Доррего, Мануэль

Мануэль Доррего Manuel Dorrego<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
временный губернатор провинции Буэнос-Айрес
29 июня 1820 года — 20 сентября 1820 года
Предшественник:	Мигель Эстанислао Солер
Преемник:	Мартин Родригес
губернатор провинции Буэнос-Айрес
12 августа 1827 года — 1 декабря 1828 года
Предшественник:	Хуан Грегорио де Лас-Эрас
Преемник:	Хуан Лавалье
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	11 июня 1787(1787-06-11) Буэнос-Айрес, Рио-де-ла-Плата
Смерть:	13 декабря 1828(1828-12-13) (41 год) Наварро, провинция Буэнос-Айрес, Аргентина
Место погребения:	кладбище Реколета
Партия:	Федералисты
Образование:	Университет Святого Филиппа

Мануэ́ль Кри́спуло Бернабе́ Дорре́го (исп. Manuel Críspulo Bernabé Dorrego; 11 июня 1787, Буэнос-Айрес — 13 декабря 1828, Наварра, провинция Буэнос-Айрес) — аргентинский государственный и военный деятель. Дважды занимал пост губернатора Буэнос-Айреса (в 1820 году и в 1827—1828 годах).

Биография

В 1803 году Доррего окончил реальное училище Святого Карла; продолжил учёбу в университете Святого Филиппа в Чили.

Уехал в Соединённые провинции Южной Америки, где вступил в Армию Севера Мануэля Бельграно. Участвовал в битвах за Тукуман и Сальту, в обоих сражениях был ранен. За победу был повышен Бельграно в звании. В результате он не принял участие в битвах за Вилькапугио и Айохуму, Армия Севера понесла 2 поражения, позже Бельграно жалел о отсутствии Доррего.

Был противником португальско-бразильского вторжении в Восточную полосу, однако, подстрекаемый Пуэйрредоном, был вынужден сражаться против Хосе Хервасио Артигаса. Был выселен из страны Пуэйрредоном, некоторое время жил в Балтиморе (США). Изучал теорию федерализма в США, в результате чего пришёл к выводу, что каждый штат должен был автономным, отвергая тем самым централизованную форму правления, созданную Пуэйрредоном. В это время он написал апологетическое сочинение (исп. Cartas apologéticas), осуждая в нём поддержку Пуэйрредона португало-бразильского вторжения.

В 1819 году, после отъезда Пуэйрредона из столицы, вернулся в Буэнос-Айрес. Был назначен временным губернатором, участвовал в боевых действиях против Альвеара, Карреры и Эстанислао Лопеса. В действительности, он продолжал быть противником правительства, в связи с этим, на пост губернатора был назначен Мартин Родригес. Снова Доррего изгнали из страны, он поселился в Верхнем Перу. В Кито встретился с Симоном Боливаром, поддержав его идею создания единого южноамериканского союза.

На короткое время вернулся в Буэнос-Айрес, работал в легислатуре Учредительного собрания Буэнос-Айреса. Активно поддерживал федеральное правительство, критиковал свободу слова. Однако, согласно конституции 1826 года правительство обладало сильной централизованной властью, она гарантировала свободу слова. Доррего не одобрял политику правительства Бернардино Ривадавии, провозглашенного первым президентом Аргентины, в газете El Tribuno появилась статья, в которой Доррего критиковал его. В связи с недовольством населения новым президентом, Ривадавия вынужден был сложить с себя обязанности, вице-президент Висенте Лопес и Планес также был вынужден подать в отставку. Не имея больше главы государства, легислатура назначила Доррего губернатором провинции Буэнос-Айрес. Он покровительствовал бедным, при нём стало действовать федеральное правительство, кончилась аргентино-бразильская война. Аргентинские войска, вернувшиеся войны, взбунтовались против Доррего, так как под давлением британских дипломатов был вынужден вернуть Бразилии все ранее завоёванные земли. 1 декабря 1828 года лидер Унитаристской партии Хуан Лавалье сверг Доррего. Доррего покинул город и вместе с союзниками создал крестьянскую армию. В конечном счете, он был разбит и расстрелян Лавалье. Лавалье закрыл все законодательные учреждения, в отношении федералистов было предпринято политическое насилие, однако в конце концов он был разгромлен Хуаном Мануэлем де Росасом и под его напором был вынужден уйти с поста президента, Росас открыл все учреждения, функционировавшие до переворота Лавалье.

Литература

• Galasso, Norberto. Historia de la Argentina. — Buenos Aires: Colihue, 2011. — Vol. I&II. — ISBN 978–950–563–478–1.

Отрывок, характеризующий Доррего, Мануэль

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…