Донская лошадь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Донская лошадь — верхово-упряжная порода лошадей, выведенная в XVIII—XIX веках на территории нынешней Ростовской области донскими казакамиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3255 дней]. Наряду с орловским рысаком одна из наиболее самобытных заводских пород России.



История породы

Евгеническую основу для донской породы составили лошади степного типа, которых на протяжении длительного времени улучшали жеребцами восточных, а затем чистокровной верховой и некоторых других заводских пород. Восточные (турецкие, персидские, карабахские, туркменские) производители попадали к казакам в качестве военных трофеев во время Турецких войн.

Первым, кто попытался разобраться в происхождении донской лошади, был А. Ф. ГрушецкийК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3255 дней]. В статье «Задонская лошадь», опубликованной в «Альбоме Всероссийской конской выставки в Москве в 1910» он писал: «Коренное кочующее население степи — остатки гунов, их одноплеменники киргизы и калмыки. Волга разделила пополам два родственных племени киргизов и калмыков, разделила их на магометан и буддистов, также разделила их породу рогатого скота, овец и лошадей, имеющих один коренной источник. Родоначальницей нашей восточной степной лошади является лошадь монгольская со славным её историческим прошлым. На ней совершался стремительный натиск монголов. На ней полчища татар наложили иго на княжества русских князей. Эта лошадь, пришедшая из глубин восточных степей, впоследствии разделилась на две породы с некоторыми морфологическими отличиями. По левую сторону Волги — малорослая киргизская лошадь с густым волосяным покровом и более грубыми формами. По правую — калмыцкая, она, находясь в более мягких климатических условиях, рослее, нежнее и несколько благородна».

Словарь Брокгауза и Ефрона дает следующее описание старого, ещё не сильно отдалившегося от степных предков типа донской лошади XIX века: «Казачья лошадь характеризуется горбатой головой, тонкой и длинной шеей, прямой и сильной спиной, глубокой подпругой, длинными и сухими ногами и вообще тощим складом тела и небольшим ростом (редко выше 2 арш. 2 в.); масть преимущественно бурая, караковая и рыжая, реже серая или гнедая. Она отличается неутомимостью, выносливостью и неприхотливостью к условиям содержания, остротой зрения и дальнозоркостью, дикостью нрава и быстротой хода (6 вер. в 9 мин. и 13 вер. — в 18 мин.)». Однако эта лошадь испытывала постоянное улучшающее влияние восточной крови. В XVIII — начале XIX веке особенно много поступало на Дон в качестве военных трофеев персидских и карабахских лошадей. По окончании русско-персидских войн эти поступления прекратились, но снабжение донского коневодства улучшателями взяло на себя государственное управление коннозаводством; оно организовывало закупочные экспедиции, которые в основном приводили туркменских лошадей. В 1839 году на Дону использовалось около 800 туркменских (ахалтекинских и иомудских) производителей.

В XIX веке очень сильно было влияние карабахской крови. Значительная часть конного завода карабахских ханов, проданного наследниками, попала на Дон.

В середине XIX века для улучшения задонского коневодства государство организовывало закупочные экспедиции за восточными, в основном туркменскими лошадьми. Именно восточная, и прежде всего карабахская кровь придала донской лошади отличающее её своеобразие экстерьера и золотисто-рыжую масть. В конце XIX века Задонье стало одним из важнейших районов ремонтного коневодства. Для кавалерии нужна была более крупная и сильная лошадь, и все большее влияние стало приобретать скрещивание с чистокровной верховой породой. Использовались на Дону и некоторые орлово-ростопчинские и стрелецкие жеребцы.

Описание

В XIX веке различали два типа этой породы. Старый, менее отдалившийся от степных предков, характеризовался горбатой, сухой головой, длинной шеей и спиной. Подпруга глубокая, ноги длинные и сухие; масть различная, по преимуществу темная разных оттенков, рост сравнительно малый — от 2 аршин 1 вершка (146 см) и не более 2 аршин 3 вершков (155 см.). На ходу очень быстры, выносливы, гибки и поворотливы, по виду некрасивы. Описанная лошадь вследствие скрещивания с другими породами, преимущественно английской, становилась с каждым годом более редкой; её заменила улучшенная скрещиванием донская, которая выше ростом, более красива и статне́е.

Донская порода сочетает в себе крупный рост (160—165 см в холке), нарядность и большую неприхотливость — она приспособлена к табунному содержанию. В ней в определённой мере сохранились особенности универсального кавалерийского типа: она выглядит более растянутой и массивной, чем более кровные верховые лошади. Дончаки отличаются крепким здоровьем и прочностью, яркой восточной породностью. У них красивая широколобая голова с выразительными глазами, шея с развитым гребнем, широкий и глубокий корпус. Масть преимущественно рыжая и бурая разных оттенков, часто характерно золотистая с более темной гривой и хвостом.

Донские лошади подходят для конкура, троеборья, любительского спорта, пробегов, хобби-класса и обучения детей верховой езде, могут использоваться не только под седлом, но и в легкой упряжиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3255 дней]. Подходят для конной полиции и кавалерии. В советские времена они участвовали в гонках тачанок.

Источники

  • М. И. Киборт, А. А. Николаева «Донская порода лошадей»
  • [donchak.ru Сайт любителей донских и будённовских лошадей]

Напишите отзыв о статье "Донская лошадь"

Отрывок, характеризующий Донская лошадь

Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.