Достоевская, Мария Дмитриевна

Мария Дмитриевна Достоевская
Имя при рождении:	Мария Дмитриевна Констант
Дата рождения:	11 (23) сентября 1824(1824-09-23)
Место рождения:	Таганрог
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	15 (27) апреля 1864(1864-04-27) (39 лет)
Место смерти:	Москва
Супруг:	Александр Иванович Исаев (1846—1855) Фёдор Михайлович Достоевский (1857—1864)

Мари́я Дми́триевна Достое́вская, урождённая Констант, в первом браке — Исаева (11 [23] сентября 1824, Таганрог — 15 [27] апреля 1864, Москва) — первая жена Фёдора Михайловича Достоевского. Брак длился семь лет. Черты характера и отдельные эпизоды из биографии Марии Дмитриевны нашли отражение в творчестве писателя.

Происхождение. Образование

Мария Констант имела французские корни. Её дед по отцовской линии, Франсуа Жером Амадей де Констант, переехал в Россию в 1794 году. Получив российское подданство и русское имя Степан, он поселился в Екатеринославе. Там его сын Дмитрий начал весьма успешную карьеру: по окончании местной гимназии работал в Дворянском собрании, затем служил в штабе генерала от инфантерии Ивана Инзова.

В начале 1820-х годов Дмитрий Степанович был переведён в Таганрог. Мария, младшая из его дочерей, получила первоначальное образование в Таганрогском пансионе. В 1838 году, после смерти матери, она вместе с отцом, братьями и сёстрами переехала в Астрахань, где стала воспитанницей института благородных девиц. О том, что дочери Дмитрия Константа способны произвести впечатление в свете, писала одна из астраханских газет: так, на выпускном институтском вечере они покорили публику умением музицировать и превосходным знанием поэзии. Дмитрий Степанович отличался радушием, охотно принимал гостей, среди которых был и Дюма-отец, который в 1856 году совершал поездку из Петербурга до Астрахани. Впоследствии Достоевский в одном из писем, адресованных тестю, сообщал, что Мария Дмитриевна часто с теплотой вспоминала атмосферу, царившую в их астраханском доме, а об отце всегда отзывалась «с искренней любовью».

Первое замужество. Семипалатинск

Современники описывали Марию Дмитриевну как стройную, «довольно красивую» блондинку, отдельно выделяя её «страстность, экзальтированность, живость и впечатлительность». В 1846 году она вышла замуж за подчинённого своего отца — двадцатичетырёхлетнего чиновника таможенной службы Александра Ивановича Исаева; год спустя родила сына Павла. С 1850-х годов семья начала странствовать: сначала Мария Дмитриевна вместе с сыном отправилась вслед за мужем в Петропавловск, затем — в Семипалатинск, позже — в Кузнецк.

Достоевский, прибывший в Семипалатинск в начале весны 1854 года, познакомился с Исаевыми в доме подполковника Белихова. Писатель не застал тех времён, когда Александр Иванович имел в кругу знакомых репутацию интеллектуала с перспективной карьерой. В письме брату Фёдор Михайлович сообщал, что его новый знакомый из-за конфликтов с начальством потерял должность, «очень опустился в общем мнении»; его семья бедствует: «А между прочим, это была натура сильно развитая, добрейшая». Сочувствуя Исаеву и объясняя его склонность к алкоголизму служебными проблемами, Фёдор Михайлович в то же время признавался, что «не он привлекал меня к себе, а жена его, Марья Дмитриевна».

Эта дама, ещё молодая, 28 лет, хорошенькая, очень образованная, очень умная, добра, мила, грациозна, с превосходным, великодушным сердцем. Участь эту она перенесла гордо, безропотно, сама исправляла должность служанки, ходя за беспечным мужем, которому я, по праву дружбы, много читал наставлений, и за маленьким сыном. — Ф. М. Достоевский

Осенью того же 1854 года в Семипалатинск приехал новый областной прокурор Александр Егорович Врангель, написавший впоследствии воспоминания о пребывании Достоевского в Сибири. Наблюдая за развитием отношений Фёдора Михайловича и Марии Дмитриевны, Врангель отмечал, что со стороны Исаевой было больше жалости «к несчастному, забитому судьбой человеку», чем искреннего чувства, тогда как Достоевский «влюбился со всем пылом молодости».

Переезд в Кузнецк

Весной 1855 года Исаевы переехали в Кузнецк, где Александру Ивановичу удалось устроиться в должности чиновника одного из таможенных подразделений. По свидетельству Александра Врангеля, который вместе с Достоевским провожал семью в дорогу, Фёдор Михайлович тяжело переживал расставание, а во время прощания «рыдал навзрыд, как ребёнок». Он отправлял в Кузнецк длинные письма, в которых восхищался «женским сердцем и бесконечной добротой» Марии Дмитриевны; та в ответ сообщала, что их жизнь в небольшом уездном городке складывается трудно, семья по-прежнему бедствует. В августе от Исаевой пришло известие о смерти мужа; эту новость Достоевский встретил с горечью — в письме Врангелю он признался, что «весь растерзан».

Достоевский сделал предложение Марии Дмитриевне, однако она не спешила с ответом. В тот период вдова была увлечена местным учителем Николаем Борисовичем Вергуновым, занимавшимся рисованием с её сыном Павлом и, в свою очередь, бравшим у Исаевой уроки французского языка. По воспоминаниям Врангеля, Фёдор Михайлович, читая поступавшие из Кузнецка письма, в которых рассказывалось о «высокой душе» нового знакомого Марии Дмитриевны, «терзался ревностью, жутко было смотреть на его мрачное настроение».

