Дом Монфор-л’Амори
Поделись знанием:
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Не следует путать с графами фон Монфорт — дворянским родом из южной Германии.
Дом Монфо́р-л’Амори (фр. Maison de Montfort-l'Amaury) — французский дворянский род, младшая ветвь Первого дома графов Эно, игравший заметную роль в истории Франции и Англии в XII — XIII веке.
Содержание
История
Первый дом Монфор-л’Амори
Родоначальником рода считается Гильом I де Монфор (ум. ок. 1018). Он был внуком графа Эно Ренье II (ок.890 — до 940). Дети Ренье II боролись за герцогство Лотарингия, утерянное родом после гибели герцога Гизельберта. В 958 году граф Ренье III был схвачен и по приказу императора Оттона I выслан, а члены семьи Ренье бежали во Францию, где нашли пристанище при королевском дворе. Его дети позже вернулись в Лотарингию, но некоторые представители рода остались во Франции.
Не до конца ясно, кто из сыновей Ренье II был отцом Гильома I[1]. Гильом по приказу короля Франции Роберта II Благочестивого построил 2 крепости в лесу Ивелин для защиты королевского домена от графа де Блуа. Одну он построил в Эперноне, а вторую дальше к северу. Этот замок получил название Монфор, на его месте позже вырос город Монфор-л'Амори. Он женился на дочери Гуго де Бове, управлявшего этими землями и после его гибели сумел их удержать за собой, передав владения своему сыну, Амори I де Монфор (ум. 1053). Амори I перестроил замок, заменив деревянные стены на каменные и расширил его. Его сын, Симон I де Монфор (ум.1083) завершил постройку замка, начатую ещё дедом. Вторым браком он женился на дочери Ричарда, графа д’Эврё, благодаря чему его сын от этого брака, Амори III де Монфор (ум. 1137) унаследовал в 1118 году нормандское графство Эврё.
Амори III был одним из лидеров восстаний в Нормандии против власти английского короля Генриха I, которые закончились неудачно. Перед смертью он разделил свои владения, завещав Эврё своему старшему сыну, Амори IV (ум. 1140), а Монфор младшему, Симону III (ум. 1181). Но через 3 года умер бездетным Амори и владения его унаследовал брат.
Симон III, будучи по своим владением вассалом одновременно королей Англии и Франции, выбрал сторону короля Англии, за что получил Рошфор и Эпернон, но поссорило с королём Франции Людовиком VII. Позже они смогли примириться.
После смерти Симона III его владения были разделены между его сыновьями. Амори V (ум.1182) получил графство Эврё, но он умер через год, после чего графство перешло к его сыну Амори VI (ум. 1213). Поскольку он был сторонником короля Англии Иоанна I Безземельного, то король Франции в 1195 году конфисковал Эврё и присоединил его к королевскому домену. В качестве компенсации Амори VI получил от короля Иоанна графство Глостер в 1200 году. Детей он не оставил.
Другой сын Симона III, Симон (IV) (ум. 1188)[2] получил Монфор. Он женился на сестре графа Лестера. После его смерти Монфор унаследовал Симон IV де Монфор (ок. 1165—1218). Кроме того, он в 1204 году унаследовал графство Лестер[3]. Симон стал главным организатором и руководителем Альбигойского крестового похода и на некоторое время получил во владение графство Тулузское, а также Безье и Каркассон в Лангедоке.
Из сыновей Симона IV наиболее известен Симон V де Монфор, который играл ведущую роль во внутриполитической борьбе в Англии в период правления Генриха III. Женатый на сестре Генриха III, он возглавил восстание английских баронов, разбивших и пленивших короля. Но 1265 году Симон потерпел поражение и был убит в сражении при Ившеме. После его смерти, титул и владения графов Лестер были конфискованы королём. 2 старших сына погибли вместе с ним. Остальные дети бежали из Англии, перебравшись в Италию. Один из них, Ги де Монфор (ум. 1291), граф ди Нола убил в 1271 году в церкви города Витербо своего кузена Генриха, сына Ричарда, графа Корнуольского. Эта ветвь угасла в начале XIV века после смерти Амори, младшего брата Ги.
Старший сын Симона IV, Амори VII де Монфор (ум. 1241) унаследовал завоевания отца в Лангедоке (Тулузу, Нарбон, Безье и Каркасон), но удержать их не смог. В итоге он в 1224 году уступил королю Франции виконтства Каркасонн и Безье, в обмен сеньория Монфор стала графством. После его смерти титул перешел к его сыну Жану I (ум. 1249). Жан оставил только дочь Беатрис (ум.1311), которая вышла замуж за графа Роберта IV де Дрё, передав графство Монфор его потомкам.
