Пашков дом

Достопримечательность
Пашков дом
Пашков дом в 2008 году
Город	Москва
Архитектурный стиль	Классицизм
Автор проекта	В. И. Баженов (?)
Основатель	П. Е. Пашков
Строительство	1784—1786 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710449000

 памятник архитектуры (федеральный)

Пашко́в дом или Дом Пашко́ва — одно из самых знаменитых классицистических зданий Москвы, ныне принадлежащее Российской государственной библиотеке. Спроектировано (предположительно) Василием Баженовым. Находится по адресу Воздвиженка ул. 3/5, стр.1.

Строительство здания

Пашков дом был построен в 1784—1786 годах по заказу капитан-поручика лейб-гвардии Семеновского полка Петра Егоровича Пашкова, сына денщика Петра I, предположительно, по проекту архитектора Василия Ивановича Баженова. На протяжении XX века высказывались различные точки зрения по вопросу его авторства, так как письменных свидетельств не сохранилось, и единственное, что доказывает принадлежность его Баженову, — это устная традиция и архитектурная баженовская манера.

Слава здания

После своей постройки Пашков дом стал достопримечательностью Москвы и на протяжении многих лет вызывал удивление и считался одним из самых красивых зданий города.

На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий Москвы находились двое: Воланд и Азазелло. Снизу их никто не мог видеть, но им самим город был виден почти весь. («Мастер и Маргарита», М. А. Булгаков).

Владельцы здания

• Первым владельцем дома был П. Е. Пашков, по фамилии которого особняк получил своё название. Его наследник А. И. Пашков и сын последнего Василий предпочитали старой усадьбе «второй дом Пашкова» на Моховой (ныне здание журфака МГУ). В начале XIX века баженовский шедевр стоял в запустении.

• В 1839 году дом был приобретен у наследников Пашкова казной для Московского Университета. В 1843 году здесь разместился Московский дворянский институт, преобразованный из Университетского Благородного пансиона, позже институт был преобразован в 4-ю городскую гимназию (с 1852 года).
• В 1861 году здание было передано для хранения коллекций и библиотеки Румянцевского музея.
• В 1921 году, в связи с поступлением в музей после революции более четырёхсот личных библиотек, реквизированных властью, все отделы музея были выведены из Пашкова дома. В нём осталась только библиотека музея, переименованная и преобразованная в знаменитую Публичную библиотеку СССР им. В. И. Ленина, здание было отведено под отдел редких рукописей. В настоящее время Пашков дом входит в комплекс зданий библиотеки, но много лет не использовался, так как там постоянно производился ремонт, который начался в 1988 году и закончился в 2007 году.

В данный момент в правом флигеле Пашкова дома расположен отдел рукописей, в левом — нотно-музыкальный отдел, открывшиеся для читателей в апреле 2009 года.

Описание

Впечатляющий вид здания вызван отчасти местом его постройки. Пашков дом стоит на высоком Ваганьковском холме, как бы продолжая линию его подъёма, на открытом углу двух спускающихся улиц. Главный фасад ориентирован на солнечную сторону. По отношению к улице, а также к въезду с переулка, особняк поставлен не по прямой улице, а несколько скошено. Благодаря этому он лучше воспринимается с боковых, более далёких ракурсных точек зрения.

Место здания важно и символически: Пашков дом стоит на холме напротив Боровицкого холма, увенчанного Кремлём. Важно отметить, что Пашков дом был первым светским зданием в Москве, из окон которого можно было глядеть на башни и постройки Кремля не снизу вверх, а также наблюдать Ивановскую и Соборную площади.

Планировка здания

Здание имеет разнообразный и интересный силуэт, благодаря тому, что оно скомпоновано из трех компактных архитектурных объёмов: центральный корпус и боковые крылья-флигели. Упрощенно говоря, особняк, являясь одновременно городской усадьбой, имеет П-образную планировку с открытым в сторону въезда парадным двором. Оригинальность решения — въезд располагается не со стороны главного фасада, а в переулке, традиционная планировка оказывается как бы перевёрнутой. Высокий холм создает подножие зданию. Некогда перед особняком находился сад.

