Дом творчества художников «Старая Ладога»

Всеволод Баженов

В Доме Творчества «Старая Ладога». 1977

Частное собрание, Россия

Дом творчества художников «Старая Ладога» — творческая база Художественного фонда РСФСР, существовавшая в середине — второй половине ХХ века в Ленинградской области на правом берегу реки Волхов напротив села Старая Ладога.

История

В середине 1930-х годов после образования Ленинградского областного Союза советских художников и передачи ему распоряжением Ленсовета всего здания бывшего Общества поощрения художеств (ул. Большая Морская, дом 38, пл. 5183 кв.м.) был поднят вопрос о создании загородного Дома отдыха и творчества ЛОССХ.

Первоначально помещения для устройства летней базы отдыха были выделены ЛОССХ в 1935 году в Мариенбурге (посёлок Рошаля, ул. Лесная дом 4). По смете административно-хозяйственных расходов ЛОССХ на 1936 год на её содержание было выделено 18 тыс. руб., из них 14 тыс. руб. – на ремонт. Во время войны летняя база отдыха не сохранилась.

Уже в феврале 1945 года решением Леноблисполкома на баланс Художественного фонда для организации творческой базы ЛОССХ был передан Дом отдыха в деревне Чернавино Волховского района Ленинградской области, расположенный на правом берегу реки Волхов напротив исторической Старой Ладоги в бывшем имении князей Шаховских. Последними владельцами усадьбы до революции были князь Николай Иванович Шаховской (1851-1937), тайный советник, член Государственного банка России и его сын, Всеволод Николаевич (1874-1954), действительный статский советник, последний министр торговли и промышленности царской России, эмигрировавшие во Францию в 1919 году. В 1946 году начались работы по ремонту и строительству Дома творчества, растянувшиеся на 15 лет.

Выбор Старой Ладоги был не случаен. Она издавна привлекала русских художников своими архитектурными памятниками и древней историей. "Вместе с чувством уважения вас наполняет здесь какой-то удивительный покой, — писал Н. К. Рерих, … будто смотрите куда-то далеко, без первого плана. Именно чувство родной старины наполняет Вас при взгляде на Старую Ладогу". В XIX – начале ХХ века здесь бывали И. К. Айвазовский, О. А. Кипренский, А. О. Орловский, А. Г. Венецианов, И. А. Иванов, В. А. Серов, К. А. Коровин, Б. М. Кустодиев и другие. Здесь родился и был похоронен В. М. Максимов, академик живописи, художник-передвижник, писавший картины из жизни и быта крестьян. Николай Рерих, писавший в Старой Ладоге этюды с натуры в 1899 году, назвал вид, открывающийся с высокого берега, одним из лучших русских пейзажей.

В 1924-1926 годах А. Н. Самохвалов участвовал здесь в подготовительных работах по реставрации Георгиевского собора. По признанию художника, этот опыт многому его научил, помог понять, как композиционное слияние образов монументальной живописи и архитектурных форм «создавало пафос полифонического звучания всего комплекса воздействующих элементов».» Результатом поездок Самохвалова стали также его пейзаж «Старая Ладога» (1924) и картина «Семья рыбака» (1926, ГРМ).

Вскоре после окончания войны в Старую Ладогу начали приезжать ленинградские художники. Первоначально они останавливались у местных жителей. Для С. И. Осипова, Г. А. Савинова, Н. Е. Тимкова, А. Н. Семёнова и других художников поездки в Старую Ладогу на десятилетия стали источником творческого вдохновения. Убеждённость в наследовании духовных и культурных ценностей отчётливо прозвучит в их творчестве, для которого, по замечанию Г. Ф. Голенького, "национальное прошлое не разлучено с современностью, а входит в неё важной составной частью".

