Дорошенко, Пётр Дорофеевич

Пётр Дорофеевич Дорошенко укр. Петро Дорошенко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Дорошенко Пётр Дорофеевич. Портрет начала XIX века.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
гетман Правобережной Украины
1665—1676 год
Рождение:	1627(1627) город Чигирин (город)
Смерть:	19 ноября 1698(1698-11-19) село Ярополча (ныне Ярополец, Волоколамский район, Московская область)
Отец:	Дорофей Дорошенко

Пётр Дорофе́евич Дороше́нко (1627—1698) — гетман Войска Запорожского на Правобережной Украине в 1665—1676 годах с правом наследственной передачи власти под покровительством турецкого султана Мехмеда IV, противник запорожского атамана Ивана Серко. Воевода Вятский в 1679—1682 гг. Сын Дорофея Дорошенко, внук Михаила Дорошенко.

Биография

Родился в семье наказного гетмана Дорофея Михайловича Дорошенко и Митродоры Тихоновны Тарасенко. Будучи реестровым казаком, выдвинулся в ряды казацкой старшины во время восстания Хмельницкого 1648—1654 годов против Речи Посполитой. Был при правлении гетманов Богдана Хмельницкого и Ивана Выговского прилуцким и позднее черкасским полковником.

Участвовал в подавлении восстания 1657—1658 годов против гетмана Ивана Выговского и Речи Посполитой, руководимого Мартыном Пушкарём и Яковом Барабашем.

При гетмане Павле Тетере с 1663 года — генеральный есаул в правобережном войске. После бегства разбитого Дрозденко Тетери гетманство попытался захватить Степан Опара, поддерживаемый крымскими татарами; но последние скоро открыли его сношения с Дрозденко, захватили его в плен и предложили бывшим под его начальством казакам признать гетманом Дорошенко.

В 1665 году был избран гетманом Правобережной Украины. После смерти Дрозденко и выдачи Опары правительству Речи Посполитой весь правый берег Днепра, за исключением только Киева, защищаемого царскими войсками, признал над собой власть Дорошенко, который стал стремиться к единству Украины и независимости Войска Запорожского.

Опираясь на часть казацкой старшины и духовенства, которая ориентировалась на Османскую империю и Крымское ханство, Дорошенко попытался распространить свою власть на Левобережную Украину. Созванная им рада постановила изгнать католиков с правобережной Украины; вместе с тем Дорошенко предпринял поход на Левобережную Украину, пытаясь захватить Кременчуг. Попытка эта окончилась неудачей, но Дорошенко не оставлял своих планов, найдя для них усердную поддержку у киевского митрополита Иосифа.

Андрусовский договор, которым, по выражению Дорошенко, «государи на части разорвали Украину», положил конец надеждам запорожских казаков на полное объединение их края под властью царя и тем самым побуждал сторонников единства стать под знамёна гетмана Дорошенко, тем более что обнаруженные уже Москвой попытки централизации пугали запорожское казачество.

Но Гетманщина была слишком слаба, чтобы собственными силами выполнить поставленную программу: Дорошенко пришлось обратиться к помощи союзников. Это подрывало в корне начатое им дело, обращая борьбу за единство Гетманщины в борьбу соседних держав, причём на Юго-Западную Русь наводился новый и грозный враг в лице Османской империи. Сперва дела Дорошенко шли довольно успешно: удачно отбиваясь от Речи Посполитой с помощью татарских орд, он расширил было своё господство и на левом берегу Днепра. Пересылаясь с Брюховецким, он убеждал его восстать против царской власти, обещая передать ему тогда гетманство на правом берегу. Брюховецкий поверил обещаниям и поднял восстание, но казацкие полки и старшина подчинились прибывшему на левый берег Днепра Дорошенко, и Брюховецкий был убит. Дорошенко двинулся было против воеводы Ромодановского, но, получив известие об измене жены, уехал в Чигирин, поставив на левом берегу своим наказным гетманом Демьяна Многогрешного. За время его отсутствия достигнутое было единство Гетманщины быстро уничтожилось.