Планировка сада, разбитого перед домом, поражала своим великолепием:

Внизу два каменных бассейна с фонтанами в средине. От улицы дом отделяется решеткою чудного узора. Сад, как и пруд, кишит иноземными редкими птицами. Китайские гуси, разных пород попугаи, белые и пестрые павлины находятся здесь на свободе или висят в дорогих клетках. Эти редкости вместе с общей красотой этого дома привлекают сюда по воскресеньям и праздничным дням многочисленные толпы народа. (Иоганн Рихтер, «Moskwa. Eine Skizze», 1799)

При расширении Моховой улицы участок, примыкающий к дому, сократился до одного склона. Единственный въезд в Пашков дом, доступный для карет, находится со стороны Староваганьковского переулка. Он размещён на одной оси с основным объёмом здания, которая подчеркивается всей системой застройки дворца. Широко используется принцип контраста — противопоставлено большое и малое:

• центральный объём здания — служебным помещениям, оградам,
• развернутый парадный двор перед главным входом — узкой трапециевидной воронке, соединяющей въезд с парадным двором,
• раструб воронки соответствует выступу на фасаде главного корпуса,
• прямолинейные очертания двора и воронки соединены криволинейными стенами.

Такое построение генплана с использованием контрастов несет в себе отпечаток предыдущего периода барокко с его любовью к сложно трактованному пространству. Создается пространственная система, полная контрастных эффектов и способствующая более сильному восприятию архитектурной доминанты всего комплекса — центрального объёма главного здания.

К участку примыкает церковь Святого Николая Угодника, бывшая домовой.

Классицизм в оформлении фасадов

У дома Пашкова два главных фасада — один смотрит на проезжую часть и имеет дворцовый, торжественный характер, другой — ориентирован во двор и имеет более уютный, усадебный вид.

Фасад, выходящий на Моховую, характеризуется протяжённостью. Композиция центробежно разворачивается во все стороны. Вправо и влево от центрального кубического массива отходят две одноэтажные галереи, завершающиеся двухэтажными флигелями. А в центральном корпусе с обеих сторон выдвигаются колонные портики. Ввысь поднимается цилиндрический бельведер. Это — излюбленные приемы классицизма.

Ордерная система Пашкова дома

В контрасте с рустованным первым этажом в портиках использован большой ордер, объединяющий два этажа. Благодаря невысокому, но протяжённому цоколю, такое объединение двух этажей колоннадой увеличивает масштабность здания.

Три портика фасада расположены фронтально. Пашков дом представляет редкий пример в мировой архитектуре, где при подобной композиции фасада применены три портика, совершенно одинаковые по своим основным размерам и числу колонн. Различен только используемый ордер.

В колоннах и пилястрах центрального корпуса использован композитный коринфский ордер, (в своих деталях нарисованный с большей свободой и оригинальностью по сравнению с обычными канонами). По сторонам четырёхколонного портика расположены статуи, поставленные на базы колонн.

В колоннах и пилястрах флигелей использован сложный ионический ордер с, так называемыми, диагональными капителями. Они подчеркивают художественную самостоятельность и роль флигелей в композиции фасада.

Балюстрада, обрамляющая кровлю центрального корпуса, несёт на столбах пышные вазы, смягчая переход от фриза и карниза к бельведеру, завершающему центральный объём. Бельведер не является такой статичной формой как фронтон, и подчёркивает устремлённость ввысь всей композиции, увенчивая здание Пашкова дома.

Внутренняя планировка

Главные, наиболее парадные помещения дворца были расположены в его центральном корпусе, вход в который был устроен по оси здания, со стороны парадного двора. Главный вестибюль был расположен также по оси главного здания, там где теперь главная лестница. Справа от вестибюля, в стороне от центральной оси, шла парадная лестница во второй этаж, приводившая в аванзал и в главный зал. Боковые флигели были отведены под жилые и служебные помещения.

Перестройки здания

Первоначальный цвет стен здания, согласно некоторым источникам, был оранжевый. Начало изменений баженовского облика здания было положено императором Павлом: по его приказанию с купола была снята венчавшая его статуя Минервы (или Марса, служившая символом побед царствования его матери).

Царская эпоха

Во время наполеоновского нашествия здание сильно пострадало: были уничтожены завершающий здание деревянный бельведер с обходной колоннадой коринфского ордера, и вознесённые на антаблемент центрального портика здания огромная скульптурная группа и герб Пашковых.

Позже здание было восстановлено с чертами московского послепожарного классицизма: в 1815—1818 годах один из архитекторов «Комиссии для строения Москвы», видимо Осип Бове, восстановил бельведер, заменив прежние коринфские круглые колонны на трёхчетвертные ионические, тем самым утяжелив дом постановкой более тяжёлого ордера над более лёгким. Кроме того, были видоизменены боковые продольные галереи. Первоначально они были открытыми переходными балконами и их венчали только балюстрады, сквозившие на фоне неба, теперь же они перекрыты двускатной кровлей. Утраченная скульптурная декорация не была восстановлена. В 1841 году архитектор А. В. Никитин составил проект перестройки дома под размещение Дворянского института. Он же руководил работами по перестройке совместно с архитектором И. И. Свиязевым.

