Дорваль, Мари
| Мари Дорваль | |
| Marie Dorval | |
| Имя при рождении: |
Мария Амелия Томаса Делоне |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Гражданство: | |
Мари Дорва́ль (фр. Marie Dorval, наст. имя Мария Амелия Томаса Делоне, (фр. Marie Amelie Thomase Delaney; 6 января 1798, Лорьян, Бретань — 20 марта 1849, Париж) — великая французская актриса.
Жизнь и творчество
Родилась в семье актёров, росла при театре. Уже в детстве выступала на сцене. В 1818 году приезжает в Париж и поступает в консерваторию, однако вскоре оттуда уходит. Дорваль устраивается актрисой в один из лучших парижских театров того времени — «Порт-Сен-Мартен», где занята преимущественно в мелодраме. Первый большой успех в 1827 году принесла ей роль Амалии в мелодраме Виктора Дюканжа и Проспера Гобо «Тридцать лет, или Жизнь игрока». Актриса замечательно показывает зрителю образ несчастной женщины, терпеливой и униженной, жертвы своего бессовестного игрока-мужа в исполнении великого Ф. Леметра. Впервые в этой драме раскрывается любимая тема актрисы — тема любящей матери.
В 1831 году Дорваль играет роль Адель д´Эрве в мелодраме А. Дюма-отца «Антони». Роль Адели, трагизм этой женщины, самоотверженность и чистота её любви заставляет зрителей весьма эмоционально сострадать героине. Актрисе же устраивались бесконечные овации.
В том же году Дорваль играет Марион в драме «Марион Делорм» В. Гюго. Несмотря на определённые сложности в подготовке спектакля, так как актриса предпочитала прозаические тексты стихотворным, Гюго был в восторге от игры Дорваль—Марион, бывшей, по его мнению «больше, чем красавицей» — несмотря на в общем-то достаточно заурядную внешность. Дорваль была невысока ростом, с неправильными чертами лица и хрипловатым голосом, однако она обладала обаянием великой актрисы, которой были подвластны все формы выражения человеческих страстей — горя и страдания, любви и ненависти.
Ещё одной большой ролью для Дорваль была Китти Белл в написанной специально для неё драме А. де Виньи «Чаттертон» и поставленной в 1835 году в театре «Комеди Франсэз». В роли Китти Белл, с её трогательной материнской любовью, с её надеждой, страхом и мечтой о большой любви, с её неизбежной трагической гибелью Дорваль достигает вершины в своём артистическом творчестве.
В парижском театре «Одеон» играла в «Лукреции» (1843) Франсуа Понсара, «Мари-Жанна, или Женщина народа» (1845) Адольфа Д’Эннери.
Дорваль была близко знакома с писательницей Ж. Санд.
Последние годы жизни Дорваль без конца ездила в гастрольные поездки, стремясь обеспечить семью дочери и с трудом добиваясь ангажемента. Смерть одного из её внуков стала тяжёлым ударом для Мари. Умерла 20 мая 1849 года в Париже. Перед смертью Дорваль, боясь быть брошенной в общую могилу, попросила своего бывшего любовника Дюма-отца оплатить её похороны.
Напишите отзыв о статье "Дорваль, Мари"
Литература
- Финкельштейн Е. Л. Мария Дорваль // Записки Ленинградского театрального института, в. 1. — Л.—М., 1941.
- История зарубежного театра, ч. 2. — М., 1984.
Отрывок, характеризующий Дорваль, Мари
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
