Дочь фараона

Дочь фараона
Сцены из балета, 1885
Композитор	Цезарь Пуни
Автор либретто	Мариус Петипа и Жюль Анри Сен-Жорж
Источник сюжета	повесть Теофиля Готье «Роман о мумии»
Хореограф	Мариус Петипа
Последующие редакции	Александр Горский, Пьер Лакотт
Количество действий	3
Первая постановка	18 января 1862
Место первой постановки	Большой театр (Санкт-Петербург)

«Дочь фараона» — балет в трёх действиях, в девяти картинах с прологом и эпилогом Цезаря Пуни. Либретто Мариуса Петипа и Жюля Анри Сен-Жоржа по роману Теофиля Готье «Роман о мумии» («Le Roman de la Momie»).

История создания

История создания балета неожиданна и любопытна, о чём в театральных кругах 19 века ходило множество слухов и анекдотов. Поговаривали, что балет для бенефиса своей фаворитки, итальянской балерины, несколько лет работавшей по контракту в Петербургской императорской балетной труппе Каролины Розати заказал директор императорских театров А. И. Сабуров. Постановку должен был осуществить молодой танцор, уже заявивший себя и как балетмейстер в небольших танцевальных дивертисментах, Мариус Петипа, тоже работавший в России: к этому времени Петипа перенёс несколько своих прошлых работ на сцену Большого Каменного театра, поставил Гран Па на музыку Минуса к новой постановке балета «Пахита» композитора Э.-М.-Э. Дельдевеза и некоторые другие дивертисменты. Этот балет должен стать его первой большой постановкой, он сам принимал участие в разработке либретто. Уже были подсчитаны все сметы, подписаны все контракты на постановку балета, уже даже была назначена премьера в бенефис Розати, но что-то произошло в личных отношениях балерины и важного сановника. Поостыв в своих чувствах, Сабуров решил отменить балет. Для М. И. Петипа это было огромным творческим ударом — он готовился к первой своей большой работе, которая уже началась, и главная партия Аспиччии создавалась специально для Розати, которая тоже готовилась к исполнению. Но Сабуров был непоколебим, объясняя, что денег на спектакль нет — хотя буквально недавно постановка планировалась и средства были. Тогда разгневанная Розати, прихватив с собой начинающего балетмейстера, вместе с ним отправилась с самого утра домой к Сабурову. Высокий сановник не был готов к визитерам и оказался застигнутым врасплох: в домашнем халате нараспашку он окончательно разгневался и запальчиво в который раз объяснял, что постановка не состоится. Балерина однако, уже начавшая готовиться к собственному бенефису и партии Аспиччии, тоже пребывала в гневе. В пылу горячего спора халат на Сабурове распахнулся. Галантный высокопоставленный чиновник был столь смущён этим обстоятельством, что спорить больше не смог. Результатом стал приказ о немедленном начале репетиций . Правда, Сабуров настоял, что пятиактный балет хореограф сочинит ровно за шесть недель. У Петипа не было выбора. Излишне нервничая, он тут же повздорил с композитором Пуни, и тот в приливе гнева уничтожил клавир. Однако Мариус Иванович унынию не поддался и начал ставить балет без музыки — Пуни, успокоившись, снова взялся за балет, но музыку ему уже пришлось «подгонять» под почти готовые танцы. Вот в таких экстремальных условиях был рожден балет, ставший впоследствии мировой классикой.

Премьера балета «Дочь фараона» состоялась 18 января (по старому стилю 30 января) 1862 года , в Петербурге, на сцене Большого Каменного театра, и в главной партии блистала, как и предполагалось, Каролина Розати. В истории балета она навсегда осталась одной из лучших исполнительниц этой партии. В премьерном спектакле партию рыбака исполнял Лев Иванов, Фараона — Николай Гольц.

Действующие лица

Действующие лица в прологе

Лорд Вильсон. Джон Буль, его слуга. Мумия, дочь фараона. Сторож пирамид.

