Дорога к рабству

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дорога к рабству
The Road to Serfdom


Обложка первого издания книги

Автор:

Ф. фон Хайек

Жанр:

экономическое сочинение

Язык оригинала:

английский

Оригинал издан:

1944

«Дорога к рабству» (англ. The Road to Serfdom, 1944) — книга нобелевского лауреата по экономике Фридриха фон Хайека. Работа была переведена более чем на 20 языков и считается одним из основополагающих трудов по классическому либерализму. Книга оказала заметное влияние на мировую политику и экономику, послужив идейной основой для отказа от государственного регулирования и возврата к методам классического конкурентного рынка в США при Рейгане и в Великобритании при Тэтчер[1][2].

Основной идеей произведения является то, что усиление планового регулирования экономики неизбежно обернётся ростом социалистических идей — первым шагом к тоталитаризму. Хайек считал, что расцвет фашизма и нацизма являлся не реакцией на социалистические тенденции, а неизбежным их развитием[3]. Отказ общества от экономической свободы в пользу коллективизма и централизованного планирования Хайек назвал «дорогой к рабству», которая приводит к потере не только экономических, но и основных свобод человека[4].





Предпосылки написания и дальнейшее влияние на политику

Фридрих фон Хайек поступил в Венский университет сразу по окончании Первой мировой войны, после демобилизации из армии. В самом начале своей жизни он являлся приверженцем идей фабианского социализма[5]. Студентом Хайек стал одним из любимых учеников классика австрийской экономической школы Людвига фон Мизеса. Изначально для австрийской школы была характерна резкая критика марксизма. В частности, один из членов ЦК ВКП(б), Н. И. Бухарин в своей работе «Политическая экономия рантье» писал: «Наиболее сильным врагом марксизма является как раз австрийская теория»[6]. В 1922 году, на фоне общеевропейской послевоенной нищеты, гиперинфляции, а также победы большевиков в России, росте социалистических настроений, вышла книга Мизеса «Социализм: Экономический и социологический анализ». В ней он подверг критике идеи социализма и аргументировал невозможность длительного существования социализма по ряду причин — в том числе и по причине невозможности корректного экономического расчёта в отсутствие свободного рыночного обмена. Произведение Мизеса оказало глубокое влияние на взгляды фон Хайека[5].

Идеи национал-социализма также оказались в идеологическом противоречии с воззрениями австрийской экономической школы. Представителей направления обвинили в еврейском происхождении. Как вспоминает учёный, согласно его протесту, 13 октября 1936 года Frankfurter Zeitung (нем.)русск. опубликовала заметку[7]:

Профессор Ф. А. фон Хайек, преподающий экономику в Лондонском университете, сообщает нам по поводу отчёта, опубликованного в номере 511/12 6 октября относительно конференции Hochschule национал-социалистической «Rechtswahrerbund», что в прочитанной там лекции было сделано ложное сообщение о еврейском происхождении, помимо всех других ведущих членов «австрийской школы» экономической теории, даже её лидера Карла Менгера.

Имевший еврейское происхождение Мизес был вынужден эмигрировать в Женеву. Сам Хайек переехал в Лондон. Время Великой депрессии не способствовало популяризации либеральных идей.

В Лондоне Хайек вступил в научную полемику с Джоном Кейнсом, ставшим основателем целого направления в экономике, которое впоследствии получило название кейнсианство[8][9]. Кейнс отстаивал необходимость государственного регулирования экономики, в то время как Хайек — необходимость свободного рынка. «Дорога к рабству» была написана и опубликована в конце войны, когда поражение Третьего рейха не вызывало сомнений. В то же время, как указывал Хайек в предисловии, она является политическим воззванием относительно того, как не повторить былые ошибки. Учитывая, что дальнейшее послевоенное мироустройство оставалось неопределённым, популярность приобретали социалистические идеи, росло влияние социал-демократической лейбористской партии, отстаивающей необходимость национализации и перехода к плановой экономике[10], он боялся повторения пути, пройденного Германией[11].

Труд Хайека оказал воздействие на дальнейшее развитие мировой политики и экономики. После охлаждения общества к кейнсианской модели в 1970-х годах[12] на вооружение были приняты идеи либерализма и австрийской школы в частности. Так, правительства Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана во многом руководствовались его советами и идеями. Он стал свидетелем падения Берлинской стены и развала СССР, то есть крушения советской социалистической идеологии, критике которой посвятил бо́льшую часть жизни. В 1988 году учёный выпустил книгу с красноречивым названием «Пагубная самонадеянность: ошибки социализма (англ.)русск.»[13].