Второе замужество

Согласие на брак с Достоевским Мария Дмитриевна дала осенью 1856 года. Фёдор Михайлович, заняв у знакомых крупную сумму денег на свадебные расходы и получив разрешение начальства на пятнадцатидневный отпуск, отправился в Кузнецк. Венчание состоялось в Одигитриевской церкви 6 февраля 1857 года; одним из свидетелей со стороны невесты был учитель Вергунов. Затем семья отправилась в Семипалатинск. Биографы Достоевского отмечали, что в пути произошло событие, потрясшее Марию Дмитриевну: в Барнауле у писателя произошёл приступ эпилепсии. Несколько позже в письме брату Фёдор Михайлович сообщил:

Доктор сказал мне, вопреки всем прежним отзывам докторов, что у меня настоящая падучая… Женясь, я совершенно верил докторам, которые уверяли, что это просто нервные припадки, которые могут пройти с переменой образа жизни. Если бы я наверное знал, что у меня настоящая падучая, я бы не женился.

Формально супружеские отношения длились семь лет, однако фактически совместное проживание было недолгим: после возвращения из Семипалатинска Достоевский и Мария Дмитриевна в основном жили отдельно — не только в разных домах, но порой и в разных городах. В свою первую заграничную поездку, состоявшуюся в 1862 году, писатель отправился без жены. Её отсутствие в качестве спутницы он объяснял необходимостью контролировать в Петербурге подросшего Павла, которому нужно было готовиться к гимназическому экзамену.

Болезнь. Смерть

В начале 1860-х годов у Марии Дмитриевны были обнаружены симптомы туберкулёза. Достоевский перевёз жену из Петербурга во Владимир, нашёл для неё сиделок, которые ухаживали за больной. Писатель возлагал надежду на то, что перемена климата улучшит её состояние. Однако уже осенью 1863 года стало понятно, что находиться вдали от квалифицированных докторов Марии Дмитриевне нельзя. В ноябре Фёдор Михайлович организовал её переезд в Москву. По словам биографа Достоевского Людмилы Сараскиной, его письма, датированные концом зимы 1863 — началом весны 1864 года, напоминали больничные бюллетени, в которых фиксировалась история угасания тридцатидевятилетней женщины.

Мария Дмитриевна скончалась 15 апреля в присутствии мужа и одной из своих сестёр; её сын Павел выехал из Петербурга на похороны после получения депеши, отправленной Фёдором Михайловичем. Впоследствии, рассказывая Александру Врангелю о последних днях жизни жены, писатель признался: «Она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо… Это самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, кого я знал за всю жизнь».

Мария Дмитриевна в творчестве Достоевского. Воспоминания

По мнению исследователей, в сюжетах произведений и образах персонажей Достоевского обнаруживаются как отдельные черты Марии Дмитриевны, так и отголоски некоторых событий из её жизни. К примеру, её первый муж Александр Исаев стал одним из прототипов спившегося титулярного советника Семёна Захаровича Мармеладова — персонажа романа «Преступление и наказание». В портрете его жены Катерины Ивановны — воспитанницы института благородных девиц, танцевавшей на выпускном вечере под восхищёнными взглядами самых известных людей губернии, а впоследствии вынужденной жить «в далёком и зверском уезде» в условиях крайней нищеты, — просматриваются, по утверждению литературоведа Константина Мочульского, фрагменты биографии Марии Дмитриевны. Кроме того, её история частично отражена в образе пылкой и жертвенной женщины из повести «Неточка Незванова».

Людмила Сараскина нашла своеобразную перекличку между реальной любовной историей (Мария Дмитриевна, учитель Вергунов, Достоевский) и одной из сюжетных линий романа «Униженные и оскорблённые». Душевные качества первой жены Фёдора Михайловича присутствуют в образе героини этого романа Наташи Ихменёвой, а также персонажа повести «Дядюшкин сон» Зинаиды Москалёвой.

Современники оставили немало воспоминаний о Марии Дмитриевне. Так, географ Пётр Семёнов-Тян-Шанский, встречавшийся с Достоевским в Сибири, отзывался о его жене как о «самой образованной и интеллигентной из дам семипалатинского общества». Учёный Чокан Валиханов, относившийся к числу добрых знакомых писателя, отмечал в Марии Дмитриевне «обаяние, ум и доброту». Вторая жена Достоевского, Анна Григорьевна, писала, что в её присутствии Фёдор Михайлович лишь однажды рассказал историю своего первого брака:

Вспоминал про каторгу и о том, сколько он выстрадал за четыре года пребывания в ней. Говорил о своих мечтах найти в браке своём с Марией Дмитриевной столь желанное семейное счастье, которое, увы, не осуществилось: детей от Марии Дмитриевны он не имел, а её странный, мнительный и болезненно-фантастический характер был причиною того, что он был с нею очень несчастлив.

— А. Г. Достоевская

Литература

• Белов С. В. Энциклопедический словарь «Ф. М. Достоевский и его окружение». — СПб.: Алетейя: Российская национальная библиотека, 2001. — Т. 1. — ISBN 5-89329-380-0.
• Сараскина Л. И. Достоевский. — М.: Молодая гвардия, 2013. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 978-5-235-03595-9.
• Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество. — Париж: Ymca-Press, 1980.
• Селезнёв Ю. И. Достоевский. — М.: Молодая гвардия, 1981. — (Жизнь замечательных людей).
• Достоевская А. Г. Воспоминания. — М.: Правда, 1987.

Отрывок, характеризующий Достоевская, Мария Дмитриевна

Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.