Армянские купцы. Баядерки. Вожаки верблюдов. Начальники и невольницы. Армяне. Арапы. Мумии мужчин и женщин. Придворные фараона. Воины.

Действующие лица в балете

Аспиччия. Фараон. Король Нубии. Таор, молодой египтянин. Пассифонт, его слуга. Рамзея, любимая невольница Аспиччии.

Рыбак. Его жена. Нил. Верховный жрец. Чёрный невольник. Начальник охоты. Придворный нубийского короля. Невольник фараона.

Обезьяна. Лев. Свита фараона и его дочери. Невольники и невольницы. Охотники и охотницы. Свита нубийского короля. Воины фараона и короля Нубии. Жрецы и жрицы. Рыбаки и рыбачки. Ундины, наяды и ручейки. Пастухи и пастушки.

Либретто

Пролог

Картина первая.

Ночь. Оазис в пустыне. В глубине сцены видна пирамида с прорубленным в ней входом.

Явление первое.

По дороге движется караван армянских купцов, везущих на продажу невольниц и баядерок. Достигнув оазиса, караван располагается на ночлег.

Явление второе.

К оазису приближаются ещё двое — лорд Вильсон и его слуга Джон Буль. Купцы приглашают их разделить ужин и приказывают баядеркам развлечь гостей танцами. Раздаётся гром. Начинается страшная буря. Все бегут в беспорядке и ищут укрытия внутри пирамиды. Только лорд Вильсон сохраняет спокойствие: он хочет зарисовать происходящее в своем альбоме. Но ветер усиливается, и лорд вместе со своим слугой также прячется в пирамиде.

Картина вторая.

Зал внутри пирамиды, украшенный статуей фараона и изваяниями воинов-сфинксов. Вдоль стен расставлены мумии, одна из них — в центре — находится в позолоченной и раскрашенной нише.

Явление первое.

Оправившись от испуга, купцы располагаются в зале и начинают курить опиум.

Явление второе.

Входят лорд Вильсон и Джон Буль. Из глубины пирамиды появляется старик — сторож. Он удивляется при виде незнакомцев. Лорд Вильсон расспрашивает его о мумиях. Старик подводит его к той, которая стоит в золоченой нише, и объясняет, что это — любимая дочь фараона. Лорд Вильсон просит у купцов дать ему покурить опиумную трубку. Несмотря на предостережения, он настаивает на своей просьбе. Купцы соглашаются, причём в курении принимает участие и Джон Буль. Под действием наркотика все погружаются в сон. Сцену закрывают облака. Луч света падает на лицо мумии царской дочери — и она оживает. Старик — сторож сбрасывает лохмотья и превращается в стройного юношу — гения пирамид. По его знаку оживают другие мумии и воины. Аспиччия замечает лорда Вильсона. Она подходит к нему и кладет руку ему на грудь. Он во сне тянется к ней. Гений пирамид берёт её и улетает с ней на облаке. Сцена затягивается густыми облаками, среди которых возникает надпись «Сон из минувшего».

Действие первое

Картина третья.

Лесистая местность. Справа — беседка.

Явление первое.

При поднятии занавеса слышны звуки охоты фараона. Аспиччия и её спутницы (среди них — Рамзея) появляются с охотничьими принадлежностями в сопровождении нескольких охотников. Они исполняют воинственный танец. Аспиччия хочет отдохнуть. Она ложится на скамейке в беседке. Девушки окружают её, одна из них играет на лютне. Постепенно все (в том числе и музыкантша) засыпают. На деревьях показывается обезьяна. Аспиччия просыпается и целится в неё из лука, но обезьяна прячется. Тогда к Аспиччии подлетает пчела. Она пытается отогнать её, проснувшиеся охотницы стараются ей в этом помочь. Входят два египтянина. Это лорд Вильсон и Джон Буль, которым из-за опиума снится, что они превратились соответственно в Таора и Пассифонта. Таор отгоняет пчелу. Ему кажется, что он где-то уже видел принцессу. Он подходит к ней и кладет руку на её грудь — как она в прологе. Раздаются звуки охотничьих рогов. Таор и Пассифонт убегают. Приходят охотники и докладывают, что поднятый ими лев рыщет по лесу. Девушки в страхе удаляются. Аспиччия тоже уходит, но вскоре снова появляется на сцене, преследуемая львом. Спутницы в испуге смотрят на то, как лев гонит царскую дочь. Вернувшийся Таор, узнав от них, что случилось, бросается на помощь девушке. Он стреляет в льва из лука, и приносит принцессу на руках к её подругам.