Здание, функционировавшее как Румянцевский музей, подвергалось перестройкам и в связи с функциональностью: когда Александром II музею была подарена картина Александра Иванова «Явление Христа народу», обладающая огромным размером, специально для неё в 1914 году архитектором Н. Л. Шевяковым был построен сохранившийся до сего дня двусветный Ивановский зал — особое здание рядом с Пашковым домом, спланированное таким образом, чтобы при сравнительно небольшом его размере открывался наиболее удачный её обзор — в конце анфилады зал второго этажа.

Революция и Советское время

В 30-е годы XX века произошли следующие крупные изменения в облике Пашкова дома: была снесена ограда сада, которая была немаловажной частью облика здания. Белые колонны ограды тосканского ордера подчёркивали стремление ввысь от подножия холма, наверху движение подхватывалось колоннами портика. Теперь же зрительское восприятие изменилось: движение начинается не с подножия холма, от колонн ограды, а от цоколя здания на вершине холма. Кроме того архитектором В. И. Долгановым в в 1934 году была сооружена ныне существующая монументальная лестница, спускающаяся к Моховой, а на главном фасаде здания, на том месте, где ранее располагался герб Пашкова, был помещён серп и молот. Внутренняя планировка Пашкова дома изменялась более радикально, и от баженовских внутренних стен и лестниц почти совершенно ничего не осталось.

Последнее изменение облика дома Пашкова произошло во время одного из ремонтов 1980-х годах, когда герб СССР был снят с фасада.

В 1986 году при строительстве станции метро «Боровицкая» осел фундамент дома Пашкова, потрескались его перекрытия и здание оказалось на грани разрушения. До 2007 года дом находился на реконструкции.

Интересные факты

• Глубины Ваганьковского холма под Пашковым домом считаются одним из нескольких возможных вариантов местонахождения легендарной Библиотеки Ивана Грозного.
• Дом Пашкова описан в романе «Мастер и Маргарита» как место встречи Воланда, Азазелло и Левия Матвея.

На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло. Они не были видны снизу, с улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев. (...) Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг.

Часы работы

вт, ср, чт, пт, сб, вск — с 10:00 до 19:00

Понедельник — выходной.

Другие дома Пашкова

• «Пашков дом» — название издательства Российской государственной библиотеки.
• «Пашков дом» — роман Николая Шмелёва.
• Пашков дом (Второй Пашков дом, Аудиторный корпус, Аптекарский дом) — в старинных документах так иногда называется здание журфака МГУ, также находящееся на Моховой ул., дом 9. Причина — эти владения также принадлежали Пашкову — Александру Ильичу, родственнику предыдущего. Ещё один дом, принадлежавший Пашковым, находился на Чистопрудном бульваре, 12.
• Особняк Пашкова в Санкт-Петербурге, на Литейном, 39 (архитектор Г. Боссе), воспет Некрасовым в «Размышлениях у парадного подъезда».

Литература

• Резвин В. А. Василий Баженов. — М.: Издательский дом Руденцовых, 2012. — С. 145—166. — 284 с. — (Архитектурное наследие России). — 2000 экз. — ISBN 978-5-902887-12-6.
• Згура В. В. [dlib.rsl.ru/viewer/01005082981#?page=3 Проблемы и памятники, связанные с В. И. Баженовым]. — Казань, 1928. — С. 116—126. — 166 с. — 300 экз.
• Белый город / Макаревич Г. В., Альтшуллер Б. Г., Балдин В. И., Богданов В. В., Давид Л. А., Добровольская Э. Д. и др. — М.: Искусство, 1989. — С. 55—57. — 380 с. — 50 000 экз.

Ссылки

• [rusarh.ru/pashkova.htm Дом Пашкова на сайте Rusarh.ru]
• [leninka.ru/?f=130 Дом Пашкова на официальном сайте Российской Государственной Библиотеки]
• [www.retromoscow.narod.ru/moscow_back-to-the-future_057.html Дом Пашкова на «Москва. Назад в будущее. Что было — что стало». (разновременные илл.)]
• [gorod-moscow.ru/photoalbum.php?dir=Buildings/Pashkov_house Дом Пашкова на «город-Москва. Цифровые фотографии Москвы»]

Отрывок, характеризующий Пашков дом

– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.