Левобережная старшина, не видя помощи от Дорошенко в борьбе с Москвой, предпочла подчиниться последней, избрав себе гетманом Многогрешного. Появился новый кандидат на гетманство, выставленный Запорожьем — запорожский писарь Пётр Суховиенко, нашедший поддержку и у татар, недовольных Дорошенко. Переговоры последнего с царским правительством о признании его гетманом и на левой стороне Днепра не имели успеха, так как он требовал вывода всех воевод и ратных государевых людей из городов Гетманщины. Царское правительство предпочло утвердить гетманом Многогрешного, окончательное избрание которого и состоялось в марте 1669 года.

Дорошенко, одновременно угрожаемый Речью Посполитой и Суховиенко с татарами, не мог уже держаться своими силами даже на правом берегу и в том же марте месяце созвал раду, на которой правобережное казачество решило подчиниться власти турецкого падишаха. В 1669 году он перешёл в подданство турецкого султана. По договору 1669 года, заключённому Дорошенко с султаном Мехмедом IV, правобережная Подолия переходила под власть Османской империи и гетман обязывался оказать ей военное содействие.

Если верить тому списку условий, который был тогда доставлен в Москву («Акты Южной и Западной России», VIII, № 73), Гетманщина сохраняла за собой не только полную автономию, но и свободу от всяких податей и взносов в султанскую казну, обязываясь только поставлять казацкое войско по требованию султана и имея за то голос во внешней политике османской Порты, особенно по отношению к Речи Посполитой и Российскому царству.

Лично для себя Дорошенко выговорил несменяемость гетманского сана и наследство последнего в его роде. Этот договор с Османской империей погубил дело Дорошенко в глазах народа. Большая часть казаков ушла от Дорошенко к его противнику Суховиенко, на место которого скоро был избран гетманом уманский полковник Ханенко, признанный и правительством Речи Посполитой. Помощь Турции на время отклонила беду от Дорошенко: турецкий посол отвёл крымские орды, вместе с Ханенко и Суховиенко осадившие Дорошенко; затем на помощь последнему присланы были белгородские татары, с которыми он окончательно разбил своих противников.

В декабре 1671 года, когда войско Речи Посполитой стало отвоёвывать у Дорошенко города, в Варшаву была прислана султанская грамота, требовавшая, чтобы Речь Посполитая отказалась от западнорусских земель. Весной 1672 года султан Мехмед IV с громадной армией, подкреплённой крымским ханом и казацкими отрядами Дорошенко, вторгся в Подольское воеводство и Галичину, принудил к сдаче Каменец-Подольский, жители которого были частью уничтожены, частью захвачены в рабство, и осадил Львов. Речь Посполитая была вынуждена заключить с султаном Бучацкий договор, по которому отказывалась от Правобережной Украины.

Между тем население Правобережья, разоряемое крымскими татарами и турками, массами переходило на Левобережье, и край, подчинённый Дорошенко, со дня на день пустел. Новый гетман левобережной Украины, Самойлович, пользуясь тем, что Бучацкий договор освободил московское правительство от обязательств, налагавшихся на него Андрусовским трактатом, вместе с воеводой Ромодановским переправился в 1674 году через Днепр; правобережные полки все почти передались на его сторону; на раде в Переяславе Ханенко сложил с себя гетманство, и Самойлович провозглашён был гетманом обеих сторон Днепра. Дорошенко не явился на эту раду; когда же Самойлович и Ромодановский опять перешли через Днепр, он заперся в Чигирине и позвал на помощь турок, перед которыми русско-казацкое войско поспешно отступило. Передавшиеся было Самойловичу города и местечки подверглись страшному разорению. Власть Дорошенко становилась всё более ненавистной народу; лишь путём насилий, доходивших до зверства, удерживал он её за собой. Ввиду неминуемого падения, Дорошенко решался уже подчиниться Москве, но хотел сохранить за собой гетманское достоинство и с этой целью обратился к посредничеству запорожского кошевого Ивана Серко. Последнее было отклонено российским правительством. Деятельность Дорошенко не только не привела к осуществлению намеченного им плана, но сделала его ещё более недостижимым. Разорение Правобережной Гетманщины надолго лишило её всякого самостоятельного значения, приведя её в состояние, близкое к пустыне.