Ещё один сын Симона IV, Ги II (ум. 1220) женился на наследнице графства Бигор. У него остались только дочери, старшая, Алиса (ум.1255) унаследовала Бигор.
Ещё одна ветвь рода пошла от брата Симона IV, Ги I (ум. 1228), сеньора де Кастр и де Ла-Ферте-Аль. Он участвовал в Третьем и Четвёртом Крестовых походах, после чего остался в Иерусалимском королевстве. В 1204 году он женился на Эльвис, дочери Балиана Ибелина, лорда Наблуса, вдове графа Сидона Рено де Гренье и в 1205—1210 годах был регентом графства. В 1211 году он получил Кастр-ан-Альбигуа. Его сын, Филипп I (ум.1270), сеньор Кастра, Тира и Торона, женился на Марии Антиохийской, наследнице Торона. Он претендовал на трон Киликийской Армении и был весьма заметной фигурой в Иерусалимском королевстве. Его потомки жили в Иерусалимском королевстве, а потом на Кипре. Ветвь угасла в после смерти Онфруа де Монфора (ум.1326), коннетабля Кипра. Его единственная дочь Эшива вышла замуж за короля Кипра Петра (Пьера) I.
Второй дом Монфор-л’Амори
В 1330 году графство Монфор унаследовал Жан II Завоеватель (1294—1345), 4-й сын герцога Бретани Артура II и Иоланды (1263—1330), графини де Монфор с 1311, дочери графа Роберта IV де Дрё и Беатрис, последней графини из 1-го дома. Он стал родоначальником 2-го дома де Монфор. В результате войны за Бретонское наследство его сын Жан III Храбрый де Монфор(ок.1340—1399) в 1364 получил герцогство Бретань. По мужской линии дом угас в 1488 году со смертью герцога Франциска II Бретонского, оставивший единственную дочь Анну (1477—1514), герцогиню Бретонскую.
Генеалогия
Ренье II (ум. до 932/940), граф Эно (Геннегау) с 925
- Амори (ум. ок. 973), граф Камбре и Валансьена 941—959[4]; жена: Юдит де Камбре (ок.920—ок.983), дочь Исаака, графа Камбре[5]
- Гильом I (ум. ок. 1018), сеньор де Монфор; жена: дочь Гуго де Бове
- Амори I (ум. 1053), сеньор де Монфор; жена: с ок.1028 Бертранда де Гомец
- Симон I (ум. 1083), сеньор де Монфор с 1053; 1-я жена: с ок.1055 Изабель де Бруа, дочь Юга I Бардуля, сеньора де Бруа и де Питивье; 2-я жена: Агнес, дочь Ричарда, графа д’Эврё
- (от 1-го бр.) Амори II (1056—1089), сеньор де Монфор с 1083
- (от 1-го бр.) Изабель; муж: с ок. 1076 Рауль III де Тони (ум. 1102), сеньор Конша
- (от 1-го бр.) Гильом (ум.1101), епископ Парижа с 1095
- (от 2-го бр.) Бертрада (ок. 1059—1117); 1-й муж: с 1089 (разв. 15 февраля 1092) Фульк IV (1043—1109), граф Анжу; 2-й муж: с 15 мая 1093 Филипп I (1052—1108), король Франции
- (от 2-го бр.) Ричард (ум. 1092), сеньор де Монфор с 1089
- (от 2-го бр.) Симон II (ум. 1101), сеньор де Монфор с 1092
- (от 2-го бр.) Амори III (ум. 1137), сеньор де Монфор с 1101, граф д’Эврё с 1118; 1-я жена: с 1115 (аннулирован до 1118) Ришильда д’Эно (1095—?), дочь Бодуэна II, графа Эно; 2-я жена: с 1118 Агнес де Гарланд (ок. 1095—1143), дочь Ансо де Гарланда, сеньора де Рошфор-ан-Ивелин
- (от 1-го бр.) Ричард
- (от 1-го бр.) Люсиана; муж: Гуго де Креси-Помпонн
- (от 2-го бр.) Агнес (ум. 1181), муж: за Галеран IV де Бомон, граф де Мёлан;
- (от 2-го бр.) Амори IV (ум. 1140), граф д'Эврё с 1137
