этажа вдвое выше высоты в других помещениях.

Главный вход в студию находится в здании № 12, но в неё также можно попасть из гостиной и из сада через внутренний дворик.

За входной дверью в дом № 14 расположено тусклое фойе с голыми стенами, выступающее в роли буферной зоны между интерьерами дома и внешним миром. Фойе небольшого размера и с бедным убранством. Его полы выложены из вулканического камня. Фойе ведёт к прихожей с высоким потолком, полом из вулканического камня жёлтого цвета; одна из стен в нём окрашена в цвет фуксии.

За вестибюлем, после низкого порога и пергаментной ширмы, находится гостиная с потолком в два раза большей высоты, сделанным из деревянных балок, и полом из сосновых досок. Стены в ней белые и с небольшими дверями, ведущими в служебные помещения. Главное окно гостиной выходит на сад. Другие помещения на первом этаже включают читальный зал и библиотеку и столовую, потолки в которой довольно низкие, а стены выкрашены в цвет фуксии; в столовой располагается экспозиция керамических изделий из всех регионов Мексики. Области этого этажа отделены друг от друга лестничными клетками и ширмами.

Столовая (расположена в западном коридоре), гостиная (в северном коридоре), уголок для завтрака и кухня окнами выходят в сад, представляющий собой своего рода внутренний дворик, в котором располагается фонтан. Сад первоначально должен был представлять собой обычное ухоженное травяное поле, но затем архитектор решил допустить свободный рост целого ряда растений в саду (в том числе жасмина и нарцисса), что создавало бы ощущение лицезрения дикой растительности. Сам по себе сад небольшой, но кажется больше, поскольку граничит с соседским огородом. Окна, которые выходят на сад, были перемещены после того, как здание было закончено, и следы от старых заделанных окон придают внутреннему фасаду неопрятный вид. Окна были размещены и перемещены с вниманием к внутренним помещениям дома. Так, одно из перемещённых окон изначально находилось в столовой; возможно, это было сделано для того, чтобы улучшить панораму обзора из данного помещения, открывавшуюся сидящим за столом.

Ещё одним наружным проёмом в здании является Патио-де-лас-Оллас, патио на западной стороне здания. Этого патио не было в первоначальном плане дома, но оно стало результатом более поздней его модификации с целью отделения мастерской от сада. Патио небольшого размера, но оно обеспечивает нормальный уровень освещённости и наличие зелени в центре здания.

Второй этаж представляет собой в основном личные помещения архитектора с толстыми деревянными ставнями на окнах. Доступ к этой области здания и террасе на крыше осуществляется через каменные лестницы, не имеющие перил, что типично для проектов Баррагана. На верхнем этаже находятся спальня хозяина с гардеробной, комната для приёма гостей и «дневная комната». В главной спальне есть окно, выходящее в сад, и именно в этой комнате архитектор спал, называя её просто «белый зал». В этой комнате висит картина под названием Anunciación, а также ширма в тридцать см высотой с изображениями африканских модели, которые были вырезаны из журналов. Гардеробная, примыкающая к спальне, также называлась «Куарто-дель-Кристо», или комната Христа, с изображением распятия. Комната для приёма гостей, известная как «Тафанко», выходит окнами на восток, на улицу, и первоначально была террасой. Она и спальни имеют монашеский вид из-за бедности их обстановки и типа мебели в них, что отражает францисканские убеждения Баррагана.

На террасе на крыше имеются высокие стены цветов кроваво-красного, тёмно-коричнево-серого и белого, а полы выложены красной керамической плиткой. Стены имеют эффект обрамления неба, а также скрывают дымоход, бак для воды и служебную лестницу. Терраса использовалась в качестве небольшой смотровой точки с видом на внутренний дворик, обсерватории, часовня и сада. Сторона террасы с видом на сад имеет простые деревянные перила. Также на крыше расположены две хозяйственных комнаты, в том числе прачечная, там же имеется балкон.

Рядом с входом в здание № 14 находится гараж, а за ним — башенка с винтовой лестницей, ведущей на верхние этажи.

Отрывок, характеризующий Дом-студия Луиса Баррагана

После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.