Книга «Дорога к рабству» оказала существенное влияние на политические взгляды студентки Оксфорда Робертс, впоследствии ставшей премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер[1]. Своим учителем Хайека также называл президент Чехии Вацлав Клаус[14]. Работы Фридриха фон Хайека были признаны администрациями Великобритании и США, которые осуществили по рекомендации Хайека снижение государственных расходов, отменили государственный контроль в экономике и ограничили монопольное влияние профсоюзов[2].

Публикация

Впервые книга была опубликована в Великобритании издательством Routledge Press в марте 1944 года. В сентябре 1944-го выпущена издательством Чикагского университета (англ.)русск.. Американские издатели предполагали продать от 900 до 3 тысяч экземпляров. Первоначальный тираж был быстро распродан, что потребовало выпуска дополнительного тиража в 30 тысяч, который разошёлся за 6 месяцев. По подсчётам издательства на 2007 год (за 63 года) было продано около 350 тысяч экземпляров книги[15].

В феврале 1945 года в журнале Look (англ.)русск. появился вариант в виде сборника картинок, иллюстрирующий основные положения книги. Впоследствии иллюстрированную брошюру отпечатали большим тиражом в типографии компании General Motors[16]. В апреле того же года журнал «Ридерз Дайджест» опубликовал сокращённую версию книги[17]. В 1994 году выпущено юбилейное 50-летнее издание, предисловие к которому написал лауреат Нобелевской премии по экономике Милтон Фридман[18].

До 1990 года в СССР книга в открытую печать не поступала, была доступна лишь в спецхранилищах библиотек[19]. На русском языке «Дорога к рабству» впервые опубликована в 1990—1991 годах в номерах журнала «Вопросы философии», а отдельной книгой выдержала как минимум 4 издания — в 1992 году издательства «Экономика»[20], в 2005-м «Нового издательства»[21], в 2010-м «АСТ»[22] и в 2012-м «Астрель»[23].

Структура и краткое содержание

Книга состоит из предисловия, введения, 15 глав и заключения:

1. Отвергнутый путь

В первой главе Хайек даёт свою трактовку происходивших исторических событий. По его мнению, подходящая к своему завершению мировая война являлась не только военным конфликтом между странами, но и борьбой идей, происходившей в рамках единой европейской цивилизации. Изначальным пунктом возникновения и формирования тоталитаризма Хайек считал отказ от экономической свободы, без которой, по мнению Хайека, невозможны ни личная свобода отдельного человека, ни политические свободы в обществе. К концу XIX века доверие к либеральным ценностям стало стремительно падать. Одной из причин, согласно книге, являлось желание быстрых перемен в обществе, желание «полностью его демонтировать и заменить другим»[24].

2. Великая утопия

Содержание второй главы определяется эпиграфом: «„Что всегда превращало государство в ад на земле, так это попытки человека сделать его земным раем“. Ф. Гёльдерлин». Замена либерализма социализмом происходит под флагом свободы, в то время как изначально он является авторитарным течением. Социализм являлся для французских мыслителей времён Великой французской революции попыткой довести её до конца путём сознательной реорганизации и насильственного установления «духовной власти». Хайек цитирует де Токвиля, согласно которому, коренное отличие демократии от социализма заключается в том, что если «демократия стремится к равенству в свободе, то социализм — к равенству в рабстве и принуждении». Так же цитируются Макс Истмен и Питер Друкер, которые считали тождественными фашизм, национал-социализм и сталинизм на основании общих социалистических предпосылок.[25].

3. Индивидуализм и коллективизм

Суть третьей главы «Индивидуализм и коллективизм» отражена в эпиграфе: «„Социалисты верят в две вещи, совершенно различные и, наверное, даже несовместимые, — в свободу и в организацию“. Эли Халеви». Термин «социализм» предполагает идеалы социальной защищённости, справедливости и равенства. Однако для достижения того или иного идеала распределения просто необходимо использовать методы «плановой экономики». В отличие от социалистов, согласно Хайеку, либерализм предполагает максимальное способствование свободной конкуренции и не призывает пускать вещи на самотёк (laissez-faire). Способствование конкуренции и недопущение создания монополий предполагает создание необходимой законодательной базы, борьбу с мошенничеством, злоупотреблениями и неосведомлённостью. Общим для социалистов как правого, так и левого толка Хайек считает ненависть к конкуренции и желание заменить её директивной экономикой[26][27].

4. Является ли планирование неизбежным?