- (от 2-го бр.) Симон III Лысый (ум. 12/13 марта 1181), граф д'Эврё с 1140, сеньор де Монфор с 1137; жена: Матильда (Мод)
- Амори V (ум. 1182), граф д’Эврё с 1181; жена: с 1170 Мабель (Мод), дочь Уильяма Фиц-Роберта, графа Глостер
- Амори VI (ум.1213), граф д’Эврё с 1182, граф Глостер с 1200; 1-я жена: до 1198 Агнес д’Амбуаз (ум. после 1198), дочь Гуго II д’Амбуаз; 2-я жена: с 1202 Мелисенда де Гурнэ, дочь Гуго IV, сеньора де Гурнэ
- Симон (IV) († 1188), сеньор де Монфор с 1181; жена: с ок.1165 Амиция де Бомон (ок.1150 — 1215), дочь Роберта III де Бомон, графа Лестера
- Симон IV (V) (ок.1165—1218), сеньор де Монфор с 1188, граф Лестер с 1204, граф Тулузы с 1215, виконт Безье и Каркассона с 1213, главный организатор и руководитель Альбигойского крестового похода; жена: с ок. 1190 Алиса де Монморанси (после 1173—1221), дочь Бушара IV де Монморанси
- Амори VI (V) (1192—1241), сеньор де Монфор с 1218, граф де Монфор с 1226, герцог Нарбона 1223—1224, граф Тулузы, виконт Безье и Каркассона 1218—1224, коннетабль Франции 1231—1235; жена: с 1222/1224 Беатрис д’Альбон (1205 — после 1248), дочь Гига VI (Андре) д’Альбон, дофина Вьеннского
- Жан I (1228—1249), граф де Монфор с 1241; жена: до 1248 Жанна де Шатоден (1220 — после 1250), дочь Жоффруа VI, виконта де Шатоден
- Беатрис (ок.1245 — 1311), графиня де Монфор с 1249; муж: с 1260 Роберт IV де Дрё (ок. 1241—1282), граф де Дрё и де Брейн с 1249
- Маргарита (ум. после 1284); муж: до 1256 Жан III де Нель (ум.1286), граф де Суассон
- Лаура (ум. после 1270), дама д’Эпернон и де Жамбэ; 1-й муж: после 1256 Фернандо Кастильский (после 1239 — до 1267), граф Омаля и Понтье; 2-й муж: до 1267 Анри VII (VI) де Грандпр (ум. до 1287), сеньор де Ливри
- Алиса (Адель) (ум.1279); муж: с 1242 Симон II де Клермон (1208—1286), сеньор де Нель
- Перонель (ум.1275), аббатиса в Порт-Рояле
- Жан I (1228—1249), граф де Монфор с 1241; жена: до 1248 Жанна де Шатоден (1220 — после 1250), дочь Жоффруа VI, виконта де Шатоден
- Ги II (ок.1195—1220), граф Бигора с 1216; жена: с 13 ноября 1216 Перенель де Комменж (ок.1181—1251), графиня Бигора, виконтесса де Марсан, дочь Бернара IV де Комменж
- Алиса (ум.1255), графиня Бигора с 1251; 1-й муж: с 1234 Журден VIII (II) де Шабан (ок.1190— 1247); 2-й муж: c 1247 Рауль де Куртене (1223—1271), сеньор Ильер-ан-Осеруа
- Перронель, дама де Рамбулье; муж: с 1239 Рауль де Ла Рош-Тесон
- Симон V (VI) (1208—1265), 6-й граф Лестер с 1218, граф Честер с 1264, глава сопротивления баронов королю Англии Генриху III; жена: с 7 января 1238 Элеанор (1215—1275), дочь Иоанна Безземельного, короля Англии
- Генри (1238—1265)
- Пьер (Петер) (уб.1265)
- Ги (ок.1244—1288/1291), граф де Нола, викарий Флоренции и Тосканы; жена: Маргарита Альдобранески, дама ди Грозетто, дочь Альдебрандино, графа ди Соано
- Томаззе; муж: Пьетро Вико, префект Рима
- Анастасия, графиня ди Нола; муж: с 8 января 1293 Романо Орсини (ум.1326), сенатор Рима
- Симон (1240—1271)
- Амори (Эйме) (ок.1242—ок.1301)
- Ричард (ок.1252—ок.1265/1266)
- Элеанор (1252/1258—1282); муж: с 13 октября 1278 Лливелин ап Грифид (ок. 1223—1282), принц Уэльский с 1246
- Роберт (ум. ок. 1218)
