Донская икона Божией Матери

</th></tr>

Донская икона Божией Матери
Лицевая сторона иконы
Дата появления:	1382—95 гг.
Местонахождение:	Третьяковская Галерея, Москва
Дата празднования	19 августа (1 сентября)
Изображения иконы на Викискладе

Донска́я ико́на Бо́жией Ма́тери — икона Богородицы с младенцем Христом на руках, выполненная в иконографическом изводе Елеуса. Икона является двусторонней, на её обороте изображено Успение Богородицы.

По преданию (согласно предисловию ко вкладной книге Донского монастыря от 1692 года) была поднесена донскими казаками из городка Сиротина московскому князю Дмитрию Донскому перед Куликовской битвой (1380 год). В Русской церкви икона почитается чудотворной, празднование в её честь совершается 19 августа по юлианскому календарю.

Искусствоведы датируют время её написания 1380—1395 годами, автором считают Феофана Грека, либо одного из мастеров его круга. В настоящее время Донская икона находится в Третьяковской галерее. Ежегодно в день празднования иконы её доставляют в Донской монастырь для совершения перед ней праздничного богослужения.

История иконы

Точных данных о том, когда и кем была написана икона, не сохранилось. Во вкладной книге Донского монастыря, составленной в 1692 году, имелась запись, что икона Богоматери была поднесена донскими казаками из Сиротина городка московскому князю Дмитрию Ивановичу в канун Куликовской битвы:

«И когда благоверный Великий князь Дмитрий с победой в радости с Дону-реки, и тогда тамо, народ христианский, воинского чину живущий, зовомый казаций, в радости встретил его со святой иконой и с крестами, поздравил его с избавлением от супостатов агарянского языка и принёс ему дары духовных сокровищ, уже имеющиеся у себя чудотворные иконы, во церквах своих. Вначале образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, крепкой заступницы из Сиротина городка из церкви Благовещения Пресвятой Богородицы».

— «Гребневская летопись или повествование об образе чудотворном Пресвятой Владычицы и Приснодевы Марии», составлена в 1471 г.

«Того ради последи прославися образ Пресвятыя Богородицы Донския, зане к Великому князю Дмитрию Ивановичу донския казаки, уведав о пришествии благоверного вел. князя Дмитрия Ивановича в междуречьи Дона и Непрядвы, вскоре в помощь православному воинству пришли бяше и сей Пречистыя Богоматери образ в дар благоверному вел. князю Дмитрию Ивановичу и всему православному воинству в сохранение, а на побеждение нечестивых агарян, вручеща» — И. Е. Забелин «Историческое описание московского Донского монастыря», 1865

Однако большинство исследователей расценивают это сообщение не более чем как романтическую легенду и считают, что икона написана после Куликовской битвы. Существует несколько версий о том, где первоначально она могла находиться, согласно которым — к примеру, по мнению О. Г. Ульянова, — она была написана для Успенского собора Симонова монастыря (основанного в 1370 году племянником преподобного Сергия Радонежского — святителем Федором), откуда икона могла быть перенесена в 1567 году в Благовещенский собор Московского Кремля, восстановленный после кремлёвского пожара 21 июня 1547 года. Свои доводы Ульянов подкрепляет «Жалобницей» протопопа Благовещенского собора Сильвестра митрополиту Московскому Макарию, что после пожара «перевод у Троицы имали иконы с чего писати да на Симанове», а также другими примерами. По мнению В. И. Антоновой, Донская икона первоначально находилась в Успенском соборе в Коломне, построенном по указанию князя Дмитрия Ивановича, в котором, предположительно, работал Феофан Грек и его ученики, создавая фресковый ансамбль и иконостас.

Перед Донской иконой 3 июля 1552 года перед казанским походом молился Иван Грозный. Он взял её с собой в поход, а затем поместил в Благовещенском соборе Московского Кремля.

Церковное предание связывает с Донской иконой избавление Москвы от войск татарского хана Казы II Гирея. В 1591 году, когда его войско стояло уже на Воробьёвых горах, с иконой был совершён крестный ход вокруг городских стен, после которого её поместили в полковой церкви. На следующий день — 19 августа — русскими войсками была одержана победа, которую приписали заступничеству Богородицы. В память об этом на месте полковой церкви был основан Донской монастырь (для него сделали список с иконы) и установлено празднование в честь иконы. С этого времени икона начинает почитаться как защитница от иноверных и иноплеменных врагов.

В 1598 году Донской иконой патриарх Иов благословил на царство Бориса Годунова. В 1687 году икона была в крымском походе князя Василия Голицына. В конце XVII века икона была перенесена в покои царевны Натальи Алексеевны, а позднее вновь вернулась в Благовещенский собор. Во время захвата Москвы войсками Наполеона икона лишилась драгоценных камней с её оклада.

