Доходный дом Первого Российского страхового общества (Москва)

Здание
Доходный дом Первого Российского страхового общества
Доходный дом Первого Российского страхового общества
Страна	Россия
Москва	Улица Кузнецкий Мост, 21/5 — Большая Лубянка, 5/21
Автор проекта	Л. Н. Бенуа, А. И. Гунст
Строительство	1905—1906 годы
Статус	вновь выявленный объект культурного наследия

Эта статья — о доходном доме Первого Российского страхового общества в Москве. О доходном доме Первого Российского страхового общества в Санкт-Петербурге см. Дом Бенуа (Санкт-Петербург).

Доходный дом Первого Российского страхового общества — исторический доходный дом в Москве, расположен на углу улиц Кузнецкий Мост и Большой Лубянки. Здесь в 1918—1952 годах размещался Народный комиссариат по иностранным делам (с 1946 года — Министерство иностранных дел СССР). Здание является выявленным объектом культурного наследия.

История

В начале XVIII века несколько больших участков на углу Введенской улицы (современного Кузнецкого Моста) и Сретенки (современной Большой Лубянки) принадлежало князьям Голицыным: вначале Д. Г. Голицыну, а затем его сыну Алексею и внуку Николаю. Обширный двор Голицыных включал в себя двухэтажные каменные палаты и деревянные строения вокруг. В 1819 году владение перешло В. В. Варгину — богатому меценату и коммерсанту, монопольному поставщику заказов для российской армии. В его доме бывали поэт А. Ф. Мерзляков, братья Н. А. Полевой и К. А. Полевой. Н. В. Гоголь называл В. В. Варгина «умным купцом в Москве». В 1830 году Варгин попал в опалу у военного министра А. И. Татищева, был заключён под стражу, а над его имениями установлена опека, которая была снята только в 1858 году. После кончины Варгина в 1859 году владение перешло наследникам, в числе которых были М. И. Лясковская, жена профессора химии Московского университета Н. Э. Лясковского, и её брат Н. И. Варгин, сотрудник Общества сельского хозяйства. М. И. Лясковская приходилась крёстной матерью поэту Андрею Белому, давшему ей в своих воспоминаниях нелицеприятную оценку. С середины XIX века в двухэтажном здании, фасадом выходившем на Кузнецкий Мост, размещались многочисленные магазины: полотняной фабрики Мертваго, ювелирный Овчинникова, книжный рижского купца В. Дейбнера, антикварных и редких вещей А. А. Бо, первой в России фабрики гнутой буковой мебели Войцехова. В начале 1900-х годов здесь жил художник-график И. Н. Павлов, получивший известность оригинальными станковыми ксилографиями и линогравюрами с изображениями архитектуры старой Москвы.

В 1880-х годах во владении Варгиных-Лясковских разместилось учреждённое Н. С. Мордвиновым и Л. И. Штиглицем Первое Российское страховое общество от огня, которое в 1903 году приобрело весь обширный участок за крупную по тем временам сумму — 1 миллион 6 тысяч 518 руб. 56 коп. По заказу Страхового общества в 1905—1906 годах архитекторами Л. Н. Бенуа и А. И. Гунстом был построен большой шестиэтажный доходный дом в свободном неоклассическом стиле, выходящий фасадами на Большую Лубянку и Кузнецкий Мост. На закладке, как писала пресса, «огромного миллионного здания» присутствовал московский генерал-губернатор А. А. Козлов и другие высокопоставленные лица. Доходный дом на Кузнецком Мосту — единственная московская постройка Леонтия Бенуа, известного и влиятельного зодчего и преподавателя, учителя многих ставших впоследствии знаменитыми архитекторов. В 1911—1914 годах этими же архитекторами в Санкт-Петербурге был построен ещё один доходный дом для Первого Российского страхового общества, ставший известным позднее как дом Бенуа.

План здания определён тем, что во время его постройки на углу Кузнецкого Моста и Большой Лубянки стояла Церковь Введения Пресвятой Богородицы во Храм. После строительства по периметру церкви доходного дома Первого Российского страхового общества, на этом месте образовался проезд Первого Российского Страхового Общества.

В 1910-х годах в доме размещалась фотография К. А. Фишера, арендовал помещение Первый русский автомобильный клуб Москвы, председателем которого был князь Ф. Ф. Юсупов. С 1918 года и до постройки в 1952 году высотного здания на Смоленской-Сенной площади здесь размещался Народный комиссариат по иностранным делам (с 1946 года — Министерство иностранных дел СССР). В 1934 году в здании открылся Институт по подготовке дипломатических и консульских работников. На доме установлены мемориальные доски в память о Г. В. Чичерине, бывшим в 1918—1930 годах Наркомом иностранных дел, и о Л. М. Карахане, бывшим в 1926—1934 годах заместителем Наркома иностранных дел. В доме в разное время жили: оперная певица и педагог Т. С. Любатович, историк-востоковед А. Ф. Миллер, актриса Р. Зелёная. Кроме того, в этом доме родился и провёл детство писатель Ю. Коринец, что впоследствии отразил в автобиографическом романе «Привет от Вернера». После переезда МИДа на Смоленскую-Сенную площадь в доме размещался Московский городской совнархоз, а также Министерства СССР: юстиции; промышленности продовольственных товаров; рыбной промышленности; автомобильного, тракторного и сельскохозяйственного машиностроения.

В небольшом парадном дворе доходного дома 11 мая 1924 года был установлен бронзовый памятник революционеру и одному из первых советских дипломатов В. В. Воровскому, сооружённый по проекту скульптора М. И. Каца и установленный на этом месте в годовщину гибели В. В. Воровского. Под предлогом переноса памятника Воровскому в мае 1924 года была начата кампания по сносу церковного здания. В октябре 1924 года отрядом безработных была сломана колокольня, а в следующем году снесено и само здание Введенской церкви. Освободившийся угол между Кузнецким Мостом, Большой Лубянкой и Фуркасовским переулком получил название площади Воровского, однако памятник В. В. Воровскому в её центр так и не был перенесен. В настоящее время доходный дом Первого Российского страхового общества выходит фасадами на площадь, большую часть которой занимает автомобильная стоянка.

Доходный дом Первого Российского страхового общества является выявленным объектом культурного наследия.

Литература

• Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. Материалы и исследования (1762—1812) / Салов Ф. И. — М.: Музей истории и реконструкции Москвы, 1954. — Т. 2.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9503/index.htm Памятные места Рождественки и прилегающих к ней улиц и переулков (правая сторона)] // Наука и жизнь. — 1995б. — № 3. — С. 48—53.
• Латур А. Москва 1890—2000. Путеводитель по современной архитектуре. — 2-е. — М.: Искусство-XXI век, 2009. — 440 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-98051-063-3.
• [www.outdoors.ru/book/msk/msk_strit1.php?str=136 Москва: Архитектурный путеводитель] / И. Л. Бусева-Давыдова, М. В. Нащокина, М. И. Астафьева-Длугач. — М.: Стройиздат, 1997. — 512 с. — ISBN 5-274-01624-3.
• Федосюк Ю. А. Кузнецкий мост // Наука и жизнь. — М., 1983. — № 1. — С. 68—73.

Отрывок, характеризующий Доходный дом Первого Российского страхового общества (Москва)

Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.