- Амиция (до 1210—1253); муж: после 1223 Гоше I (II) де Жуаньи (до 1161—1237), сеньор де Шаторено
- Лаура (ум. до 1227); муж: Жерар II де Пикиньи (ум.1248/1249), сеньор де Пикиньи и видам Амьена
- Перенель (ум. до 1237)
- Амори VI (V) (1192—1241), сеньор де Монфор с 1218, граф де Монфор с 1226, герцог Нарбона 1223—1224, граф Тулузы, виконт Безье и Каркассона 1218—1224, коннетабль Франции 1231—1235; жена: с 1222/1224 Беатрис д’Альбон (1205 — после 1248), дочь Гига VI (Андре) д’Альбон, дофина Вьеннского
- Ги I (ум.1228), сеньор де Кастр и де Ла-Ферте-Аль, родоначальник линии Монфор-Кастр
- Перенель (ум.1216); муж: Бартелеми де Руа (ум.1237), Великий Камергер Франции
- Гибюрж; муж: Ги I де Леви (ок.1190—1230/1233), сеньор де Мирепуа
- Симон IV (V) (ок.1165—1218), сеньор де Монфор с 1188, граф Лестер с 1204, граф Тулузы с 1215, виконт Безье и Каркассона с 1213, главный организатор и руководитель Альбигойского крестового похода; жена: с ок. 1190 Алиса де Монморанси (после 1173—1221), дочь Бушара IV де Монморанси
- Бертрада, муж: Гуго де Кевильок (1153—1181), граф Честер
- Амори V (ум. 1182), граф д’Эврё с 1181; жена: с 1170 Мабель (Мод), дочь Уильяма Фиц-Роберта, графа Глостер
- Менье (ум. до 1091), сеньор д’Эпернон; жена: Изабель
- Амори, сеньор д’Эпернон
- Симон
- Менье
- (?) Гильом
- Амори, сеньор д’Эпернон
- Амори (ум. ребёнком)
- Ева; муж: Вильгельм Креспин (ум. после 1068), сеньор дю Бек
- Симон I (ум. 1083), сеньор де Монфор с 1053; 1-я жена: с ок.1055 Изабель де Бруа, дочь Юга I Бардуля, сеньора де Бруа и де Питивье; 2-я жена: Агнес, дочь Ричарда, графа д’Эврё
- Амори I (ум. 1053), сеньор де Монфор; жена: с ок.1028 Бертранда де Гомец
- Гильом I (ум. ок. 1018), сеньор де Монфор; жена: дочь Гуго де Бове
Линия Монфор-Кастр
Ги I (ум.1228), сеньор де Ла-Ферте-Аль и де Бретанкур, сеньор де Кастр-ан-Альбижуа с 1211, регент графства Сидон в 1205—1210; 1-я жена: с 1204 Эльвиса Ибелин (ум.1216), дочь Балиана Ибелина, лорда Наблуса, вдова графа Сидона Рено де Гренье; 2-я жена: с 1224 Брианд Адемар де Монтейль (де Бейн), дочь Ламберта де Монтейля, барона де Ла Гард
- (от 1-го брака) Филипп I (1202—1270), сеньор де Ла-Ферте-Аль, де Бретанкур и де Кастр-ан-Альбижуа 1228—1239, сеньор Торона 1239—1257, сеньор Тира с 1246, претендент на трон Армении; 1-я жена: Элеонора де Куртене (1208 — до 1230), дочь Пьера II де Куртене, императора Латинской империи; 2-я жена: после 1240 Мария Антиохийская (род.1215), леди Торона, дочь Раймунда Рупена, князя Антиохии
- (от 1-го брака) Филипп II Молодой (ум.1270), сеньор де Бейн, сеньор де Кастр-ан-Альбижуа, де Ла-Ферте-Аль и де Бретанкур с 1239; жена: Жанна де Леви-Мирепуа (ум.1284), дочь Ги II де Леви, сеньора Мирепуа
- Жан II (ум. до 1300), де сеньор де Кастр-ан-Альбижуа, де Ла-Ферте-Аль и де Бретанкур с 1270, граф ди Сквилаче; 1-я жена: Изабель Малетта; 2-я жена: Джованна де Фисанелла 3-я жена: с ок.1273 Маргарита де Бомон (ум.1307), дочь Пьера де Бомон-ан-Гатинэ
- Симон (ум. ок. 1272)
- Лаура (ум. до 1300); муж: Бернар VII (ум.1312), граф де Комменж
- Элеонора (ум. до 1338), дама де Бейн и де Кастр-ан-Альбижуа с 1301; муж: с ок. 1316 Жан V (ум. после 1315), граф де Вандом
