Дом инвалидов

Государственный Дом инвалидов (фр. L'hôtel national des Invalides) или просто Инвалиды (Les Invalides) в Париже — архитектурный памятник, строительство которого было начато по приказу Людовика XIV от 24 февраля 1670 года как дом призрения заслуженных армейских ветеранов («инвалидов войны»). Это был один из первых (если не первый) инвалидных домов в Европе. Сегодня он по-прежнему принимает инвалидов, а также в нём располагаются несколько музеев и некрополь военных.

История

В 1670 году король Франции Людовик XIV принял решение построить богадельню для увечных и состарившихся солдат. Руководство работами в парижском пригороде Гренель (Grenelle) было поручено придворному архитектору Либералю Брюану, спроектировавшему пять дворов, из которых самый большой в центре — королевский. Работы велись с марта 1671 по февраль 1677 года, что довольно быстро, а первые пенсионеры заселились в октябре 1674 года. Изначально в Доме Инвалидов предполагалось разместить 6000 ветеранов, но после перепланировки их число уменьшилось до 4000.

Церковь, изначально спроектированная Брюаном, вероятно, не понравилась монарху, и её строительство с марта 1676 года было поручено Жюлю Ардуэн-Мансару, который работал также над входными павильонами и госпитальными помещениями. Строительство собора длилось почти тридцать лет и было закончено лишь 28 августа 1706 года, в день вручения Людовику XIV ключей. Здание фактически двойное, хоть в архитектурном плане составляет единое целое: в нефе находится солдатская церковь, а часть с куполом стала купольной церковью. В 1873 году здание было окончательно поделено надвое большой стеклянной перегородкой.

Если в 1710 году Дом инвалидов содержал 1500 жильцов, то в конце XVIII века он превратился в город в миниатюре, жизнь в котором протекала в строгом подчинении своду церковных правил и военному регламенту, — его населяли около 4000 ветеранов, объединенные в роты под командованием офицеров и работавшие в сапожной и гобеленной мастерских, а также в мастерской по раскрашиванию гравюр.

15 июля 1804 года в церкви Инвалидов на пышной официальной церемонии Наполеон I вручал офицерам самые первые ордена Почётного легиона. Церковь была возведена в ранг соборов, и стала местом службы армейского католического епископа (évêque catholique aux Armées).

Постепенно Дом инвалидов приобретает значение как музей: в 1777 году сюда из Лувра перенесена коллекция рельефных планов (макетов городов и крепостей), в 1872 здесь организован Музей артиллерии, в 1896 — Музей истории армии, два последних объединены в 1905 году в Музей армии.

В 1942 году в здании прятались участники французского Сопротивления.

Сегодня в Доме инвалидов проживает сотня пенсионеров и инвалидов французских войск. Администрация, которая о них заботится, называется Национальный институт инвалидов (l’Institut national des invalides).

Архитектура

От набережной Сены и моста Александра III к Дому инвалидов ведёт эспланада Инвалидов — огромная площадь 500 × 250 м, созданная в начале XVIII века Робером де Котом, с огромными газонами и рядами деревьев. Благодаря эспланаде открывается великолепный вид на протяжённый (196 м) фасад Дома инвалидов, величественный и строгий. Перед ним ряд старинных французских и трофейных пушек из коллекции Музея армии. Портал украшает барельеф с Людовиком XIV на коне. Центральный двор из пяти дворов — парадный, вокруг — двухэтажные аркады. Прямо напротив главного входа — собор Святого Людовика (cathédrale Saint-Louis-des-Invalides), пример архитектуры классицизма. Фасад собора — образец изящества и симметрии, в плане которого сочетаются квадрат и круг. Центральная часть фасада выступает вперед и акцентирована дорическими колоннами в первом ярусе и коринфскими во втором, а также венчающим портик фронтоном и статуями Людовика IX Святого и Карла Великого работы Кусту и Куазево. Колоннаду двойного ордера венчает высокий барабан в окружении парных колонн на первом этаже и больших окон на втором, откуда, поддерживаемый консолями, устремляется ввысь изящный купол диаметром в 27 метров с декором из военных трофеев. Барабан купола имеет два ряда окон, а всё сооружение венчает грациозный купольный фонарь со шпилем. Высота собора — 107 метров.

Использованная конструкция купола создаёт проблему освещения купольной росписи, для решения которой Жюль Ардуэн-Мансар использовал конструкцию, состоящую из двух куполов, вложенных друг в друга. Внутренний купол освещается нижним рядом окон, а в его центре сделано отверстие, через которое видна центральная часть внешнего купола, на которую падает свет из невидимых изнутри окон второго ряда.

В 1989 году купол был заново позолочен, на что ушло 12 килограммов золота. Огромная подкупольная фреска художника Шарля де ла Фосо также была недавно отреставрирована.

Пантеон военных

В Доме инвалидов похоронены известные французские военные разных эпох:

Монархическая и революционная эпохи

• Клод Жозеф Руже де Лиль — автор Марсельезы
• сердце Вобана — выдающегося военного инженера и маршала Франции
• сердце маршала Франции Эммануэля Груши

Персонажи Первой империи

• Наполеон I Бонапарт
• Жозеф Бонапарт
• Жером Бонапарт
• Наполеон II Бонапарт

Военачальники двух мировых войн

• Фердинанд Фош — маршал Франции

Другие французские военные

• Гепрат, Эмиль (1856—1939) — французский адмирал, участник Дарданелльской операции Первой мировой войны.
• Монури, Мишель Жозеф (1847—1923) — маршал Франции, военный губернатор Парижа.
• Канробер, Франсуа (1809—1895), маршал Франции.

Могила Наполеона

Саркофаг из шокшинского малинового кварцита, ошибочно называемого красным порфиром или мрамором, с останками императора Наполеона располагается в крипте собора. Его охраняют две бронзовые фигуры, держащие скипетр, императорскую корону и державу. Гробницу окружают 12 статуй работы Жана Жака Прадье, посвящённых победам Наполеона.

Музеи Дома инвалидов

• Музей планов и рельефов обосновался в Доме инвалидов в 1777 году, переехав из дворца Тюильри. Коллекция, начатая в 1668 году министром военных дел при Людовике XIV, спустя 30 лет насчитывала уже 144 макета. До наших дней сохранилось около ста.
• Музей армии (создан в 1905 году) объединил Музей артиллерии (существовал с 1872 года, многие его экспонаты выставлены во внутреннем дворе) и Музей истории армии (1896 год).
• Музей ордена Освобождения
• Музей современной истории

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Дом Инвалидов в Париже
• [www.invalides.org/ Официальный сайт Дома инвалидов]
• [art.1september.ru/article.php?ID=200901909 Марк Сартан. Дом инвалидов]

Отрывок, характеризующий Дом инвалидов

Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.