Эйри, Дон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дон Эйри»)
Перейти к: навигация, поиск
Дон Эйри
Don Airey
Основная информация
Дата рождения

21 июня 1948(1948-06-21) (75 лет)

Место рождения

Сандерленд, Великобритания

Страна

Великобритания Великобритания

Профессии

композитор, органист, пианист

Жанры

Рок, хард-рок, хэви-метал, блюз-рок, прогрессивный рок, джаз-фьюжн

Коллективы

«Cozy Powell's Hammer», «Colosseum II», «Black Sabbath», «Rainbow», Оззи Осборн, «Whitesnake», «Jethro Tull», «Deep Purple», «Judas Priest»

[donairey.com/ www.DonAirey.com]

Дон Э́йри (англ. Don Airey, полное имя — Дональд Смит Эйри (англ. Donald Smith Airey); род. 21 июня 1948, Сандерленд, Англия) — британский пианист, органист, композитор, аранжировщик. Получил известность, сотрудничая со многими известными группами в качестве сессионного музыканта. Наиболее известен как многолетний клавишник «Deep Purple». Старший брат гитариста Кита Эйри (англ. Keith Airey, «The Zombies»).



Биография

Первые уроки игры на фортепиано получил в семилетнем возрасте у своего отца Нормана Эйри (?—1985)[1][2]. Окончил Ноттингемский университет. Его преподавателем игры на фортепиано в Королевском северном музыкальном колледже был пианист Рышард Бакст (1926—1999), ученик А. М. Луфера, выпускник Московской консерватории по классу К. Н. Игумнова и Г. Г. Нейгауза[3][4][5][6][7].

Карьеру профессионального музыканта начал в 1972 году. Некоторое время зарабатывал на жизнь игрой на круизных лайнерах и курортах в Африке, Флориде и на Дальнем Востоке[8].

В 1974 году обосновался в Лондоне и стал участником группы Кози Пауэлла Hammer. Группа много гастролировала, после чего Кози Пауэлл был приглашен в Rainbow Ричи Блэкмора, а Дон Эйри оказался в рядах культовой британской фьюжн-команды Colosseum II, с которой записал три альбома: «Strange New Flesh» (1976), Electric Savage (1976) и Wardance (1977). Тогда же Дон начал многолетнее сотрудничество с такими музыкантами, как Гэри Мур и Нил Мюррей[8].

В 1977 году Эйри принял участие в записи альбома Эндрю Ллойд Уэббера «Variations», а также альбома Гэри Мура «Back on the Streets» (Дону, в частности, принадлежит аранжировка темы, превратившейся в дальнейшем в знаменитый блюзовый хит «Parisienne Walkways»)[8].

В 1978 году Colosseum II распался, а Дон Эйри записывал клавишные партии для альбома Black Sabbath «Never Say Die!». Вскоре Кози Пауэлл пригласил Дона в Rainbow, и в конце 1978 года Дон становится полноценным участником группы. С Rainbow он записал альбомы «Down to Earth» (1979) и «Difficult to Cure» (1981)[8].

С 1981 по 1985 годы Дон работал с Оззи Осборном, а также сотрудничал с Гэри Муром, группой Берни Марсдена Alaska и другими. В 1986 году Дон записывает клавишные партии для самого успешного в коммерческом отношении альбома WhitesnakeWhitesnake 1987»), участвует в гастролях Jethro Tull, а также записывает клавишные партии для альбома «Crest of a Knave».

В начале 1988 года Эйри приступил к работе над сольным альбомом «K2», в записи которого приняли участие Гэри Мур и Кози Пауэлл. Альбом потерпел коммерческую неудачу и вышел в 1989 году ограниченным тиражом в Германии и Японии[8].

Эйри вновь сотрудничает с Whitesnake, участвуя в записи альбома «Slip of the Tongue». Осенью 1989 года Эйри снова присоединяется к Гэри Муру в работе над альбомами «After the War» и «Still Got the Blues», где он записал все партии Хаммонда и сделал оркестровки.

В 1990-е годы Дон продолжал записываться и гастролировать с Брайаном МэемBack to the Light», 1993), Кози Пауэллом («The Drums are Back», 1992), Judas PriestPainkiller», 1990), Гленном Типтоном («Baptizm of Fire», 1997), Мики Муди («I Eat them for Breakfast», 2000), Ули Джон Ротом («Transcendental Sky Guitar», 2000), G3 и многими другими.

Дон Эйри работал в группе «Company of Snakes», когда басист Роджер Гловер обратился к нему летом 2001 года с просьбой подменить на гастролях заболевшего клавишника Джона Лорда. Эйри удалось удачно вписаться в звёздный коллектив, и в 2002 году, когда Джон Лорд решился оставить «Deep Purple» ради своей мечты — полноценной работы над многогранными симфоническими произведениями — Дон Эйри стал постоянным участником группы[9].

В 2013 году Дон Эйри принял участие в записи альбома «Big Trouble» группы Hollywood Monsters, вышедшем в 2014 году.

Дон Эйри указывает, что на него огромное влияние оказала классическая музыка и среди его любимых музыкантов — Евгений Кисин, Даниэль Баренбойм, Маурицио Поллини[5]. Также указывает на влияние, которое оказали на него органисты Джимми Смит и Джон Лорд. Коллекционирует виниловые грамзаписи 1950—1960-х годов, на которых присутствует орган Хаммонда.

Дискография

Напишите отзыв о статье "Эйри, Дон"

Примечания

  1. [www.bbc.co.uk/wear/features/2003/03/don_airey.shtml Rock's journeyman who never forgot his roots]
  2. [announce.jpress.co.uk/sunderland-echo/memorial/norman-airey/3377273?s_source=jpne_se Norman Airey: Memorial (Sunderland Echo)]
  3. [tass.ru/en/society/879519 Deep Purple’s new album is "all recorded" — Don Airey]: «...he studied in Moscow under Neuhaus and his friends were Richter and Gilels».
  4. [en.chopin.nifc.pl/chopin/persons/detail/cat/3/id/1603 Ryszard Bakst]
  5. 1 2 [www.keyboardmag.com/artists/1236/don-airey-master-of-heavy-metal-keyboards/29437 Skylar Thomas «Don Airey, Master of Heavy Metal Keyboards»]
  6. [kultura.newsweek.pl/klawiszowiec-deep-purple--to-polak-nauczyl-mnie-grac,106904,1,1.html Klawiszowiec Deep Purple: To Polak nauczył mnie grać]
  7. [hammerworld.hu/2014/01/08/deep-purple-don-airey-interjuja-a-stratovarius-billentyusevel/ Volt alkalma néhány érdekes karakterrel zenélni]: Здесь Эйри упоминает в качестве знакомых Бакста по консерватории Эмиля Гилельса и Святослава Рихтера.
  8. 1 2 3 4 5 [www.peoples.ru/art/music/alternative_general/don_airey/ Дон Эйри / Don Airey]
  9. Дон Эйри: «Самые лучшие пианисты мира родом из России» www.rockmusic.ru

Отрывок, характеризующий Эйри, Дон

Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.