В начале 1960-х годов после завершения ремонта зданий старинной усадьбы Дом творчества художников «Старая Ладога» начал работать постоянно, став на тридцать лет признанным центром художественной жизни. Здесь работали художники Е. Е. Моисеенко, А. Н. Самохвалов, Д. И. Маевский, В. С. Саксон, В. Ф. Загонек, Н. Н. Баскаков, В. И. Овчинников, И. М. Варичев, В. В. Ватенин, И. И. Годлевский, В. П. Кранц, Б. В. Корнеев, М. А. Козловская, Л. С. Язгур, Д. В. Беляев, В. А. Баженов, Д. П. Бучкин, Е. П. Жукова, С. Е. Захаров, А. М. Семёнов, Т. К. Афонина, Н. Н. Галахов, З. Н. Бызова, В. И. Борисов, И. М. Добрякова, Н. Н. Брандт, Б. С. Угаров, В. И. Рейхет, Л. И. Вайшля, В. И. Викулов и другие ленинградские живописцы и графики, а также художники из многих регионов России.

В 1970-1980 годы Дом творчества расширялся, были построены новые корпуса. Это позволило круглогодично использовать творческую базу. Расходы на проживание, питание, поездки художников оплачивал Художественный фонд. Произведения, написанные в Старой Ладоге или по собранным здесь материалам, обогатили все жанры русской живописи и, прежде всего, пейзажной. Среди них картины «Волхов. Последний снег» (1967) Н. Е. Тимкова, «Волхов. Ветреный день» (1964) Л. И. Вайшли, «На Волхове» (1967) Н. А. Фурманкова, «Церковь Георгия. Старая Ладога» (1965), «Весна идёт» (1972) В. И. Овчинникова, «Воспоминание» (1969) И. М. Добряковой, «Село Чернавино» (1968), «Белая ночь над Волховом» (1979) Д. В. Беляева, «Улица в Старой Ладоге» (1962) (1962), «Старая Ладога» (1964), «На Волхове» (1964) И. М. Варичева, «На Волхове» (1965) Б. С. Угарова и другие. Они экспонировались на крупнейших художественных выставках 1960-1980-х годов, а позднее на ретроспективных выставках советского искусства, пополняли и продолжают пополнять собрания музеев и частные коллекции. В том числе стали основой обширного фонда живописи, графики и скульптуры музея-заповедника «Старая Ладога».

В начале 1990-х годов, после распада СССР, ликвидации Художественного фонда и прекращения финансирования Дом творчества «Старая Ладога» сначала перестал принимать художников, а затем прекратил своё существование. После 2003 года, когда отмечалось 1250-летие Старой Ладоги, активизировались усилия общественности по возрождению в Старой Ладоге творческой базы художников.

Валерия Ушакова, петербургский искусствовед и заслуженный работник культуры Р. Ф., оценивая роль Дома творчества, написала "Большое значение для развития ленинградского искусства имело создание в шестидесятые годы Дома творчества в Старой Ладоге... Совместная творческая работа молодых художников со зрелыми мастерами стала хорошей школой и способствовала развитию высокого уровня мастерства, что привело к появлению особой стилистики ленинградского пейзажа".

Воспоминания

Важными дополнительными источниками по истории Дома творчества «Старая Ладога» являются воспоминания современников, работавших здесь в разные годы. Они живо передают обстановку, в которой протекала их жизнь и творчество, впечатления от природных и архитектурных памятников Старой Ладоги, от общения с её жителями. Воспоминания дополняют портреты многих ленинградских художников, как авторов, так и тех, о ком они вспоминают. Интересные страницы воспоминаний о работе в Старой Ладоге встречаем у художников П. К. Васильева, Д. П. Бучкина,С. И. Осипова, Г. А. Савинова, А. Н. Самохвалова, И. М. Варичева, Д. В. Беляева и других.

Художник Д. П. Бучкин вспоминал о поездках в Старую Ладогу:

«Мне памятна одна морозная зимка, когда секретарь секции Елена Павловна Жукова предложила мне путёвку, сказав: «Поезжай на Ладогу, подыши свежим воздухом и привези хороших этюдов». Быстро собравшийся, вот я уже на вокзале, и вскоре приехал к берегу Волхова. Перехожу по льду на другую сторону, поднимаюсь в горку и через полчаса греюсь в комнате, где уже живут и работают, Н. Н. Баскаков, Д. В. Беляев, И. М. Варичев. На стенах сушатся только что написанные этюды. Не дав мне отдохнуть с дороги, Коля Баскаков командует: «Подъём! Готовь этюдник и марш на этюды! Смотри, какой денёк удался!» И так – каждый день, работали до темноты, наши старшие товарищи Н. Е. Тимков, В. Ф. Загонек показывали своим примером как надо трудиться.

