Хуан Австрийский
| Хуан Австрийский исп. Don Juan de Austria<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 1576 — 1578 | ||
| Предшественник: | Луис де Рекезенс | |
| Преемник: | Александр Фарнезе | |
| Рождение: | 24 февраля 1547 Регенсбург | |
| Смерть: | 1 октября 1578 (31 год) | |
| Место погребения: | Эскориал | |
| Род: | Габсбурги | |
| Отец: | Карл V | |
| Мать: | Барбара Бломберг | |
Дон Хуа́н Австри́йский (исп. Don Juan de Austria; 24 февраля 1547—1 октября 1578) — испанский полководец, незаконный сын Карла V и Барбары Блуменберг (или Бломберг), дочери регенсбургского бюргера.
Биография
Родился в Регенсбурге. Когда мальчику исполнилось 3 года, Карл повелел перевести его в Испанию под именем Херонимо и отдать на воспитание приемной семье. Барбару Бломберг выдали замуж за имперского офицера и перевезли в Нидерланды, где она жила под присмотром штадтгальтеров[1]. Мальчик воспитывался дворецким Карла доном Луисом Мендесом де Гехада и его женой доньей Магдаленой де Ульоа[2]. Во время пребывания Карла в Сан Хусте Херонимо сопровождал де Гехада, так что император мог видеть сына[3].
Карл V в своём завещании признал дон Хуана своим сыном; Филипп II, относившийся к отцу с благоговением, призвал юного принца ко двору и относился к нему благосклонно. Время с 1561 по 1564 годы дон Хуан провёл в университете в Алкале вместе с дон Карлосом и Александром Пармским; с первым он был в дружеских отношениях. При дворе Хуан приобрёл всеобщее расположение, а король устроил для него отдельный дворец и дал ему те привилегии, которые обыкновенно давались инфантам.
В 1568 году дон Хуан был назначен начальником эскадры, которая была снаряжена для наказания морских разбойников, опустошавших берега Средиземного моря. Он блестяще выполнил свою задачу, победив корсаров в ряде битв. Тяготясь бездельем, дон Хуан просил у Филиппа II назначить его командующим войсками для действий против восставших в Гранаде морисков. Король сначала отказал, но когда война приняла неблагоприятный для испанцев оборот (1569 год), вынужден был исполнить его желание. Он принял в войне самое деятельное личное участие, лично осадил крепость Галеру, где засели мориски, и взял её после нескольких кровопролитных приступов.
Быстрые успехи вскружили молодому полководцу голову, развили в нём страшное самомнение, сделали его надменным и безмерно честолюбивым: он хотел быть победителем всегда и везде, даже в обыкновенных играх. Когда турки напали на Кипр, принадлежавший венецианцам, для защиты христиан на Востоке составилась «Священная лига» из Венеции, Святого Престола, Испании и Генуи. Тем временем турки успели взять Кипр (1571 год). Дон Хуан, предводительствуя флотом из 300 галер, нашёл турецкий флот в гавани Лепанто, напал на него и после ожесточённого и упорного боя разбил наголову. 130 турецких галер попало в руки христиан; 12 000 христианских рабов было освобождено из неволи (1571 г., 7 октября, см. битва при Лепанто).
Победители вернулись в Мессину, не использовав результатов блестящей битвы, но для христиан уже было ясно, что турки не столь непобедимы. Между тем Филипп II, занятый другими делами, охладел к борьбе на Востоке; к тому же, ревнивый к своей власти, он подозрительно смотрел на своего брата, который искал влиятельного и самостоятельного положения. Когда дон Хуан взял Тунис (осенью 1573 года), Филипп приказал ему разрушить городские укрепления, не желая тратить средств на удержание этого плацдарма. Дон Хуан составил план здесь, в этой стране, некогда завоеванной его отцом, основать собственное царство, о чём он давно уж мечтал: ввиду этого он укрепил Тунис и окрестные города и обратился к Филиппу II с просьбой признать его королём Туниса, но получил отказ (см. Тунисская война).
Когда дела отвлекли дона Хуана в Северную Италию, вице-короли Неаполя и Сицилии в соответствии с позицией Мадрида не воспрепятствовали занятию турками Туниса и даже Голетты, которой испанцы владели со времён походов Карла V. Дон Хуан стал с нетерпением ожидать другого случая, чтоб приобрести себе царство: «Кто не стремится вперёд, — говорил он, — тот идёт назад». Прежняя сердечность в отношениях короля и дон Хуана исчезла: нет письма его к Маргарите Пармской, в котором бы он не жаловался на Филиппа II. Он стыдился матери и её семьи, хотел быть только сыном императора, заманивал мать в Испанию, чтобы запереть её в монастырь, а её сына от законного брака приказал коварно куда-то запрятать. Бессердечно относился дон Хуан и к своим возлюбленным, и к своему многочисленному незаконному потомству.
Будучи генерал-викарием Сицилии, Неаполя и Милана, он создал романтический план, за который с радостью ухватился папа: освободить заключённую в Англии Марию Стюарт и жениться на ней. В это время (1576 год) Филипп II призвал брата на очень трудный и важный пост правителя Нидерландов, и тот согласился принять предложение только на том условии, что ему позднее будет разрешено вторгнуться в Англию. Менее чем через год после прибытия в Нидерланды дон Хуан подписал с голландскими повстанцами «бессрочный эдикт», обещавший очистить страну от испанских войск в случае признания повстанцами губернаторских полномочий Хуана и возвращения в страну католической церкви. Эти условия оказались неприемлемыми для провинций Голландия и Зеландия, и в отместку дон Хуан вернулся на столь любимую им военную стезю, отвоевав у повстанцев Намюр.
Положение дон Хуана в последние месяцы жизни сделалось чрезвычайно сложным. Филипп II не присылал ему ни военной, ни финансовой помощи, разочаровавшись в его верности. Особенную неприязнь короля вызывал его секретарь, Хуан де Эскобедо, который был вскоре умерщвлён по приказу из Мадрида. Внезапным выходом из патовой ситуации оказалась скоропостижная смерть дона Хуана от неизвестной заразной болезни, всего лишь на 32 году жизни. На посту испанского наместника в Нидерландах его сменил племянник, Александр Фарнезе.
Интересные факты
Дон Хуан Австрийский был большим любителем шахмат и покровителем самих шахматистов. Его другом был итальянский шахматист Паоло Бои. В качестве заинтересованного зрителя на Мадридском шахматном турнире 1575 года его изобразил итальянский художник-академист Луиджи Муссини.
Напишите отзыв о статье "Хуан Австрийский"
Примечания
- ↑ [de.wikisource.org/wiki/ADB:Blomberg,_Barbara ADB:Blomberg, Barbara – Wikisource]. de.wikisource.org. Проверено 20 июня 2016.
- ↑ [blogs.ua.es/donjuandeaustria/2010/01/14/don-luis-mendez-de-quijada-y-dona-magdalena-de-ulloa/ Don Luis Méndez de Quijada y Doña Magdalena de Ulloa at Don Juan de Austria]. blogs.ua.es. Проверено 20 июня 2016.
- ↑ [www.deutsche-biographie.de/ppn118713299.html Deutsche Biographie - Juan de Austria]. www.deutsche-biographie.de. Проверено 20 июня 2016.
Отрывок, характеризующий Хуан Австрийский
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