В 1919 году Донская икона, раскрытая от записей Г. О. Чириковым (работа была начата им в 1914 году), поступила в Государственный исторический музей. С 1930 года находится в собрании Третьяковской галереи.

Датировка и авторство

Традиционно исследователи считают автором Донской иконы Феофана Грека либо одного из мастеров его круга. Существуют и альтернативные версии: О. Г. Ульянов называет автором иконы Игнатия Грека, писавшего в Успенском соборе Симонового монастыря. Л. И. Лифшиц высказал мнение, что образ Богородицы принадлежит кисти сербского мастера моравской школы (один из храмов в Новгороде расписывали сербские иконописцы). Член-корреспондент АН СССР В. Н. Лазарев предполагал, что икона была написана новгородским иконописцем, одним из учеников Феофана, хотя и не исключал возможность её написания самим Феофаном.

Так же, как и в вопросе о лицевой иконе, среди историков искусства нет единого мнения об авторстве Успения. И. Э. Грабарь, П. П. Муратов и В. И. Антонова считали, что икона принадлежит кисти Феофана Грека. Мнение Д. В. Айналова, Л. И. Лифшица и В. Н. Лазарева — икона написана русским, возможно, новгородским художником. Довод В. Н. Лазарева: сомнения в принадлежности иконы русскому мастеру вызывает высокое качество иконы, превосходящее качество всех других работ того времени, выполненных новгородскими художниками. Но это, по мнению исследователя, объяснимо тем, что икону писал художник, обучавшийся у Феофана.

Расхождение мнений вызывает и время написания иконы. Ряд авторов относит её создание к 1392 году — времени росписи Феофаном Успенского собора Коломны. Высказано также предположение, что Донская икона была создана Феофаном в 1390-х годах непосредственно для Благовещенского собора Московского Кремля как список с несохранившейся иконы из Успенского собора Коломны. В. Н. Лазарев считал, что если икона была написана в Новгороде (где Феофан Грек провёл десять лет), то её следует датировать 1380-ми годами, а если в Москве, то 1390-ми. По мнению Л. И. Лифшица, она могла быть заказана митрополитом Киприаном в 1395 году, по случаю отхода от Москвы войск Тамерлана.

Чаще всего причиной написания иконы называют заказ великой княгини Евдокии написать образ на молитвенную память о своём муже Дмитрии Донском и о воинах, погибших в Куликовской битве.

Иконография

Икона является двусторонней: на лицевой помещено изображение Богородицы с Младенцем, на обороте Успение Богородицы.

Лицевая сторона

На лицевой стороне иконы изображена Богородица, представленная в иконографическом типе «Умиление» (Елеуса). Изначальный золотой фон иконы утрачен, но лики и одежды фигур имеют хорошую сохранность (не сохранились нимбы Иисуса и Марии, которые первоначально также были вызолочены). Изображение традиционно для данного извода: правой рукой Дева Мария поддерживает Младенца Христа, касающегося лицом её щеки. Младенец правой рукой двуперстно благословляет, а в левой, опущенной на колено и прикрытой гиматием, держит свёрнутый свиток. Отличительной особенностью данного изображения являются обнажённые до колен ножки Богомладенца, которые поставлены на запястье левой руки Богородицы.

Охряный хитон Младенца Христа украшен сетью изломанных золотых линий и синим клавом. Он, как и гиматий, покрыт густым золотым ассистом. Свиток в руке Иисуса перевязан золотым шнурком. Спадающие складки одежд Богомладенца поддерживает левая рука Марии.

Мафорий Богородицы выполнен в вишнёвых тонах, украшен золотой каймой с бахромой и традиционными тремя золотыми звёздами, символом её приснодевства (до, во время и после рождения Спасителя). На голове Марии синий чепец.

По словам В. Н. Лазарева,

Богоматерь как бы предвидит трагическую судьбу своего сына. Но лицо её не только печально; оно отражает внутреннюю просветлённость, что придаёт ему оттенок особой мягкости, несвойственный византийским иконам на эту же тему. Такого выражения мягкой человечности художник достигает с помощью певучего цвета с интенсивными ударами драгоценной ляпис-лазури и с помощью умелого использования плавных, округлых линий, в которых нет ничего жёсткого и стремительного.