- Жанна (ум. 1300/1306); 1-й муж: с 1268 Гиг VI д’Альбон (ум.1278), граф де Форе; 2-й муж: с 2 февраля 1278 Луи I Савойский (1250 — после 1302), барон де Во
- (от 1-го (?) брака) Алиса
- (от 1-го (?) брака) Элоиза
- (от 2-го брака) Жан I (ок.1240 — 1283), граф ди Сквиллаче, сеньор Торона 1257—1266, сеньор Тира с 1270; жена: с 22 сентября 1269 Маргарита де Лузиньян (ум.1308), дочь Генриха де Лузиньян, принца Антиохийского
- (от 2-го брака) Филиппа (ум. 1284); муж: Гийом д’Эневаль
- (от 2-го брака) Онфруа (ум.1283), сеньор Бейрута с 1282, сеньор Тира с 1283; жена: с 1264/1274 Эшива д’Ибелин (1253—1312), дочь Жана Ибелина, сеньора Бейрута
- Амори (ум.1304)
- Рупен (ум.1313), сеньор Торона и Сура; жена: с 22 ноября 1299 Мария д’Ибелин (ум. после 1340), дочь Балиана Ибелина, сенешаля Кипра
- Онфруа (1305—1326), коннетабль Кипра
- Эшива (ум. до 1350); муж: после 28 июня 1342 Пьер I де Лузиньян (1328—1369), король Кипра с 1359
- Жанетта (ум. до 1325); муж: с 1322 Балиан Ибелин
- Онфруа (1305—1326), коннетабль Кипра
- Алиса (Элвис) (ум. после 1295)
- (от 1-го брака) Филипп II Молодой (ум.1270), сеньор де Бейн, сеньор де Кастр-ан-Альбижуа, де Ла-Ферте-Аль и де Бретанкур с 1239; жена: Жанна де Леви-Мирепуа (ум.1284), дочь Ги II де Леви, сеньора Мирепуа
- (от 1-го брака) Перенель (ум. после 1238), монахиня в аббатстве Сен-Антуан-де-Шамп, Париж
- (от 2-го брака) Алисия (ум. после 1259), монахиня в Порт-Рояле
- (от 2-го брака) Агнес (ум. после 1259), монахиня в Порт-Рояле
- (от 2-го брака) Гвидон
Напишите отзыв о статье "Дом Монфор-л’Амори"
Примечания
- ↑ В некоторых генеалогиях отцом Гильома показан Лето, младший сын Ренье, но чаще отцом показан Амори.
- ↑ В течение долгого времени его путали с отцом, из-за чего произошла сбивка в нумерации. Часто его нумеруют как Симон IV.
- ↑ После пресечении мужской линии рода Бомон, их владения были разделены между сёстрами 4-го графа Лестера. Сын старшей из них, Симон де Монфор, получил город Лестер и титул графа.
- ↑ [www.genealogy.euweb.cz/french/montfort.html Сайт Мирослава Марека]: Amaury I sn de Montfort, +983; [www.stirnet.com/HTML/genie/continent/mn/montfort01.htm сайт STIRNET GENEALOGY] Amaury de Montfort (b c935, d after 04.02.1031); [racineshistoire.free.fr/LGN/PDF/Montfort.pdf Сайт Racines et Histoire]: Amaury (~920 +973), comte du Pays de Hainaut (947), de Cambrai et de Valanciennes (941—959), et de Mansuarie.
- ↑ [racineshistoire.free.fr/LGN/PDF/Montfort.pdf Сайт Racines et Histoire]
См. также
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/NORMAN%20NOBILITY.htm#SimonVIEvreuxdied1265 Генеалогия Монфоров на сайте MEDIEVAL lANDs] (англ.)
- [www.genealogy.euweb.cz/french/montfort.html Генеалогия Монфоров на сайте Мирослава Марека] (англ.)
- [racineshistoire.free.fr/LGN/PDF/Montfort.pdf Генеалогия Монфоров на сайте Racines et Histoire] (фр.)
- [jeanjacques.villemag.free.fr/montfort.htm Сайт Généalogie des rois de France] (фр.)
Отрывок, характеризующий Дом Монфор-л’Амори
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.
Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
