Дони, Джованни Баттиста

Джованни Баттиста Дони

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Джованни Баттиста До́ни (Giovanni Battista Doni) (крещён во Флоренции 13.3.1595 — 1.12.1647, Флоренция) — итальянский гуманист, теоретик музыки, педагог. Писал на латинском, итальянском и французском языках. Подобно другим учёным эпохи, Дони стремился «возродить» древнегреческую культуру, интерпретируя доступные ему старинные музыкально-теоретические трактаты (Клеонида, Птолемея, Гауденция, Аристида Квинтилиана, Алипия), которые читал на языке оригинала.

Биография и творчество

Изучал философию, классические языки, географию и математику в Иезуитском колледже в Риме (ныне Папский григорианский университет). Среди учителей Дони — профессор риторики Тарквино Галлуцио (с которым Дони был дружен и в последующие годы), Торквато де Куппис, Бернардино Стефонио и Фамиано Страда. В 1613-18 годах (под руководством Луи Дони д'Аттиши) изучал право в Бурже. Вернувшись в Италию, занимался изучением греческого языка, собирал античные памятники письменности. В 1621-22 годах служил консультантом-юристом у апостольского нунция Оттавио Корсини, которого сопровождал в его миссии папского легата в Париж. В Париже Дони познакомился с математиком, философом и выдающимся популяризатором науки Мареном Мерсенном. Вернувшись в Италию, в 1623 году Дони стал секретарём кардинала Франческо Барберини, которого сопровождал в зарубежных поездках в Париж и Мадрид. В 1629 Дони занял высокий пост секретаря Священной коллегии кардиналов. С 1640 года жил во Флоренции, где стал профессором риторики в местном университете, совмещая преподавание с учёной деятельностью.

На пике своей административной карьеры, начиная с 1630-х годов Дони неожиданно углубился в изучение античной истории и теории музыки, пытался «реставрировать» древнегреческую музыку в том или ином виде. В частности, он пытался вникнуть в нотационные таблицы Алипия (автора учебного пособия по музыке, написанного около IV в. н.э.) и транскрибировать на современный манер сохранившиеся памятники древнегреческой музыки. В том же русле «реставрации» греков Дони разработал проекты диковинного клавесина (который он назвал «пентармоническим») и не менее диковинного полихордового инструмента, который он назвал «барберинской лирой». Эти экспериментальные инструменты, по мысли Дони, давали композиторам возможность сочинять музыку во всех древнегреческих родах мелоса, включая «хроматику» и «энармонику» (имеются в виду звукоряды с различными микрохроматическими интервалами). Барберинская лира была столь сложной конструкции (см. изображение), что на ней никто не хотел играть.

Дони занимался также вопросами музыкального театра, критически рассматривал современные ему феномены (в частности, музыкальную пастораль) и предлагал его реконструкции на основе собственного понимания античного прототипа.

Энергичный пропагандист античной художественной культуры, Дони агитировал композиторов сочинять в ладах и родах древних греков, используя созданные им экспериментальные инструменты. Идеалист, увлечённый античностью, Дони не придал особого значения событию в современной ему музыке, которая как раз в годы раннего барокко совершила окончательный поворот к классической тональности на основе гомофонно-гармонического склада. По этой причине на призывы Дони к возрождению античности откликнулись лишь маргинальные композиторы, не оставившие сколько-нибудь заметного следа в истории музыки западной Европы. Стиль сочинений Каччини, Монтеверди, Пери в гомофонно-гармоническом складе по аналогии с античной монодией Дони предлагал называть «монодическим» (stylus monodicus).

Дони принадлежат печатные и рукописные труды о музыке научного и дидактического содержания на латинском, (преимущественно) итальянском и французском языках, ряд которых не опубликован до наших дней. Наиболее известен его «Компендий трактата о родах и видах музыки» (1635). Сохранились письма Дони на итальянском и французском языках; среди его корреспондентов Марен Мерсенн, Рене Моро, Жан Бурдело, Галилео Галилей, Афанасий Кирхер, Исаак Фосс и многие другие выдающиеся учёные того времени.