Являясь сторонником русского происхождения иконы, Лазарев приводил в доказательство своего предположения довод, что константинопольские мастера данной эпохи строго придерживались классических канонов и не позволяли себе экспериментальности в построении форм для придания иконе большей эмоциональной выразительности. Донская Богородица в этом отношении выходит за рамки установок византийской школы. Автор при написании лица Марии, для «усиления экспрессии и жизненности образа», использует, к примеру, асимметрию в расположении глаз и рта, располагая их не параллельно, а по сходящимся осям, при этом рот слегка сдвинут вправо. Цветовую гамму иконы Лазарев оценивал как густую, плотную и насыщенную, что отличает её от общей направленности новгородской школы иконописи, хотя в то же время она не соответствует и византийской иконописи данного периода.

По мнению учёного, икона Донской Богоматери так же уникальна, как икона Владимирской Богоматери или мозаичный Деисус в Софии Константинопольской:

«Это — произведение исключительное по своим художественным достоинствам, безотносительно от того, будем ли мы его приписывать самому Феофану или его школе».

Оборотная сторона

На обороте изображено Успение Богородицы, отличающееся очень хорошей сохранностью (сохранилась даже киноварная надпись «Успение святыни Богородицы»). Сцена Успения лишена традиционных дополнительных сюжетов (несение апостолов ангелами, плачущие женщины и т. п.). В центре композиции помещена фигура Иисуса Христа (она вдвое больше остальных фигур) с крошечной запеленованной фигурой — символом бессмертной души Богородицы. Перед ним на ложе изображена умершая Дева Мария, которую окружают двенадцать апостолов и два епископа (Иаков, брат Господень, епископ иерусалимский и Иерофей, епископ Афинский), бывшие свидетелями смерти Богородицы в Иерусалиме. Само изображение помещено между двумя зданиями, показывающими, что действие происходит внутри помещения. Перед смертным одром Богородицы установлена горящая свеча, символизирующая угасание жизни.

В. Н. Лазарев писал:

Апостолы — совсем простые люди. Растроганные и грустные, они пришли отдать последний долг матери своего учителя. Их сближает единое чувство — чувство глубокой печали. Оно настолько сильно, что сглаживает индивидуальные оттенки, делает любого из них участником общего, «соборного» действия.

Описывая Успение, В. Н. Лазарев акцентировал внимание на том, что, по сравнению с изображением лицевой стороны иконы, изображение на её обратной стороне выдержано в более тёмной и драматичной гамме с преобладанием густых синих, плотных зелёных, шоколадно-коричневых тонов, контрастирующих с белыми, пронзительно-красными, золотисто-жёлтыми, водянисто-голубыми и нежными розовато-красными цветами. Обобщая, исследователь характеризовал изображение на обороте как более темпераментное и импульсивное, интимное и непосредственное, выделяющееся этим из трактовок Успения другими художниками данного периода. Плоскость цвета, чёткость границ, тяжёлые коричневато-оливковые тени на лицах, резкие высветления и блики — из всего этого, по мнению В. Н. Лазарева, следует, что лицевая и обратная стороны иконы выполнены разными мастерами. Также исследователь отметил, что в лицах апостолов нет традиционного для таких изображений византийского аристократизма: напротив, их отличает крестьянский тип, сходный с фресками церкви Успения Богородицы на Волотовом поле, что, как и характерная для новгородских икон того времени лаконичность письма, свидетельствует о русском авторстве данного изображения и, скорее всего, о его новгородском происхождении, которое в то же время является оригинальным симбиозом константинопольской и новгородской школ.

Списки

Самый древний из известных списков Донской иконы датируется концом XIV века. Он был украшен серебряным золочёным окладом и поступил как вклад в Троице-Сергиеву Лавру от князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Дмитрия Донского.

После перенесения иконы в Москву с неё было сделано два списка, которые Иван Грозный направил обратно в Коломну:

Иоанн… видел горесть жителей, молившихся ей [Донской иконе] почти два века, и дозволил им снять с неё вернейшие списки: один для сего храма [Успенского собора], и другой для крепостных Спасских ворот, через которые она была вынесена из города.

Список, сделанный для Успенского собора, сохранился до настоящего времени. Он отличается белым фоном, во второй половине XVI века при Коломенском епископе Давиде икона была закрыта окладом.

После избавления Москвы от войск хана Казы-Гирея с иконы был сделан список для Донского монастыря, основанного на месте походной церкви, где она находилась во время битвы: «подобие пречюдные иконы Пречистые Богородицы Донския». В 1668 году для малого собора Донского монастыря список иконы сделал иконописец Симон Ушаков.

