Кроуфут-Ходжкин, Дороти

Дороти Кроуфут-Ходжкин
Dorothy Mary Crowfoot Hodgkin
Место смерти:	Илмингтон, Уорвикшир
Научная сфера:	химия
Место работы:	Кембриджский университет
Альма-матер:	Оксфордский университет
Научный руководитель:	Дж.Бернал
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1964) Медаль Копли Большая золотая медаль имени М. В. Ломоносова (1982)

Дороти Мэри Кроуфут-Ходжкин (англ. Dorothy Mary Crowfoot Hodgkin, Дороти Ходжкин; 12 мая 1910, Каир — 29 июля 1994) — английский химик и биохимик, член Лондонского королевского общества (с 1947). Лауреат Нобелевской премии по химии (1964) («за определение с помощью рентгеновских лучей структур биологически активных веществ»).

Биография и работы

Дороти Мэри Кроуфут-Ходжкин родилась 12 мая 1910 года в городе Каире в семье филолога принадлежавших к местной английской диаспоре и археолога Египетской службы образования Джона Уинтера Кроуфута (1873—1959) и Грэй-Мэри (в девичестве Худ; 1877—1957), специалистки по древнеегипетским и коптским тканям, на досуге занимавшейся ботаникой. Ранее детство провела в Египте, ежегодно приезжая в Англию лишь на несколько месяцев, пока не началась Первая мировая война (на фронтах которой погибли четыре брата её матери): опасаясь возможного нападения со стороны турецкой армии, её родители перебрались в Хартум, а её оставили учиться в Великобритании на попечении родственников.

Среднее образование получила в школе имени сэра Джона Лимана, расположенной вблизи Беклеса. Так как уже в средней школе Дороти увлекалась изучением кристаллов, минералогией, кристаллографией и химией, когда в 13-летнем возрасте она приезжала к отцу, занимавшему должность директора отдела образования и изучения древностей Судана, то занималась там количественным анализом местных минералов под руководством химика-почвоведа А. Ф. Джозефа. Вскоре она прочла о дифракции рентгеновских лучей в кристаллах из книги для школьников «О природе вещей» за авторством Нобелевского лауреата по физике Уильяма Генри Брэгга.

С 1926 года её отец перевёлся в Палестину работать директором Британской школы археологии в Иерусалиме, и посетившая его Дороти смогла поучаствовать в раскопке разрушенного землетрясением греко-византийского города Джараш в Трансиордании (ныне Иордания), но всё же не избрала стезю археолога, а продолжила изучение химии.

Училась в Сомервилл-колледже Оксфордского университета (1928—1932), где под руководством X. М. Поуэлла начала специализироваться по рентгеноструктурному анализу; летом занималась в лаборатории одного из основоположников кристаллохимии Виктора Гольдшмидта в Гейдельберге.

С 1932 года работала над диссертацией доктора философии в Кембриджском университете, прежде чем вернуться в Оксфорд два года спустя. В Кембридже в сотрудничестве с Джоном Десмондом Берналом она исследовала структуру стеринов, пептидов и аминокислот. Их с Берналом сотрудничество обеспечило решающие достижения на раннем этапе исследований в области рентгеноструктурного анализа кристаллов глобулярных белков.

Дж. Д. Бернал, бывший членом Коммунистической партии оказал на Дороти Кроутфуд как научное, так и политическое влияние (впоследствии она будет активно выступать против социального неравенства и с 1976 по 1988 годы возглавит антивоенное Пагуошское движение учёных). В 1937 году Кроуфут вышла замуж за другого коммуниста — Томаса Лайонела Ходжкина, историка-африканиста марксистского толка, внука врача Томаса Ходжкина и будущего (с 1961 года) советника первого президента независимой Ганы Кваме Нкрумы. Из-за собственной политической активности и членства в компартии мужа Дороти Кроуфут-Ходжкин был в 1953 году запрещён въезд в США.

Получила докторскую степень в Оксфорде в 1937 году за анализ йодхолестерина при помощи рентгеновского аппарата, приобретённого на субсидию, полученную вместе с Робертом Робинсоном, также вскоре ставшего Нобелевским лауреатом (по словам У. Г. Брэгга, эта работа — пример применения физического метода к определению сложных пространственных структур в органической химии).

В 1936—1977 годах работала в Оксфордском университете преподавателем и наставником. Среди её студентов была Маргарет Тэтчер, некоторое время проработавшая в её лаборатории, занимаясь рентгеноструктурным анализом антибиотика грамицидин С, созданного в СССР и присланного для изучения. Во время своего премьерства она держала на Даунинг-стрит, 10 на рабочем столе фотографию своей университетской преподавательницы — хотя политические взгляды лидера консерваторов Тэтчер и голосовавшей за лейбористов Кроуфут-Ходжкин, которую принимали Хо Ши Мин во Вьетнаме и Мао Цзэдун в КНР, были противоположными.

Дороти Кроуфут-Ходжкин осуществила рентгеноструктурный анализ пенициллина (1946) и витамина B12 (1948—1956), приведший к выяснению его строения и роли в организме. Впервые установила в металлоорганическом соединении (одном из В12-коферментов) непосредственную связь между металлом (кобальтом) и углеродом (1961).

С 1934 по 1969 года изучала структуру инсулина, закончив анализ Zn-инсулина в 1972 году. С помощью метода рентгеновской дифракции определила пространственное строение сложной молекулы инсулина, содержащей почти 800 атомов. Дала множество лекций по всему миру об инсулине и его важности для больных диабетом. Также исследовала лактоглобулин, пепсин, гемоглобин, растительные глобулины.

В 1958 году её лабораторию перенесли в университетский Музей естественной истории. В 1960—1977 годах — профессор-исследователь Лондонского королевского общества. В 1977—1982 годах — член совета Вольфсон-колледжа в Оксфорде. Почётный ректор Бристольского университета (1970—1988).

Член ряда академий наук, в том числе иностранный член Академии наук СССР (1976), Национальной академии наук США (1971), а также АН Нидерландов, Югославии, Ганы, Пуэрто-Рико и Австралии. Почётные ученые степени Кембриджского, Гарвардского, Броуновского, Ганского, Чикагского университетов, а также университетов Лидса, Манчестера, Суссекса и других. Изображена на британских почтовых марках 1996 и 2010 годов.

Дороти Мэри Кроуфут-Ходжкин умерла от инсульта 29 июля 1994 года в Илмингтоне (Уорвикшир).

Награды

• 1956 — Королевская медаль Лондонского королевского общества.
• 1964 — Нобелевская премия по химии, за определение с помощью рентгеновских лучей структур биологически активных веществ
• 1965 — Орден Заслуг
• 1972 — Бейкеровская лекция
• 1976 — Медаль Копли
• 1982 — Большая золотая медаль имени М. В. Ломоносова Академии наук СССР
• 1987 — Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами»

Сочинения

• Рентгеноструктурный анализ и строение белков, в сборнике: Аминокислоты и белки, пер. с. англ., М., 1952.

Ссылки

• [www.nobelprize.org/nobel_prizes/chemistry/laureates/1964/ Информация на сайте Нобелевского комитета.]  (англ.)
• [www.bbc.co.uk/russian/uk/2014/08/140819_uk_thatcher_hodgkin_friendship.shtml «Тэтчер и Ходжкин: как химия одолела политику»]

Отрывок, характеризующий Кроуфут-Ходжкин, Дороти

– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.