В четвёртой главе Хайек разбирает утверждение о том, что вследствие развития технологий конкурентный рынок в конечном итоге монополизируется. Один из самых распространённых аргументов необходимости планирования заключается в том, что вследствие монополизации обществу остаётся либо контролировать деятельность частных монополий, либо передать управление производством правительству. Хайек считает, монополии не являются следствием экономического развития и в большинстве случаев возникают в результате тайных соглашений и прямой поддержки государственных чиновников. Устранив данное вмешательство, можно восстановить условия, которые необходимы для развития конкуренции. Более того, при усложнении производства и хозяйственной деятельности становится невозможным их учитывать в некоем планирующем центре. Единственный выход Хайек видит в децентрализации. Прямое управление должно заменяться координацией — системой мер по предоставлению информации, которая нужна для согласования действий с действиями других субъектов рынка.[28][27].

5. Планирование и демократия

В пятой главе Хайек пишет о том, что различные с виду системы коллективизма, коммунизма, фашизма, расходятся лишь в определении конечной цели, к которой должны быть направлены усилия общества. Общим является сознательная организация производительных сил для выполнения этой определённой задачи. Выстраивая деятельность по единому плану, необходимо ранжировать потребности каждого конкретного индивида и свести их в некую единую систему ценностей, подчинённую обозначенной сверху идее. Бесконечное расширение сферы общественной деятельности, контролируемой государством для достижения какого-либо результата, приведёт к игнорированию индивидуальной свободы. Описывая проблемы, возникающие в демократическом обществе, Хайек утверждает, что не диктатура приводит к уничтожению свободы, что планирование приводит к диктатуре, поскольку диктатура является необходимым инструментом в обществе, где проводится широкомасштабное планирование[29].

6. План и закон

Анализируются различия между формальным правом и «постановлениями по существу дела», принимаемыми планирующими органами. Согласно Хайеку, разница идентична различию между правилами дорожного движения (или дорожными знаками) и распоряжениями, куда и по какой дороге ехать. В первом случае они не связаны с конкретными целями и конкретными людьми, во втором — обращены к конкретным людям и указывают заранее выбранную цель. «Характерно, что социалисты (и нацисты) всегда протестовали против „только“ формального правосудия и возражали против законов, не содержащих указаний на то, каким должно быть благосостояние конкретных людей. И они всегда призывали к „социализации закона“, нападая на принцип независимости судей, и вместе с тем поддерживали такие направления юриспруденции, которые подобно „школе свободного права“ подрывали основы правозаконности»[30].

7. Экономический контроль и тоталитаризм

Хайек считает, чтобы руководить тысячами и десятками тысяч людей, необходимо наличие группы экспертов и некоего главнокомандующего, обладающего полнотой власти и не связанного демократическими процедурами. Когда вместо денежного вознаграждения люди начнут получать общественные отличия, должности или привилегии, а также дополнительные возможности, то это будет означать потерю свободы выбора. Если наша экономическая жизнь окажется под контролем, то человек не сможет сделать и шага, не заявляя о своих намерениях и целях. Под контролем оказывается вся человеческая жизнь[31].

8. Кто кого?

Идея главы состоит в том, что, отдав частную собственность в руки государства и неких планирующих структур, общество лишится свободы. Так, по выражению Хайека:

Власть надо мной мультимиллионера, живущего по соседству и, может быть, являющегося моим работодателем, гораздо меньше, чем власть маленького чиновника, за спиной которого стоит огромный аппарат насилия и от чьей прихоти зависит, где мне жить и работать. Но разве мне нужно разрешение, чтобы жить и работать? И кто станет отрицать, что мир, где богатые имеют власть, лучше, чем мир, где богаты лишь власть имущие?

— Дорога к рабству[32]

Планирование производства со стороны государства в конечном итоге приведёт к контролю за распределением, а это ограничивает рыночные отношения. Когда эти ограничения дойдут до критической точки, их необходимо будет распространять всё дальше до тех пор, пока они не станут всеобъемлющими. В результате индивид теряет свободу и становится зависимым от постановления властей, которые определяют его положение в обществе, его место работы и соответственно жизни. Как только государство берёт на себя функцию планирования всей экономической жизни, единственной формой власти становится власть чиновников, или власть бюрократии, то есть власть имеют те люди, в руках которых находится аппарат принуждения[33][27].

