Дон-Аминадо

Дон-Аминадо
Имя при рождении:	Аминад Петрович Шполянский
Псевдонимы:	Д. Аминадо
Место рождения:	Елисаветград, Российская империя
Род деятельности:	поэт, прозаик
Годы творчества:	1914—1954
Жанр:	сатира, юмор
Дебют:	«Песни войны»
[az.lib.ru/d/donaminado/ Произведения на сайте Lib.ru]

Дон-Амина́до (после Второй мировой войны печатался как Д. Аминадо, настоящее имя Аминад Петрович Шполянский; имя при рождении Аминодав Пейсахович Шполянский); (7 мая 1888 — 14 ноября 1957) — русский поэт-сатирик, мемуарист, адвокат.

Биография

Дон-Аминадо родился и вырос в Елисаветграде (Херсонская губерния), учился юриспруденции в Одессе (юридический факультет Новороссийского университета) и Киеве, по завершении высшего образования (1910) поселился в Москве и занялся адвокатской и писательской деятельностью (постоянно сотрудничал в газете «Раннее утро» и журнале «Сатирикон»).

Будучи солдатом во время Первой мировой войны (в 1915 г. ранен и вернулся в Москву), Дон-Аминадо опубликовал свою первую книгу патриотико-лирических стихотворений «Песни войны» (1914, М.; 2-е изд. — М., 1915).

Встретил февральскую революцию 1917 года пьесой в стихах «Весна Семнадцатого года», однако не принял октябрьский переворот большевиков. В 1918 году были закрыты все газеты, где он публиковался, после чего он уехал в Киев, сотрудничая там с газетами «Киевская мысль», «Утро», «Вечер», а затем печатался в одесской газете «Современное слово».

В январе 1920 года эмигрировал через Константинополь в Париж, где регулярно вплоть до 1940-х гг. печатал фельетоны в газете П. Милюкова «Последние новости», сотрудничал также с другими эмигрантскими изданиями: детским журналом «Зелёная палочка» (1920-21), «Свободная мысль», журналом «Иллюстрированная Россия», журналом «Сатирикон» (в 1931 был там фактическим соредактором), альманахом «Сполохи», выпустил несколько сборников своих произведений.

В 1920 году в Париже стал масоном. Прошёл посвящение в парижскую масонскую ложу «Космос» № 288 (ВЛФ).

Дона-Аминадо читали много и с увлечением, он стал известен и французским читателям благодаря книге Le rire dans la steppe (1927, «Смех в степи»). Свой сборник «Накинув плащ» (1928) Дон-Аминадо определял как «собрание лирической сатиры»; в типичной для него манере игры известными названиями озаглавлены разделы сборника «Нескучный сад» (1935), напр. «Новый Козьма Прутков», «Западный диван» или «Вечере на хуторе близ Булоньки». В период нацистской оккупации Франции — на нелегальном положении. После Второй мировой войны (уже под изменённым псевдонимом — Д. Аминадо) напечатал ещё один сборник стихов и воспоминания «Поезд на третьем пути» (1954). После смерти Дона-Аминадо его архив был перевезён на родину И. Зильберштейном.

Его стихи и проза в импрессионистической манере передают ситуации, типичные для его времени. Его мастерство основывается, с одной стороны, на аллюзиях: использовании известных фактов (из истории, современности и литературы), с другой стороны — на избирательности в словоупотреблении (часто — лишь существительные), по которым читатель может восстановить полный объём высказывания. Для Аминадо характерна ироническая дистанция по отношению к изображаемому, его сатира склонна к дружескому, игровому юмору, но за лёгкостью формы не теряется политическая и человеческая серьёзность автора.
(В. Казак)

С 1990 г. произведения издаются в СССР-России.

Примеры афоризмов

• Бросить в женщину камень можно только в одном случае: когда этот камень драгоценный.
• Во всякой лжи можно сознаться, только в святой необходимо упорствовать.
• Высланной овце — волчий паспорт на утешение.
• Невозможно хлопнуть дверью, если тебя выбросили в окно.
• Не так опасно знамя, как его древко.
• Никто никому так не обязан, как обезьяны Чарльзу Дарвину.
• Объявить себя гением легче всего по радио.
• Оскорбить действием может всякий, оскорбить в трёх действиях — только драматург.
• Министр Геббельс исключил Генриха Гейне из энциклопедического словаря. Одному дана власть над словом, другому — над словарём.
• Долги надо делать в государственном масштабе - иначе их приходится платить.
• Смысл долголетия заключается в том, чтобы пережить своих кредиторов.

Книги

• Песни войны, 1914.
• Весна семнадцатого года, 1917.
• Дым без отечества, Париж, 1921.
• Наша маленькая жизнь, Париж, 1927. ; М.: Терра, 1994. — ISBN 5-85255-413-8
• Le rire dans la steppe (совместно с Морисом Декобра), Paris, 1927.
• Накинув плащ, Париж, 1928.
• Нескучный сад, Париж, 1935.
• Pointes de Feu, Париж, 1939.
• В те баснословные года, Париж, 1951.
• Поезд на третьем пути. Воспоминания, Нью-Йорк, 1954. ; М.: Книга, 1991. — ISBN 5-212-00597-3
• Города и годы.
• Парадоксы жизни. — М.: Обновление, 1991. — ISBN 5-85828-006-4

Литература

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>

Отрывок, характеризующий Дон-Аминадо

31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.