Однажды нам предоставили автобус для поездки в Новую Ладогу – она была от нас далеко, но всем очень хотелось там побывать. Чтобы мы не мёрзли, дирекция о нас позаботилась, выдав валенки, ватники, стёганые штаны, всем одного покроя и цвета – и вот мы все в одинаковой форме. Приехали, выбрали самое живописное место около рыбачьих баркасов. Мы с Колей Баскаковым пристроились за банькой, укрывшись от ветра. Мороз был градусов 30. Подходят к нам рыбаки и спрашивают, мол, чего же вас в такой мороз заставляют «планты снимать»? (так они рассудили о нашей работе). А я им в ответ: «Вон, видите – в автобусе охрана сидит, греется, а нас мёрзнуть заставляют, да ещё кисточкой водить». «Большой срок схватили? – спрашивают. А мы в ответ: - Пожизненный…» Мужики сочувствуют, переминаются с ноги на ногу: «Возьмите хоть рыбёшки, вернётесь в лагерь – подкормитесь…», - и протягивают связку рыбы. Приехав «в лагерь», нахохотались мы вдоволь, поджарили рыбу, сбегали в магазин и долго смеялись, повторяя друг другу: «какой срок схватили – пожизненный!».

После закрытия Дома творчества Д. П. Бучкин оставался одним из немногих художников, кто продолжал ежегодно приезжать в Старую Ладогу. В изданной им в 2004 году книге «Гравюры и рассказы» есть небольшой очерк, названный автором «О Доме творчества Старая Ладога», в котором он горячо выступает за восстановление на Волхове творческой базы художников.

Заслуженный художник РСФСР Г. А. Савинов вспоминал о своей первой поездке в Старую Ладогу вместе с С. И. Осиповым вскоре после войны:

«Старая Ладога не была еще реставрирована. Все нас там поражало: ярко окрашенные дома среди древних белых стен, церкви на холмах-курганах, росписи храма Святого Георгия, стремительный Волхов и жители, которые при встрече кланялись, здороваясь.

Жили мы в деревне Чернавино, в старой избе, сложенной из огромных посеребренных временем бревен, у чудесной старушки Татьяны Егоровны. Днем ходили на этюды, а вечерами пили чай из золотого самовара под рассказы Татьяны Егоровны о старине. Она шила из лоскутков разных материй чудесные коврики и дорожки.

Меня поражало то мужество, с которым С. И. Осипов, превозмогая сильную боль от протеза, нагруженный этюдником и холстом, ходил в поисках мотива, а потом часами писал этюд. В Старой Ладоге хорошо знали С. И. Осипова - он не раз там бывал - и любили. Он был простой, добрый, хороший человек.

Возвращались мы в старом товарно-пассажирском поезде - электричек еще не было. Мимо знакомых, войной разрушенных и еще не восстановленных селений. И тогда он рассказал мне о том бое, в котором был ранен и потерял ногу».

И. П. Беляева, жена Д. В. Беляева, заслуженного художника РСФСР, многолетнего руководителя творческой базы в Старой Ладоге:

«Это было одним из лучших времён Советского Союза. Бесплатные художественные базы по стране, где художники имели мастерские, комнаты для жилья, где их хорошо кормили, куда доставляли из города и увозили обратно, где они в течение срока – двух месяцев могли творчески работать, как хотели. Где они были близки к природе. Когда об этом Дмитрий Васильевич рассказывал художникам в Париже…, в ответ раздавалось скептическое: «О-о-о! Пропаганда!»

