Доходный дом купца Е. С. Егорова
| Доходный дом | |
Доходный дом купца Егорова
| |
| |
| Страна | Россия |
| Город | Санкт-Петербург, ул. Восстания, д. № 35 / ул. Некрасова, д. № 40 / Басков пер., д. № 33 |
| Архитектурный стиль | Эклектика |
| Автор проекта | П. Ю. Сюзор |
| Строительство | 1883—1885 годы |
памятник архитектуры (вновь выявленный объект)[1]
Доходный дом купца Е. С. Егорова находится в Санкт-Петербурге по адресу ул. Восстания (б. Знаменская), дом № 35[2]. Архитектором, построившим этот доходный дом, был П. Ю. Сюзор.
Список известных жильцов, проживавших в доме № 35 по улице Восстания, включает военного историка Н. Ф. Дубровина[3], семью Мережковских, адвоката К. Ф. Хартулари.
История
В 1800-х годах участок принадлежал действительному тайному советнику Владимиру Сергеевичу Грушецкому, а в 1820-х — чиновнику меньшего ранга, надворному советнику Антону Андреевичу Аврежио. Затем его приобрел метрдотель Васильев, у которого в 1840-х годах на участке еще сохранились одноэтажный деревянный дом с мезонином, два деревянных одноэтажных флигеля и службы. Нижний этаж состоял из 6 комнат и кухни, а мезонин — из 3-х комнат и кухни. К нему примыкали дворовые службы — два сарая, конюшня на 3 стойла и ледник. Этот дом по контракту на 5 лет был сдан крестьянину из деревни Евдокошихи Псковской губернии Новоржевского уезда Ф. И. Полуденову.[4]
В 1860-х находившийся здесь дом принадлежал надворному советнику Александру Федоровичу Александрову.
24 марта 1873 года участок с одноэтажным домом был продан потомственному почетному гражданину Ефиму Савельевичу Егорову. Он сдавал домик содержательнице Сарре Казак «под заведение» за 2100 рублей в год. К 1882 году в этом домике с заведением случился пожар, и Егоров, получив «вознаграждения за сгоревшее строение»[5], начинает строительство нового дома на большом участке от Бассейной улицы до Баскова переулка. Согласно описи от 30 ноября 1885 года площадь основания дома занимала 867.4 погонные сажени (1.85 кв. км), средняя высота здания составляла 25 м. Здание построено на фундаменте из бутовой плиты с известью и песком на деревянных лежнях. Стены возведены из кирпича.
Следующее описание дает архитектор Ф. С. Харламов, осматривавший дом в 1885 году: «… работы по чистой отделке в здании его закончены, за исключением весьма немногих, а именно: по постановке балюстрады на балконах, зонтиков у подъездов, окончательной отделки некоторых квартир. Дом представляет собой капитальную постройку с солидной и богатой отделкой».[6]
Архитектурные особенности
Фасады дома, выходящие на улицу Восстания и улицу Некрасова, различны, хотя и объединены одной стилистикой. Круглые угловые эркеры увенчаны маленькими куполами со шпилями.
Оба фасада богато украшены лепными украшениями, характерными для эклектики башенками, кариатидами, гирляндами из цветов и фруктов, львиными головами, маскаронами. Наличники окон украшены гирляндами из цветов. Окна на третьем этаже, рядом с эркерами украшают вазы, увитые гирляндами из листьев, поддерживаемые с двух сторон грифонами.
На фасаде здания располагаются кариатиды двух видов: первые украшают центральный эркер, они держат в одной руке рог изобилия, а в другой — пучок колосьев. Вторые располагаются парами, они держатся за руки, а свободной рукой поддерживают антаблемент. В продолжение вертикальной тяги под ними располагаются головы львов, которые держат ниспадающие вниз гирлянды из цветов и фруктов. В центре гирлянд располагаются изображение скрещенных якоря и жезла Гермеса с наложенным на них свертком. Это, вероятно, указание на занятия владельца дома (Е. С. Егоров — купец 2й гильдии).
В наличниках окон на четвертом этаже можно увидеть щит, украшенный гирляндами из листьев, справа и слева от него сидят два Амура. На щите изображен знак владельца Е. С. Егорова — вензель «Е».
Внутренние дворы (их два) являются типичным для доходных домов XIX—XX веков. Внутренний фасад здания не имеет никаких украшений, поскольку в него выходили окна хозяйственных помещений и окна квартир небогатых жильцов. Поэт Д. С. Мережковский писал об этом виде из окон:
Вернулся вновь я к духоте и плену.
И в комнате перед моим окном
Неумолимую глухую стену
Доныне помню: вид её знаком
До самых мелких трещинок и пятен,
Казенный желтый цвет был неприятен— Мережковский Д. С., Старинные октавы[7]
Во двор ведет арка, украшенная декоративной лепниной. В конце XIX века в арке находились деревянные ворота, закрывавшиеся на ночь.
Напишите отзыв о статье "Доходный дом купца Е. С. Егорова"
Примечания
- ↑ Включён в [www.assembly.spb.ru/manage/page?tid=0&nd=8348128&nh=1 «Список вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность»] (утверждён приказом КГИОП от 20 февраля 2001 года № 15 с изменениями на 1 декабря 2010 года).
- ↑ Бройтман Л. И., Дубин А. С. Улица Восстания. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2005
- ↑ [encspb.ru/object/2805399846?lc=ru Энциклопедия Санкт-Петербурга]
- ↑ ЦГИА, ф. 515, оп. 1, д. 2963
- ↑ ЦГИА, ф.515, оп 1, д. 2963 с. 39
- ↑ ЦГИА, ф. 515, оп. 1, д. 3045а
- ↑ [ru.wikisource.org/wiki/Старинные_октавы_Octaves_du_passé_(Мережковский) Мережковский Д.С. Старинные октавы Octaves du passé]
Отрывок, характеризующий Доходный дом купца Е. С. Егорова
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