9. Свобода и защищённость

Применение методов планирования по отношению к целой нации ставит вопрос дисциплины. Хайек цитирует Вальтера Роерке (англ. Walter Roepke), который считал, что в конкурентной экономике последней инстанцией, которая наказывает за халатность, является судебный исполнитель, а при плановой — палач. Структурой, которая иллюстрирует плановое общество, согласно Хайеку, является армия. Работу и работников определяет командование, а в случае дефицита ресурсов все садятся на скудный паёк. В этой системе военным гарантирована некая экономическая защищённость. Однако она сопряжена и предполагает потерю личной свободы и сложную иерархическую структуру армейского типа. «Это безопасность казарм и бараков»[34].

В конце главы Хайек приводит цитату Бенджамина Франклина: «Те, кто в главном отказываются от свободы во имя временной безопасности, не заслуживают ни свободы ни безопасности»[35].

10. Почему к власти приходят худшие?

В этой главе Хайек разбирает аргумент о том, что тоталитаризм плох не по определению, а своими негативными чертами обязан лишь исторической случайности того, что у его истоков стояла «кучка мерзавцев». Если тоталитарным обществом будут управлять наилучшие, то государство сможет решать грандиозные задачи. В книге автор приводит свои размышления и доказательства того, что тоталитаризм несовместим с индивидуалистическими ценностями западной цивилизации. Так, если общество или государство поставлены выше индивида, то настоящими его членами являются лишь те, чьи цели оказываются идентичными целям коллектива. Для диктатора становится необходимым поиск врага — внутреннего («евреи» в Третьем Рейхе, «кулаки» в СССР) или внешнего[36] — и соответственно жестокая борьба с ним.

Там, где существует высшая цель, ради достижения которой все средства хороши, не остаётся места для этических норм и правил. Жестокость становится исполнением долга. Коллективисты, видя лишь конечную цель, считают права и ценности личности препятствием к её достижению. Из преданности идеалу они готовы совершать аморальные действия. А поскольку высшие ценности устанавливает верховный вождь, то функционеры не должны иметь нравственных убеждений. От них требуется лишь безоговорочное подчинение вождю. Будет много «грязной» работы, выполнение которой станет пропуском к карьере и власти. Люди, имеющие внутренние идеалы, откажутся от её исполнения, в то время как беспринципные — нет. К таким организациям Хайек относит службы, работа в которых требует жестокости, запугивания, обмана и слежки, а именно Министерство пропаганды, гестапо, СС и СД в Третьем Рейхе, а также «аналогичные службы в Италии или в Советском Союзе»[37].

11. Конец правды

Для того чтобы все служили единой системе целей, которая предусмотрена социальным планом, одного принуждения недостаточно. Необходимо также, чтобы люди уверовали в её правильность. Это достигается различными способами пропаганды[38]. При этом необходимо убеждать не только в правильности основной цели, но и в средствах её достижения[39]. Становится необходимой подмена понятий, в первую очередь слова «свобода». Перефразируя теоретика менеджмента П. Друкера, Хайек утверждает, что:

„Коллективная свобода“, о которой все ведут речь, — это не свобода каждого члена общества, а ничем не ограниченная свобода планирующих органов делать с обществом всё, что они пожелают. Это смешение свободы с властью, доведённое до абсурда[41].

Те же перипетии происходят с «законом», «равенством», «справедливостью», «правами» и другими терминами. Слова превращаются в пустышки, значение которых видоизменяется в зависимости от обстоятельств[42]. Любая критика и сомнения должны подавляться, как таковые, которые являются антагонистами официальной пропаганды. Хайек цитирует английского политика С. Д. Вебба, который посещал СССР и отличался выраженной просоветской позицией:

Когда работа идёт, всякое публичное выражение сомнений или опасений, что план не удастся выполнить, расценивается как проявление нелояльности и даже неблагонадёжности, поскольку это может отрицательно повлиять на настроение и работоспособность других рабочих[43].

Тотальный контроль над информацией в конечном итоге затрагивает абсолютно аполитичные науки. В качестве примеров приводятся сочинения Нобелевского лауреата по физике Ф. Ленарда «Немецкая физика в четырёх томах» и статья в журнале «За марксистско-ленинское естествознание» «За чистоту марксистско-ленинского учения в хирургии». Хайек предлагает читателю угадать, в какой из стран — СССР или Третьем Рейхе — прозвучал призыв к шахматистам: «Мы должны раз и навсегда покончить с нейтральностью шахмат и бесповоротно осудить формулу „шахматы для шахмат“, как и „искусство для искусства“»[40]. (Данная цитата была произнесена народным комиссаром юстиции и председателем Верховного суда СССР Н. В. Крыленко[44].)

