Дом Мила

Дом Мила́ (кат. Casa Milà [ка́са мила́]) — жилой дом, построенный в 1906-1910 годах в Барселоне архитектором Антони Гауди для семьи Мила, одна из достопримечательностей каталонской столицы. Здание расположено на пересечении бульвара Пассеч-де-Грасиа с улицей Карре-де-Провенса (кат. Carrer de Provença). Каса Мила стал последней светской работой Гауди, прежде чем он полностью посвятил себя работе над храмом Саграда Фамилиа.

История здания

Проект этого здания Гауди стал новаторским для своего времени: продуманная система естественной вентиляции позволяет отказаться от кондиционеров, межкомнатные перегородки в каждой из квартир дома можно перемещать по своему усмотрению, имеется подземный гараж. Предусмотренные проектом лифты не были установлены в ходе строительства и появились намного позднее. Здание представляет собой железобетонную конструкцию с несущими колоннами без несущих и опорных стен. Уникальные кованые решётки балконов стали результатом импровизации Жузепа-Марии Жужоля, который сотрудничал с Гауди и в других проектах.

Три внутренних дворика — один круглый и два эллиптических — являются характерными элементами оформления, к которым архитектор постоянно обращался, чтобы наполнить помещения в своих зданиях достаточным количеством света и свежего воздуха. Почти в каждом помещении имеется окно, в которое поступает дневной свет, что для того времени было в новинку. Все хозяйские комнаты выходят на улицу либо во внутренний двор квартала, окна хозяйственных помещений и комнат прислуги выходят в три внутренних дворика.

Первоначально мнение барселонцев о новом доме было не слишком высоким, дом Мила сразу получил прозвище «Педрера» (кат. La Pedrera — каменоломня) за свой запоминающийся неровный и тяжеловесный фасад.

В 1984 году дом Мила стал первым из сооружений XX века, включённым в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Здание находится в собственности местной Fundació Catalunya-La Pedrera, которая использует бывшую квартиру в бельэтаже площадью 1 000 кв. м под выставочные цели. Квартира на шестом этаже здания оформлена в стиле 20-х годов XX века и вместе с чердачным этажом и террасой на крыше демонстрируется посетителям во время экскурсий. На остальных этажах размещаются офисы, некоторые квартиры по-прежнему занимают каталонские семьи.

На крыше дома происходит часть действия одного из наиболее знаменитых фильмов великого итальянского кинорежиссера Микеланджело Антониони «Профессия: репортер» (1975).

Особенности здания

Патио

Значительным нововведением Гауди стало объединение традиционных световых шахт в 2 широких внутренних двора-патио, имеющих необычную извилистую, «органическую» конфигурацию. Этажи организованы вокруг патио для оптимальной вентиляции и максимального доступа дневного света. Выходящие в патио фасады здания покрыты полихромной росписью, в основном с растительными мотивами. Цветочный декор и навеянные мифологическими мотивами фрески также украшают потолки и стены двух входных вестибюлей и главной лестницы.

Терраса крыши

Волнистая по очертаниям крыша следует ритму главного фасада, с чередованием различных элементов: выходов лестничных клеток, вентиляционных и дымовых труб. Открытые для свободной интерпретации и использованные символизма формы этих элементов не являются нарочитыми, несмотря на свою причудливость, а отвечают их утилитарной функции. Многие из них выложены мозаикой тренкадис из фрагментов битой керамики, гальки, мрамора и стекла.

Мансарда

Мансарда является одним из самых интересных конструктивных решений в архитектуре Гауди. Этот зал, когда-то предназначенный для стирки и развешивания белья, опирается на 270 арок в форме цепной линии, сложенных из плоского кирпича. В нем разместилась постоянная экспозиция, посвященная жизни и творчеству мастера: творения Гауди представлены здесь макетами и чертежами, эскизами и черновиками, фотографиями и документальными фильмами. Выставка позволяет ознакомиться с наиболее характерными чертами работы мастера.

Квартира-музей

Одна из квартир четвертого этажа позволяет совершить путешествие во времени и проникнуться атмосферой барселонской буржуазии XX века, мастерски воспроизведенной с помощью домашней утвари той эпохи. Здесь можно ознакомиться с первоначальной планировкой и подлинными орнаментальными деталями, выполненными по эскизам Гауди (такими как дверные и оконные ручки, двери и покрытие полов). Посещение квартиры сопровождается показом документального фильма о стремительном преображении и модернизации города в первой четверти ХХ века.

Кафе

Кафе представляет собой сочетание стиля модерн и самобытности типичных старинных таверн-«фондас». Сюда можно зайти прямо с улицы, чтобы выпить чашечку кофе, пообедать или посидеть за бокалом вина.

Выставочный зал

В бельэтаже здания, где находилась квартира домовладельцев — господ Мила, — теперь размещается выставочный зал площадью 1300 кв.м., в котором организуются временные экспозиции. В этом зале стоит обратить внимание на колонны с высеченными на них надписями и скульптурными декоративными мотивами.

Напишите отзыв о статье "Дом Мила"

Литература

Joan Bergós i Massó, Joan Bassegoda i Nonell, Maria A. Crippa. Gaudí. Der Mensch und das Werk. — Hatje Cantz Verlag, Ostfildern 2000. — ISBN 3-7757-0950-9
Xavier Güell. Antoni Gaudí. — Verlag für Architektur Artemis, Zürich 1987. — ISBN 3-7608-8121-1
Елена Висенс. Люди Гауди // Вокруг света, № 2 (2845), февраль 2011 г.

Ссылки

[www.youtube.com/watch?v=7lGtGooM6dg Дом Мила: видео]

На Викискладе есть медиафайлы по теме Дом Мила

Координаты: 41°23′43″ с. ш. 2°09′42″ в. д. / 41.39528° с. ш. 2.16167° в. д. / 41.39528; 2.16167 ^(G) ^{[www.openstreetmap.org/?mlat=41.39528&mlon=2.16167&zoom=14 (O)]} ^(Я)

Отрывок, характеризующий Дом Мила

Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.