Галерея

• Dobrekova-Irina-A-Memory-7port20bw.jpg

  И. М. Добрякова
  Воспоминание. 1969

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-Saint-George-Cathedral-in-Old-Ladoga-rim35bw.jpg

  В. И. Овчинников
  Старая Ладога. Собор Георгия. 1971

• Borisov-Veniamin-Country-House-sbo11bw.jpg

  В. И. Борисов
  Дача. 1981

• Kozlovskaya-Marina-Fortress-in-Old-Ladoga-7win50bw.jpg

  М. А. Козловская
  Крепость. Старая Ладога. 1974

• Maevsky-Fineday-ma41bw.jpg

  Д. И. Маевский
  Распогодилось. 1963

• Semionov-Arseny-Old-Ladoga-nab11bw.jpg

  А. Н. Семёнов
  Старая Ладога. 1964

• Semionov-Alex7win14bw.jpg

  А. М. Семёнов
  Старая Ладога. К весне. 1972

• Bizova-Zlata-Nikolaevna-Winter-on-Volkhov-River-new128bw.jpg

  З. Н. Бызова
  Зима на Волхове. 1961

Литература

• Смета административно-хозяйственных расходов и планы ЛОССХ на 1936 год // Центральный Государственный Архив литературы и искусства. СПб. Ф.78. Оп.1. Д.3, Л.2.
• Стенографический отчёт заседания Правления ЛССХ совместно с Правлением Ленизо и Художественным фондом по обсуждению плана работ на 1945 год и о подготовке к выставке 1945 года // Центральный Государственный Архив литературы и искусства. СПб. Ф.78. Оп.1. Д.49, Л.8.
• Изобразительное искусство Ленинграда.— Л: Художник РСФСР, 1976.
• Семёнов, А. Н., Осипов, С. И., Гущин, К.А. Выставка произведений. Каталог. Авт.вступ.статьи Голенький, Г.Ф. — Л: Художник РСФСР, 1977.
• Самохвалов, А. Н. Ладога, и не только Ладога // Самохвалов, А.Н. Мой творческий путь.— Л: Художник РСФСР, 1977.
• Владимир Иванович Овчинников (1911-1978). Выставка произведений. Каталог. Авт.вступ.статьи Васильева, Н. В. — Л: Художник РСФСР, 1984.
• Самохвалов, А. Н. В годы беспокойного солнца.— СПб: Всемирное слово, 1996.
• Беляев Д. В. Низкий дом с голубыми ставнями.— СПб, Русская классика, 2002.
• Бучкин, Д. П. О доме творчества «Старая Ладога» // Д.П.Бучкин. Гравюры и рассказы.— СПб, Библиотека «Невского альманаха», 2004.
• Иванов, С. В. Неизвестный соцреализм. Ленинградская школа.— Санкт-Петербург: НП-Принт, 2007.
• Ушакова, В. А. Исторические вехи Санкт-Петербургского (Ленинградского) Союза художников. Художники — городу. Выставка к 75-летию Санкт-Петербургского Союза художников. Каталог. Спб., 2008. 264 с. С.5—7.
• Конова, Л. С. Санкт-Петербургский Союз художников. Краткая хроника 1932-2009 // Петербургские искусствоведческие тетради. Выпуск 16.— СПб, 2009.
• Мурашова, Н. В., Мыслина Л.П. Дворянские усадьбы Санкт-Петербургской губернии. Южное Приладожье. Кировский и Волховский районы.— СПб, Алаборг, 2009.
• Конова, Л. С. Санкт-Петербургский Союз художников. Краткая хроника 1932-2009 // Петербургские искусствоведческие тетради. Выпуск 20.— СПб, 2012.

См. также

• Пейзажная живопись в изобразительном искусстве Ленинграда
• Ленинградский Союз художников
• Изобразительное искусство Ленинграда

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Дом творчества художников «Старая Ладога»
• [www.iskusstvo.tv/Vistavki/Dom-tvorchestva-hudozhnikov-Staraya-Ladoga.html Дом творчества художников «Старая Ладога» в галерее «Голубая гостиная» Санкт-Петербургского Союза художников (ВИДЕО)]
• [www.nimrah.ru/exhibitions/old/522/ Выставка произведений петербургских художников «Старая Ладога»]

Отрывок, характеризующий Дом творчества художников «Старая Ладога»

Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.