12. Социалистические корни нацизма

Хайек описывает труды и высказывания предтеч национал-социализма, многие из которых в молодости являлись марксистами. К ним он относит Вернера Зомбарта, Иоганна Пленге (англ.)русск., Пауля Ленша (англ.)русск., Освальда Шпенглера и Артура Мёллера ван дер Брука[45]. Следует отметить, что Освальд Шпенглер в 1933 году отклонил предложение нацистов о сотрудничестве[46].

13. Тоталитаристы среди нас

Анализируя происходившие в конце войны в Англии события, Хайек пишет о том, что она повторяет ошибки, сделанные Германией, которые и привели её к приходу тоталитарной власти.

14. Материальные обстоятельства и идеальные цели

В современном обществе, по мнению Хайека, зачастую человек не желает подчиняться необходимости законов рынка. Он готов пожертвовать частью своих свобод, чтобы получить некую экономическую защищённость. Следствием являются близорукие меры, которые не приносят ничего кроме вреда[47] и в конечном итоге приводят к тоталитаризму.

15. Каким будет мир после войны?

В самом начале главы Хайек указывает, что в ряде случаев планирование возможно лишь в том случае, когда ограничивается ряд свобод, в частности свобода передвижения[48].

Если мы используем дарованную нам победу для того, чтобы проводить в послевоенном мире эту политику, результаты которой были очевидны ещё в 1939 году, мы очень скоро обнаружим, что победили национал-социализм лишь с целью создать мир, целиком состоящий из таких «национал-социализмов», отличающихся друг от друга в деталях, но одинаково тоталитарных, националистических и находящихся в постоянном противоборстве[49].

В контексте близящегося окончания II мировой войны и победы над Третьим рейхом, подчёркивается недопустимость формирования наднациональных планирующих органов. Международное планирование, по мнению Хайека, станет неприкрытой диктатурой и воплощением идей национал-социализма о существовании крупномасштабного централизованного хозяйства, которое управляется расой господ. Оно также приведёт к нарастанию напряжённости в мире. Если развитые нации начнут силой навязывать другим свои нравственные представления, которые для других чужды, то они рискуют попасть в ситуации, когда им самим придётся действовать безнравственно[50].

Положительные оценки

Оппонент Хайека и создатель целого направления в экономике, которое в честь автора стало называться кейнсианством, Джон Кейнс так охарактеризовал «Дорогу к рабству»:
По моему мнению, это превосходная книга… В моральном и философском плане я практически согласен с ней, и не только умом…[51] </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>

В то же время в письме к Хайеку он указывал, что
наибольшей опасностью является возможный крах применения Вашей философии в США[52]. </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>

Автор нескольких антиутопий Джордж Оруэлл весьма похвально отозвался о «Дороге к рабству»:
В тезисах профессора Хайека есть большая доля правды. Коллективизм не является демократичным, а наоборот он предоставляет тираническому меньшинству такую власть, о которой не могла мечтать испанская инквизиция[53]. </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>
В то же время он отметил, что
возврат к свободному рынку для большого количества людей станет ещё большей тиранией, чем тирания государства, так как она будет более безответственной[53]. </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>

Труд Хайека оказался достаточно резонансным. Идеи книги были использованы Уинстоном Черчиллем во время предвыборной кампании 1945 года. В частности, он заявлял, что социалистическая система приведёт к формированию «новой формы гестапо» (англ. have to fall back on some form of Gestapo)[54]. Главный соперник Черчилля на выборах, лидер лейбористской партии Клемент Эттли, в свою очередь обвинил Черчилля в использовании «секонд-хенд версии академических взглядов австрийского профессора Фридриха фон Хайека»[55]. Руководство консервативной партии выделило 1,5 тонны бумаги для печати «Дороги к рабству». Следует отметить, что это им мало помогло, так как победу на выборах 1945 года одержала социал-демократическая партия лейбористов[56].

В предисловии к изданию 2002 года книги «Капитализм и свобода» нобелевский лауреат по экономике Милтон Фридман указывал, что «потребовались драма Берлинской стены и распад СССР, чтобы сделать эти результаты достоянием житейской мудрости, и теперь мало кто сомневается, что централизованное планирование — это действительно „дорога к рабству“, как озаглавил свою блистательную полемическую работу 1944 года Фридрих А. Хайек»[4].

Критика

Канадский экономист и социолог Карл Поланьи в книге «Великая трансформация» приходит к противоположным выводам. По его мнению, отсутствие контроля над экономическими процессами и свободный рынок приведут к экономическому коллапсу, соответствующим социальным последствиям, что неизбежно приведёт к победе тоталитаризма[58].

