Дон Жуан (драма)

Дон Жуан — драматическая поэма Алексея Константиновича Толстого, впервые опубликованная в апреле 1862 года.

Идея написать пьесу пришла к А. К. Толстому в конце 1857 года; к лету 1858 года уже был написан первый вариант. Спустя два года, 20 марта 1860 года, он сообщил своему другу Болеславу Маркевичу, что переписанную драму он читал В. П. Боткину и Н. Ф. Крузе. Осенью 1861 года после замечаний, познакомившихся с поэмой М. Н. Каткова и И. С. Аксакова, был сделан ряд изменений и в апреле 1862 года она была напечатана в «Русском Вестнике» М. Н. Каткова.

Драма при жизни автора ни разу не была поставлена в театре: в 1891 году её не пропустила цензура. Постановка пьесы впервые была осуществлена в 1905 году братьями Адельгейм. Позже Э. Ф. Направником было написано к пьесе музыкальное сопровождение.

Дон Жуан в поэме Толстого необычен — он не развратник, не подлец, не совратитель женщин, а человек ищущий любви, не находящий её и оттого разочаровавшийся во всём. Мистический план поэмы составляет спор о душе Дон Жуана и мироздании между сатаной и ангелами ("небесными духами"), оборачивающийся христианской полемикой с гностицизмом. Отвечая на критические замечания Б. М. Маркевича, Толстой так раскрывал свой замысел:

В ранней молодости он любил по-настоящему, но, постоянно обманываясь в своих чаяниях, он в конца концов перестал верить в идеал и горькое наслаждение стал находить, попирая ногами всё то, чему он некогда поклонялся. Я изображаю его в этот второй период. Привыкнув отрицать добро и совершенство, он не верит в них и тогда, когда встречает их в образе донны Анны. Своё чувство он принимает за похотливое желание, а между тем это любовь... Дон Жуан больше не верит в любовь, но наделен воображением столь пылким, что эта вера возвращается к нему всякий раз, как он отдается своему чувству, и в сцене с донной Анной он ему отдался, несмотря на то, что раньше намеревался её соблазнить... Он верил во всё, что говорил донне Анне, пока командор... не вернул его к действительности, ко всем его минувшим разочарованиям и к его теперешнему скептицизму, о котором он на минуту позабыл... Каждый, впрочем понимает «Дон Жуана» на свой лад, а что до меня, то я смотрю на него так же, как Гофман: сперва Дон Жуан верит, потом озлобляется и становится скептиком; обманываясь столько раз, он больше не верит даже и в очевидность.

— Письмо от 10 июня 1861 г.

Источники

• А. К. Толстой. Собрание сочинений в 4-х томах. — М.: Художественная литература, 1964. — Т 2. Драмы. — С. 665—668.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003605172#?page=5 Письма Б.М. Маркевича к графу А.К. Толстому, П.К. Щербальскому и др.] — СПб.: тип. т-ва «Обществ. польза», 1888. — 369 с.  (фр.) и  (рус.)

Отрывок, характеризующий Дон Жуан (драма)

– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.