Дон Жуан (Гофман)
| Дон Жуан | |
| Don Juan | |
| | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: | |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Дон Жуан» (Don Juan) — новелла Э. Т. А. Гофмана, написанная в Бамберге в сентябре 1812 года, всего через несколько дней после разрыва автора с Юлией Марк, в которую он был безответно влюблён. Напечатана во «Всеобщей музыкальной газете» за 31 марта 1813 года и через год включена в сборник «Фантазии в манере Калло».
Содержание
Сюжет
«Путешествующий энтузиаст», заночевавший в бамбергской гостинице, просыпается от звуков музыки. Ему объясняют, что в том же здании находится городской театр, где сегодня дают моцартовского «Дон Жуана». Проникнув в пустую ложу для приезжих, рассказчик, затаив дыхание, следит за развитием действия на итальянском языке и снабжает его подробными комментариями.
Во время антракта рассказчику, всё ещё завороженному силой искусства, грезится, что в его ложу входит исполнительница роли донны Анны и начинает превозносить его музыкальные сочинения: «То, что я пела, был ты, а твои мелодии — это я». В области духовного мира, постигаемого обоими за звуками музыки, между ними устанавливается телепатическая связь:
|
Я близ этой удивительной женщины впал в своего рода сомнамбулическое состояние, и мне стало ясно, что мы с ней связаны тесными, таинственными узами, которые не позволяют ей, даже появляясь на сцене, разлучаться со мной. | 
|
По окончании оперы рассказчик возвращается из своего номера в ложу, чтобы сформулировать свои мысли об образе Дон Жуана в письме к другу. В его трактовке Дон Жуан — это демоническая личность, сверхчеловек, восстающий против мира «маленьких людей». В поисках недостижимого трансцендентного идеала он «неустанно и алчно набрасывается на все соблазны здешнего мира, напрасно чая найти в них удовлетворение», пока вся земная жизнь не начинает казаться ему «тусклой и мелкой».
Оторвавшись наконец от своего письма, рассказчик окидывает взглядом пустой театр и ему кажется, что занавес колеблется от сквозняка:
|
|
Бьёт два часа![1] Тёплое, насыщенное электричеством дуновение коснулось меня — я слышу слабый аромат тонких итальянских духов, по которым вчера прежде всего ощутил присутствие соседки; мною овладевает блаженное состояние, которое я, пожалуй, мог бы выразить только в звуках. Ветер сильнее свищет по залу — вот в оркестре зазвенели фортепьянные струны. Мне чудится голос Анны: Non mi dir bell'idol mio! |
|
На следующий день во время обеда рассказчик узнает, что певица, изображавшая донну Анну, скончалась как раз в два часа ночи. Накануне же весь антракт она «пролежала без чувств».
Центральный образ
В своей новелле романтик Гофман предлагает новую трактовку «вечного образа» Дон Жуана. Для него это титаническая личность — сродни Фаусту. Среди персонажей оперы Моцарта он выводит на первый план донну Анну, которую якобы связывает со знаменитым обольстителем ненасытная тяга к вечно ускользающему идеалу[2]. Эта трактовка получила широкую популярность среди поэтов-романтиков, таких, как Мюссе и Ленау[3].
Специалисты по творчеству Моцарта в один голос утверждают, что истолкование образа Дон Жуана как романтического героя-бунтовщика, предлагаемое «путешествующим энтузиастом», имеет весьма мало общего с музыкальным произведением[4]. При пересказе сюжета оперы рассказчик, будучи увлечён своими идеями, заметно отступает от либретто да Понте. К примеру, в опере нет никаких намёков на интимную близость донны Анны с Дон Жуаном[5].
Историческая подоплёка
Новеллы «Дон Жуан» и «Магнетизёр» были созданы в период, когда Гофман оказался без семьи и без заработка из-за продолжающегося противостояния его государя с Наполеоном. Известно, что Гофмана завораживала титаническая личность великого завоевателя, сеющего кругом себя разрушение[6]. Главные герои «Дон Жуана» и «Магнетизёра» — столь же харизматичные фигуры, одержимые властью над другими; кажется, они питаются жизненной энергией окружающих и лишают жизни тех, кто имел несчастье стать предметом их внимания[7]. Подмечено, что магнетизёр высасывает жизнь из своей возлюбленной точно так же, как под чувственным напором Дон Жуана его возлюбленная теряет волю к жизни и испускает дух. Правда, в первом случае речь идёт о насилии ментальном, а во втором — о насилии физическом[8].
Металитературные аспекты
Идеолог параллельных сюжетов, Гофман зарифмовывает либретто своей любимой оперы с событиями бамбергской ночи, которые могли пригрезиться рассказчику под звуки, доносившиеся в его номер из соседнего театра. Когда донна Анна признает в нём незаурядного композитора, у читателя возникает впечатление, что рассказчик — это и есть Моцарт[9][10]. Вместе с тем певица настолько глубоко вживается в образ донны Анны, что, подобно своей героине, покидает этот мир[4].
Р. Сафрански предлагает психоаналитическую трактовку рассказа. Он считает, что под влиянием разрыва с любимой девушкой Гофман, сильно комплексовавший по поводу своей невзрачной внешности и тщедушной комплекции,
проецирует страдание, причиняемое ему «ни на что не годным телом», на Дон Жуана, это «любимейшее детище природы», тело которого оказывается «слишком пригодным». Этот литературный эксперимент должен показать, что крайности — недостаток и избыток — соприкасаются. Они в равной мере препятствуют счастью. Дон Жуан оказывается сбит с пути истинного своим прекрасным телом[6].
Адаптации
- Романтические отношения Гофмана с певицей из «Дон Жуана» были переосмыслены в опере Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана».
Напишите отзыв о статье "Дон Жуан (Гофман)"
Примечания
- ↑ Время, когда по сюжету оперы дон Жуан приходит на кладбище для встречи с Лепорелло.
- ↑ Любимые герои Гофмана приносят всё в жертву погоне за недосягаемым идеалом. Таков, к примеру, художник Бертольд из новеллы «Церковь иезуитов в Г.»
- ↑ Encyclopedia of the Romantic Era, 1760—1850. Routledge, 2013. ISBN 9781135455781. P. 284.
- ↑ 1 2 R. Murray Schafer. E. T. A. Hoffmann and Music. University of Toronto Press, 1975. ISBN 9780802053107. P. 60.
- ↑ Francien Markx. E. T. A. Hoffmann, Cosmopolitanism, and the Struggle for German Opera. BRILL, 2015. ISBN 9789004309579. P. 120—121.
- ↑ 1 2 Сафранский, Рюдигер. Гофман. Москва: Молодая гвардия, 2005.
- ↑ Katherine R. Syer. Wagner’s Visions: Poetry, Politics, and the Psyche. Boydell & Brewer, 2014. ISBN 9781580464826. P. 18.
- ↑ Kristi Brown-Montesano. Understanding the Women of Mozart’s Operas. University of California Press, 2007. ISBN 9780520932968. P. 10-15.
- ↑ Подобным образом автор примерял маску другого композитора, Глюка, в своей дебютной новелле
- ↑ David E. Wellbery. E.T.A. Hoffmann and Romantic Hermeneutics: An Interpretation of Hoffmann's "Don Juan". // Studies in Romanticism, 19 (Winter 1980). P. 462.
Отрывок, характеризующий Дон Жуан (Гофман)
Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