Книга подверглась резкой критике со стороны фабианских социалистов, идеи которых Хайек и обличал в своём произведении. Герман Файнер в своей ответной «Дороге к реакции» охарактеризовал «Дорогу к рабству» как
уникальный пример необоснованных нападок и злословия в современных академических дискуссиях[59] </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>

В 1945 году известная социолог и экономист баронесса Барбара Вутон опубликовала книгу «Свобода при планировании» (англ. Freedom Under Planning). В предисловии она указывает, что её труд посвящён критике идей и взглядов профессора Хайека[60]. Работу баронессы Вутон раскритиковал основатель Чикагской экономической школы Ф. Найт. В отзыве на книгу в Journal of Political Economy (англ.)русск. он замечает, что в «Свободе через планирование» отсутствуют какие-либо внятные ответы на аргументы Хайека[61].

Американский экономист Джеффри Сакс в статье, посвящённой «Дороге к рабству», высказывает мнение, что государства с высокими ставками налогообложения и развитой социальной защитой лучше, чем государства со свободными неконтролируемыми рынками. Об этом, согласно Джеффри Саксу, свидетельствует сама жизнь[62].

Американский писатель-романист Эрик Ценси (англ.)русск. отмечал, что свободный рынок в понимании Хайека неприемлем для современного общества. Растущая система требует планирования для оптимизации использования ограниченных ресурсов:
Планирование направлено на минимизацию бедности и несправедливости, для уменьшения использования благ экосистемы, то есть того, что крайне необходимо для современного общества[63] </td>
</td> 
  </td>
 </tr>
</table>

Критики указывали, что возможность возникновения тоталитаризма и его реальность — не одно и то же. Трансформация социалистического общества в тоталитарное не является гарантированной и предопределённой[3]. Используя в качестве примера Швецию, в которой государство контролирует 63 % ВВП, экономист Гордон Таллок раскритиковал взгляды Хайека. Хоть правительство во многом ограничило экономические свободы, политические остались незатронутыми, что, по мнению Таллока, опровергает главную идею «Дороги к рабству»[57].

«Дорога к рабству» в различных рейтингах

Книга получила высокие оценки среди литературных критиков. Так, в рейтинге «100 лучших документальных произведений столетия» журнала National Review (англ.)русск. она занимает 4-е место[64]. В читательском рейтинге документальных произведений, составленном Modern Library (англ.)русск., — 16-е место[65].

Произведение попало в список «100 книг, которые изменили мир» (англ. The 100 Most Influential Books Ever Written) Мартина Сеймур-Смита (англ.)русск.. Кроме того, труд Хайека возглавил список книг, которые должен прочитать каждый конгрессмен-республиканец, опубликованный еженедельником Human Events (англ.)русск.[66].

