Донорский смог (1948)

Донорский смог 1948 года (англ. 1948 Donora smog) — трагическое событие, произошедшее 27 — 31 октября 1948 года в городе Донора, штат Пенсильвания, в результате которого погибли 20 человек, и заболело более 5910 человек из 14 тыс. жителей города. Погибло много собак, кошек и птиц. Впоследствии был открыт музей донорского смога (Donora Smog Museum).

Смог начал собираться в Доноре 27 октября 1948 года. На следующий день он вызывал кашель и другие признаки дыхательной недостаточности у многих жителей в долине реки Мононгиела. Многие из заболевших и умерших были изначально отнесены к последствиям астмы.

Причиной такого явления стал феномен температурной инверсии, когда холодные воздух у поверхности земли оказался запертым слоем тёплого воздуха, расположенным выше. Загрязняющие вещества в воздухе, смешанный с туманом создали густой, едкий, желтоватый смог, висевший над Донорой в течение пяти дней. Серная кислота, диоксид азота, фтор и других ядовитые газы, которые, как правило, рассредоточены в атмосфере, были заперты в нижнем слое атмосферы и накапливались до тех пор пока 31 октября не прошёл дождь.

20 жителей Доноры умерли, и примерно от трети до половины населения города 14-тысячного города заболели. Ещё 50 жителей умерли от респираторных осложнений в течение месяца после инцидента.

Шестьдесят лет спустя, инцидент был описан The New York Times, как «один из худших бедствий, вызванных загрязнением воздуха в истории страны». Даже через десять лет после инцидента, смертность в Доноре были значительно выше, чем в других общинах поблизости.

События

Смоги незначительной продолжительности, вызванные главным образом выбросами фторида водорода и диоксида серы со стороны «U.S. Steel’s Donora Zinc Works» и его завода «American Steel & Wire» не были редкостью в Доноре, но за исключением некоторого дискомфорта, вызванного раздражением носоглотки, и плохой видимости, такие события не приносили с собой ничего из ряда вон выходящего.

Утром в среду 27 октября смог в Доноре и окрестностях оказался достаточно густым и плотным, что вызвало комментарии местной радиостанции. Было передано сообщение, что в воздухе появились частицы сажи, и видимость настолько ухудшилась, что даже местные жители теряют ориентировку. Смог продолжался и в четверг, но пока не привлекал особого внимания.

В пятницу, 29 октября, заметно увеличилось число заболевших людей, подобные жалобы были у людей на всей охваченной смогом области. Уже вечером этого же дня телефоны врачей надрывались от вызовов с просьбами о медицинской помощи.

Одними из героев четырёх дней смога были начальник пожарного департамента Доноры Джон Волк и его помощник Рассел Дэвис. Волк и Дэвис отвечали на звонки с вечера пятницы до вечера воскресенья, расходуя запас 800 кубических футов (23 м3) кислорода, при этом заимствуя больше из всех близлежащих муниципалитетов, в том числе Маккиспорт, Монессен и Шарлеруа.

Восемь врачей в городе, которые принадлежали к Донорской медицинской ассоциации, делали звонки домой так же, как пожарные в течение период интенсивного смога, часто посещая дома пациентов, которые лечились другими врачами в городе. Это было следствием пациентов, требующих каждый врач в городе в надежде получить лечение быстрее. И только в середины дня в субботу, что г-жа Кора Вернон, исполнительный директор Американского Красного Креста, организовала всё так, что все вызовы, поступающие врачам переключались на чрезвычайный центр, созданный в мэрии.

Смог был настолько сильным, что движение автомобилей почти прекратилось. Те, кто всё же решил ехать, рисковали. «Я ехал по левой стороне улицы, высунув голову из окна. Управление путём выскабливания обочины» (Steering by scraping the curb), вспоминал Дэвис.

Смерть унесла первого жителя Доноры в два часа ночи в субботу. Утром случаи смерти начали быстро следовать один за другим, и с наступлением вечера известия о них распространились по всему городу. К половине двенадцатого ночи в субботу умерло уже 17 человек. Ещё двое умерли в воскресенье.

Утром в воскресенье, 31 октября, состоялась встреча произошла между операторами заводов, и городскими чиновниками. Берджесс Шамбон просил заводы временно прекратить свою деятельность. Смотритель заводов, Эл Джей Уэстхэйвер, сказал заводы уже начали прекращать функционирование около 6 утра того утра.

Прошедший в воскресенье после полудня дождь разогнал смог. Но сотни жителей продолжали чувствовать себя очень плохо. Утром следующего дня заводы возобновили работу.

Исследователи, анализирующие события возложили вину на загрязняющие вещества цинкового завода, чьи выбросы убили почти всю растительность в радиусе полумили от завода. Доктор Девра Дэвис, директор Центра онкологии окружающей среды Питтсбургского институт рака (Center for Environmental Oncology at the University of Pittsburgh Cancer Institute), указала на результаты аутопсии, показывающие уровень фтора у пострадавших в смертельном диапазоне — в 20 раз выше нормального. Газообразный фтор, образующийся в процессе плавки цинка, оказавшийся в ловушке из-за инверсии, и стал основной причиной смерти.

Отрывок, характеризующий Донорский смог (1948)

В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.