Драгоценный оклад

В XVII веке для иконы был изготовлен драгоценный оклад, описание которого в Переписной книге Благовещенского собора за 1680 год занимает несколько листов. Оклад включал в себя:

… венцы с жемчужной обнизью, украшенные изумрудами, сапфирами, альмандинами… 2 золотые звезды с крупными драгоценными камнями и жемчугом на золотых резных «оплечках»; сапфировые серьги. На полях оклада размещались золотые пластины с выполненными чернью изображениями 12 Господских и Богородичных праздников, перемежающиеся крупными самоцветами. …к образу были приложены 2 жемчужных убруса (очелья), 2 золотые цаты (вязаная и сканая) и 2 «ожерелья» (ворота). К серебряной вызолоченной гладкой «доске», украшенной «яхонтом лазоревым да изумрудом» и обнизанной по краям жемчугом, служащей своеобразной драгоценной ризой Богоматери и Младенца Христа, были прикреплены 5 золотых наперсных крестов с камнями и жемчугом, 13 панагий. Одна из панагий содержала «часть Животворящего Древа Господня», другие кресты и панагии — святые мощи.

Оклад не имел аналогов по количеству мощевиков, которые помещались на него в память о царских родственниках. Оборот иконы со сценой Успения был закрыт гладким серебряным окладом с резными золочеными венцами. Икона находилась в деревянном киоте, обложенном вызолоченным серебром. Его украшали изображения Деисуса, Господских праздников, евангелистов, пророков, различных святых, в том числе соимённых членам царской семьи.

В конце XVII века икона была перенесена в покои царевны Натальи Алексеевны. Старый оклад был снят, мощевики отданы в ризницу Благовещенского собора, а большинство драгоценностей было использовано при создании нового оклада. Новую ризу украшали 600 огранённых изумрудов (в том числе два особо крупных) и множество других драгоценных камней, включая редкий рубин и крупный жемчуг. Икону в новом окладе поместили в киот, украшенный живописными изображениями праматерей и пророчиц, который в настоящее время хранится в Благовещенском соборе.

Оклад Донской иконы не сохранился. В 1812 году солдаты Наполеона разграбили с него драгоценные камни, а после Октябрьской революции была утрачена и сама серебряная риза. Сохранились лишь отдельные детали украшений, в том числе наперсная резная икона «Сошествие во ад» в золотой оправе с драгоценными камнями.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Донская икона Божией Матери
• Лазарев В. Н. [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=7&chap=6&ch_l2=4 Новгородская школа и «северные письма» (Богоматерь Донская / Успение)]. [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=7 Русская иконопись от истоков до начала XVI века]. Проверено 31 января 2009. [www.webcitation.org/655f8a2Vh Архивировано из первоисточника 31 января 2012].
• [www.icon-art.info/masterpiece.php?lng=ru&mst_id=171 Богоматерь Донская. Двусторонняя икона]. [www.icon-art.info/index.php?lng=ru «Христианство в искусстве: иконы, фрески, мозаики…»]. Проверено 31 января 2009. [www.webcitation.org/655fAbKAM Архивировано из первоисточника 31 января 2012].
• [www.pravoslavie.ru/put/1920.htm Икона Божией Матери Донская]. Православие.Ru. — Из книги Н. Дмитриевой «О Тебе радуется!». Проверено 31 января 2009. [www.webcitation.org/655fCLYRv Архивировано из первоисточника 31 января 2012].
• Щенникова Л. А. [www.pravenc.ru/text/178950.html Донская икона Божией Матери]. Православная энциклопедия. Проверено 17 августа 2009. [www.webcitation.org/655fF2yit Архивировано из первоисточника 31 января 2012].

• Наймушин А. А. [www.open-air.ru/open-air-promo.html Ежегодный Фестиваль Донской иконы Божией Матери в ст. Старочеркасской]. [www.webcitation.org/6BSW1Arta Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].

Литература

• Лифшиц Л. И. Икона «Донской Богоматери» // Древнерусское искусство: Художественная культура Москвы и прилежащих к ней княжеств. XIV—XVI вв.. — М.: Наука, 1970. — Т. 5.
• Каменская Е. Ф. Шедевры древнерусской живописи // Советский художник : журнал. — 1971. — № 8.
• Алпатов М. В. Краски древнерусской иконописи // Изобразительное искусство : журнал. — 1974. — № 17.
• Салько Н. Памятник, овеянный славой Куликовской битвы: Икона «Богоматерь Донская». На обороте «Успение». — Л.: Аврора, 1978. — 40 с. — (Публикация одного памятника).
• Дмитриева Н. В. О тебе радуется. Чудотворные иконы Божией Матери. — М: Сретенский монастырь, 2004. — ISBN 978-5-7533-0068-3.

Отрывок, характеризующий Донская икона Божией Матери

– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.