Напишите отзыв о статье "Дорога к рабству"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Reitan, Earl Aaron. The Thatcher Revolution: Margaret Thatcher, John Major, Tony Blair, and the Transformation of Modern Britain, 1979–2001. — Rowman & Littlefield, 2003. — С. 17. — ISBN 0-7425-2203-2.
  2. ↑ 1 2 Петров Ю. В. [www.hayek.ru/hayek1.html Фридрих фон Хайек: жизнь, методология, уроки]. www.hayek.ru. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVAWhra Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  3. ↑ 1 2 Бутенко, 1998.
  4. ↑ 1 2 3 Фридман М. Предисловие к изданию 2002 года // Капитализм и свобода. — М.: Новое издательство, 2006. — С. 14. — 240 с. — ISBN 5—98379—054—4.
  5. ↑ 1 2 Klein P. G. [mises.org/page/1454/Biography-of-F-A-Hayek-18991992 Biography of F. A. Hayek (1899-1992)] (англ.). mises.org. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/69zV8Cem5 Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  6. ↑ Бухарин Н. И. [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Bukharin/index.html Политическая экономия рантье]. — Орбита, 1988. — С. 5. — 192 с.
  7. ↑ Хайек Ф. А. [www.libertarium.ru/14187 Глава 2. Карл Менгер (1840-1921)] // Судьбы либерализма в XX веке. — М.: ИРИСЭН, 2009. — С. 79—118. — 337 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-91066-028-5.
  8. ↑ Травин Д. [idelo.ru/289/23.html Фридрих фон Хайек. Увидеть Свободу и умереть] // Еженедельник "Дело". — СПб., 2003. — № 289.
  9. ↑ [www.bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-ucheniy-1/146.htm Глава 26. Современные политические и правовые учения в Западной Европе И США. § 2. Неолиберализм и консерватизм] // [www.bibliotekar.ru/istoria-politicheskih-i-pravovyh-ucheniy-1/ История политических и правовых учений] / Под редакцией доктора юридических наук, профессора О. Э. Лейста. — М.: Зерцало, 1999.
  10. ↑ Громыко А. А. [www.ieras.ru/journal/journal4.2000/5.htm К 100-летию британских лейбористов] // Современная Европа. — 2002. — № 4.
  11. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 26—27.
  12. ↑ Генезис и эволюция кейнсианства // История экономических учений. В 2 томах / Под редакцией В. Д. Базилевича. — 3-е. — К.: Знання, 2006. — Т. 2. — С. 268. — 575 с. — ISBN 966-346-150-0.
  13. ↑ [bookluck.ru/booktptok.html Обзор книги «Пагубная самонадеянность: ошибки социализма» автора Хайек Фридрих Август жанра Экономика]. bookluck.ru. Проверено 13 августа 2012. [www.webcitation.org/69zV8xILj Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  14. ↑ Dan Bilefsky A fiery Czech is poised to be the face of Europe // The International Herald Tribune. — 25.11.2008.
  15. ↑ Caldwell, B. [books.google.com.ua/books?id=qg61T_I1mwsC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Introduction] // The Road to Serfdom: text and documents. Definitive edition. — Chicago: The University of Chicago Press, 2007. — P. 1. — 283 p. — ISBN 978-0-226-32054-0.
  16. ↑ [www.mises.org/books/TRTS/ The Road to Serfdom in cartoons] (англ.). www.mises.org. Буклет для General Motors. Проверено 21 июля 2012. [www.webcitation.org/69hwxLqm3 Архивировано из первоисточника 6 августа 2012].
  17. ↑ [www.iea.org.uk/sites/default/files/publications/files/upldbook43pdf.pdf The condensed version of The Road to Serfdom by F. A. Hayek as it appeared in the April 1945 edition of Reader’s Digest]. [www.iea.org.uk Institute of Economic Affairs]. [www.webcitation.org/69hwxoJ9x Архивировано из первоисточника 6 августа 2012].
  18. ↑ [www.coverbrowser.com/covers/bestsellers-2006/70 Bestsellers (2006)] (англ.). сайт coverbrowser.com. Проверено 21 июля 2012. [www.webcitation.org/69hwyK39k Архивировано из первоисточника 6 августа 2012].
  19. ↑ Шумпетер Й. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Schum/intro.php Предисловие В. С. Автономова "Несвоевременные" мысли Йозефа Шумпетера] // Капитализм, социализм и демократия / Предисл. и общ. ред. В. С. Автономова. — М.: Экономика, 1995. — 540 с. — ISBN 5-282-01415-7.
  20. ↑ Хайек Ф. Дорога к рабству. — М.: Экономика, 1992. — 176 с. — 10 000 экз. — ISBN 5—282—01501—3.
  21. ↑ Хайек, Фридрих Август фон. Дорога к рабству. — М.: Новое издательство, 2005. — 264 с. — (Библиотека Фонда «Либеральная миссия»). — 3000 экз. — ISBN 5—98379—037—4.
  22. ↑ Хайек, Фридрих Август фон. Дорога к рабству. — М.: АСТ, 2010. — 320 с. — ISBN 978-5-17-066304-0.
  23. ↑ Хайек, Фридрих Август фон. Дорога к рабству. — М.: Астрель, 2012. — 320 с. — ISBN 978-5-271-42045-0.
  24. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 39—46.
  25. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 49—55.
  26. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 56—64.
  27. ↑ 1 2 3 Block, 1996.
  28. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 65—75.
  29. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 76—88.
  30. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 92—96.
  31. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 103—105.
  32. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 116.
  33. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 116—119.
  34. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 131—135.
  35. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 140.
  36. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 141—148.
  37. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 153—156.
  38. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 156.