Осенью 1676 года Самойлович и Ромодановский предприняли новый поход к Чигирину. Лишившись поддержки казачества, гетман Дорошенко капитулировал в том же году перед войсками под командованием Ромодановского, сдался и принёс присягу. В 1677 году он был отправлен в Москву и более уже не вернулся на родину.

В 1679 году был назначен российским правительством воеводой в Вятку (1679—1682).

В 1684 г. получил в вотчину село Ярополец под Москвой (Волоколамского уезда Московской губернии). Указом Софьи Алексеевны село было пожаловано отставному гетману «вместо денежного жалования, что ему давано по 1000 рублей». Дорошенко прожил здесь на покое 14 лет, здесь же умер в 1698 г. и был похоронен. Имение Дорошенко (большая его часть) было продано его младшим сыном, Петром, Г. П. Чернышёву, родоначальнику графов Чернышёвых, выстроившим на этой земле усадьбу Ярополец.

Память

По повелению Димитрия Ростовского, отец которого служил вместе с Дорошенко, над могилой последнего была воздвигнута часовня, его же стараниями здесь проводились регулярные панихиды.

Первый мавзолей обветшал к середине 1820-х годов, его сменил новый, в стиле ампир, возведённый в 1844 году. Среди ярополецких крестьян бытовало предание, что в 1833 году Пушкин посоветовал своему шурину И. Н. Гончарову построить новую часовню над могилой Дорошенко. Это сообщение со слов старожила Яропольца Смолина записал В. Гиляровский, побывавший в усадьбе в 1903 году. Часовня была разрушена в 1953 г. Часовня над могилой Дорошенко была воссоздана с некоторыми изменениями в пропорциях в 1999 году по проекту архитектора-реставратора Л. Г. Поляковой.

Семья

Жёны:

• • Любовь, дочь Павла Яненко-Хмельницкого, племянника Богдана Хмельницкого. Имели одну дочь.
  • Анна, дочь полковника Белоцерковского полка Семёна (Симеона) Половца, генерального судьи при гетмане Правобережной Украины. В браке родилась дочь.
  • Агафья (c 1684 года), дочь Бориса Фёдоровича Еропкина-Большого, чей отец был убит под Конотопом. В браке родились три сына.

Ярополец унаследовала внучка Дорошенко, Екатерина Александровна, которая вышла замуж за генерала Александра Загряжского. Через Загряжских прапраправнучками гетмана были Наталья Гончарова (жена Александра Пушкина) и Идалия Полетика.

Память

• В 1998 году была выпущена почтовая марка Украины, посвященная Дорошенко.
• В Запорожье в его честь названа улица.
• В 2013 году при поддержке Музея гетманства был создан «Гетманский фонд Петра Дорошенко». Фонд осуществляет исследования деятельности гетманов Украины Михаила и Петра Дорошенко, распространение информации о них, исследования родословной Дорошенко.

Библиография

• Костомаров «Руина» (СПб., 1882)
• Дорошенко Д. Гетьман Петро Дорошенко. — Нью-Йорк,1985
• Чухлиб Т. Петр Дорошенко. — Киев,2007

Ссылки

• [www.ukrainians-world.org.ua/ukr/peoples/ee503ceb339fc5ef/ Петро Дорошенко / Персоналії / Проект «Українці в світі»]  (укр.)
• [allcoins.com.ua/silver/1999-2000.htm Монеты Украины — Пётр Дорофеевич Дорошенко]
• [www.getman-museum.kiev.ua/index/novini5/0-28 Официальный сайт Музея Гетьманства]  (укр.)

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Дорошенко, Пётр Дорофеевич

– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.