Не будучи практикующим музыкантом, Дони, тем не менее, внёс вклад и в развитие музыкального образования. В дидактическом пособии «Новое введение в музыку» (фр. «Nouvelle introduction de musique», 1640) он предлагал реформировать сольмизацию, в частности, заменить Гвидонов слог ut (для первой ступени гептахорда) на слог до (doh), а седьмую ступень гептахорда (нынешнее si) обозначать слогом bi. В том же труде предлагал реформу линейной нотации. В частности, по мысли Дони, каждая линейка нотоносца должна быть подписана своей буквой (звукоступенями A, B, C и т.д.) наподобие ключей. Предлагаемые Дони новшества в области музыкальной нотации были оставлены музыкантами без внимания.

Труды о музыке

• Трактат о родах и видах музыки (Trattato de’ generi e de’ modi della musica, не опубликован)
• Компендий трактата о родах и видах музыки (Compendio del trattato de’ generi e de’ modi della musica; Рим, 1635)
• Аннотации к компендию о родах и видах музыки (Annotazioni sopra il Compendio de’ generi e de’ modi della musica; Рим, 1640)
• О превосходстве древней музыки, в трёх книгах (De praestantia musicae veteris libri tres; Флоренция, 1647)
• Объяснение пентармонического клавесина (Dichiaratione del cembalo pentarmonico, 1647; не опубликован)
• Рассуждение о сценическом речитативе с участием музыкальных инструментов (Discorso sopra il recitare in scena con l' accompagnamento d' instrumenti musicali, без даты; не опубликован)
• Барберинская лира (Lyra Barberina ΑΜΦΙΧΟΡΔΟΣ, accedunt eiusdem opera pleraque nondum edita <…> Флоренция, 1763); посмертный сборник трудов разных лет, в двух томах.

Литература

• Prose fiorentine raccolte dallo Smarrito, Accademico della Crusca, xvi, ed. G.G. Bottari, R.A. Martini, T. Buonaventura. Firenze, 1743;
• G.B. Doni: Commercium litterarium, ed. A.F. Gori. Firenze, 1754;
• Bandini A.M. Commentariorum de vita et scriptis Ioannis Bapt. Doni. Firenze, 1755, pp.CXI ss. (список неопубликованных сочинений Дони о музыке, а также его немузыкальных сочинений);
• Correspondance du P. Marin Mersenne, ed. C. de Waard. Paris, 1932-;
• Lettere inedite di alcuni illustri Accademici della Crusca, ed. T. Cicconi. Pesaro, 1835;
• Palisca C.V. G.B. Doni’s Lyra Barberina. Commentary and iconographical study. Facsimile edition with critical notes // Quadrivium, xxii/2 (1981) (факсимиле трактата Дони «Lyra Barberina»);
• Barbieri P. Il cembalo onnicordo di Francesco Nigetti in due memorie inedite di G.B. Doni (1647) e B. Bresciani (1719) // RIM, xxii (1987), pp. 34-113 (содержит факсимиле рукописного трактата Дони «Dichiaratione del cembalo pentarmonico»);
• Italienische Musiktheorie im 16. und 17. Jahrhundert // Geschichte der Musiktheorie. Bd.7. Darmstadt, 1989 (SS. 256-260 u.a.).
• Schaal S. Musica scenica: die Operntheorie des Giovanni Battista Doni. Frankfurt, 1993;
• Palisca C.V. G.B. Doni, musicological activist, and his Lyra Barberina // Studies in the history of Italian music and music theory. Oxford, 1994, pp.467–90.
• Palisca C.V. Giovanni Battista Doni’s interpretation of the Greek modal system // Journal of Musicology 15 (1997), pp. 3-18.
• Barbieri P. Gli strumenti poliarmonici di G.B. Doni e il ripristino dell’antica musica greca // Analecta Musicologica 30 (1998), pp. 79-114.

Ссылки

• [www.mdz-nbn-resolving.de/urn/resolver.pl?urn=urn:nbn:de:bvb:12-bsb10600408-1 Компендий трактата о родах и видах музыки (1635)]
• [reader.digitale-sammlungen.de/resolve/display/bsb10527146.html De praestantia musicae veteris (1647)]
• [docnum.u-strasbg.fr/u?/coll10,38274 Сборник Lyra Barberina, том I. Цифровое факсимиле издания 1763 г.]
• [docnum.u-strasbg.fr/u?/coll10,39820 Сборник Lyra Barberina, том II. Цифровое факсимиле издания 1763 г.]
• [www.chmtl.indiana.edu/smi/seicento/DONDIS_MFBMA295.html Discorso sopra il recitare in scena con l' accompagnamento d' instrumenti musicali (расшифровка рукописи)]

Отрывок, характеризующий Дони, Джованни Баттиста

– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.