  39. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 156—159.
  40. ↑ 1 2 Дорога к рабству, 2005, с. 163.
  41. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 160.
  42. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 160—161.
  43. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 161.
  44. ↑ Хун Х., Чувыров А. Н. [books.originweb.info/huan_hun_2/chapter_1_2.html 1.2. Социальная структура и духовная жизнь общества в СССР в конце 20-х - начале 30-х годов] // [books.originweb.info/huan_hun_1/index.html Очерки истории формирования научных учреждений в Башкирии]. — Уфа: Федеральное агентство по науке и профессиональному образованию Российской федерации. Башкирский государственный университет, 2005.
  45. ↑ Дорога к рабству, 2002, с. 156—178.
  46. ↑ [bse.sci-lib.com/article124414.html Шпенглер Освальд] — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание)
  47. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 197—200.
  48. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 210.
  49. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 211.
  50. ↑ Дорога к рабству, 2005, с. 211—217.
  51. ↑ Thomas W. Hazlett from the July 1992 issue. [reason.com/archives/1992/07/01/the-road-from-serfdom The Road from Serfdom] (англ.). reason.com. Проверено 4 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVBBaUG Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  52. ↑ Hoover, Kenneth R. Economics as Ideology. — Rowman and Littlefield Publishers, 2008. — P. 152. — ISBN 0-7425-3113-9.
  53. ↑ 1 2 «Review of the Road to Serfdom by F.A. Hayek, etc» As I Please, 1943—1945: The Collected Essays, Journalism & Letters, Vol 3
  54. ↑ Макмиллан Г. Tides of Fortune, 1945-1955. — Harper & Row. — 1969. — P. 32.
  55. ↑ [www.libertystory.net/LSTHINKHAYEKLIFE.htm Hayek, Life and Times] (англ.). www.libertystory.net. Проверено 4 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVBt2Do Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  56. ↑ Willetts D., Forsdyke R. After the Landslide: Learning the Lessons of 1906 and 1945. — Centre for Policy Studies, 1999. — P. 59.
  57. ↑ 1 2 [www.fraserinstitute.org/research-news/display.aspx?id=13053 Freedom, Democracy, and Economic Welfare] / Walker, M. A.. — Napa Valley: The Fraser Institute, 1986. — С. 61.
  58. ↑ Glasman, M. The Great Deformation: Polanyi, Poland and the Terrors of Planned Spontaneity // The New great transformation? : change and continuity in East-Central Europe / ed. by Christopher Bryant and Edmund Mokrzycki. — London, New-York: Routledge, 1994. — P. 191—217. — 228 p. — ISBN 0415092493.
  59. ↑ Nash, G. H. (англ.)русск.. [www.isi.org/lectures/text/pdf/hayek4-3-04.pdf Hayek and the American Conservative Movement] (англ.). www.isi.org (2004). Проверено 10 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVCMbB0 Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  60. ↑ Wooton B. [archive.org/stream/freedomunderplan00wootrich#page/n7/mode/2up Preface] // Freedom Under Planning. — Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1945. — P. V. — 180 p.
  61. ↑ Knight, F. Freedom Under Planning // Journal of Political Economy. — 1946. — Т. 54, № 5. — С. 451—454. — DOI:10.1086/256402.
  62. ↑ Sachs J. D. [www.scientificamerican.com/article.cfm?id=the-social-welfare-state The Social Welfare State, beyond Ideology] (англ.) // Scientific American. — 2006.
  63. ↑ Zencey, E. [www.dailykos.com/story/2010/04/22/858654/-The-Other-Road-to-Serfdom The Other Road to Serfdom] (англ.). Daily Kos (2010). Проверено 10 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVCq0wy Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  64. ↑ [old.nationalreview.com/100best/100_books.html THE 100 BEST NON-FICTION BOOKS OF THE CENTURY] (англ.)(недоступная ссылка — история). old.nationalreview.com. Проверено 4 августа 2012. [archive.is/9OAE Архивировано из первоисточника 30 мая 2012].
  65. ↑ [www.modernlibrary.com/top-100/100-best-nonfiction/ 100 best nonfiction] (англ.). www.modernlibrary.com. Проверено 4 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVDxTeU Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].
  66. ↑ [www.humanevents.com/2006/11/21/top-10-books-every-republican-congressman-should-read/ Top 10 Books Every Republican Congressman Should Read] (англ.). Human Events (2006). Проверено 4 августа 2012. [www.webcitation.org/69zVEYqvO Архивировано из первоисточника 17 августа 2012].

Литература

  • Бутенко А. П. [ecsocman.hse.ru/data/647/824/1217/003.BUTENKO.pdf Социологические вопросы истории и теории тоталитаризма] // Социологические исследования. — 1998. — Вып. 6. — № 6. — С. 26—37. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0132—1625&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0132—1625].
  • Хайек, Фридрих Август фон. Дорога к рабству. — М.: Новое издательство, 2005. — 264 с. — (Библиотека Фонда «Либеральная миссия»). — 3000 экз. — ISBN 5—98379—037—4.
  • Block W. Hayek’s Road to Serfdom // Journal of Libertarian Studies. — 1996. — Vol. 12, № 2. — С. 339—365.

Ссылки

  • [www.libertarium.ru/libertarium/l_lib_road Текст книги на русском языке]


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Дорога к рабству, 2002
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Дорога к рабству


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дорога_к_рабству&oldid=80344793»