Явление второе.

Фараон въезжает на колеснице, окруженной охотниками и воинами. Аспиччия представляет отцу своего спасителя. Фараон в знак благодарности принимает Таора под своё покровительство и приглашает следовать за ним вместе с его свитой. Аспиччия поднимается на колесницу отца, и вся процессия направляется во дворец.

Картина четвертая.

Роскошный зал во дворце фараона, выходящий в сад. В глубине сцены на возвышении — царский трон, и на другом возвышении — роскошный стол.

Явление первое.

Невольники занимаются приготовлениями к празднику.

Явление второе.

Входят Таор и Пассифонт. Таор рад, что может видеть Аспиччию и ищет её взглядом.

Явление третье.

Появляется Аспиччия, окруженная девушками и невольницами. Она подносит своему спасителю ящики, наполненные золотом и драгоценными камнями. Таор отказывается от подарков, говоря, что надеется получить иной дар. Объяснение влюблённых прерывает Пассифонт, предупреждающий их о приближении фараона.

Явление четвертое.

Фараон и его свита входят и занимают свои места в зале.

Явление пятое.

Придворный короля Нубии докладывает о прибытии своего господина. Король входит в сопровождении блестящей свиты. Фараон спускается ему навстречу, приветствует его и представляет ему свою дочь. Король Нубии, поражённый красотой Аспиччии, просит её руки, к удовольствию отца и отчаянию девушки и Таора. Таор хочет заколоть соперника кинжалом, но Аспиччия успокаивает его — она никогда не будет принадлежать другому. В знак верности она дарит ему золотое кольцо. По знаку фараона начинаются танцы. Во время них влюблённые и Рамзея составляют план побега. Приближаются танцующие кариатиды с корзинами на головах. Фараон и нубийский король садятся за стол. Таор, Аспиччия и Пассифонт убегают через маленькую дверь. Раб замечает их бегство и докладывает фараону. Фараон приказывает привести Рамзею и требует от неё рассказать подробности о побеге. Рамзея не отвечает ему. Фараон приказывает страже искать беглецов. Нубийский король находит потайную дверь, через которую они вышли, и устремляется в погоню. Вельможи следуют за ним. Общее смятение.

Действие второе.

Картина пятая.

Комната в рыбацкой хижине на берегу Нила.

Явление первое.

Вбегают рыбаки и рыбачки. Девушки подносят рыбакам виноградный сок. Хозяева хижины угощают гостей. Поселяне танцуют. Услышав стук, хозяин открывает дверь

Явление второе.

Входят Аспиччия, Таор и Пассифонт в деревенской одежде. Рыбаки приглашают их разделить угощение и принять участие в танцах. Наступает ночь. Рыбаки собираются на ночную рыбалку. Таор прощается с Аспиччией и уходит вместе со всеми.

Явление третье.

Аспиччией овладевает страх. Она хочет запереть двери хижины, но внезапно сталкивается с вошедшим человеком в длинном чёрном плаще.

Явление четвертое.

Неизвестный сбрасывает плащ и оказывается королём Нубии. Он просит Аспиччию вернуться вместе с ним во дворец её отца, причём просьбы становятся все более настойчивыми. Аспиччия говорит, что любит другого и никогда не сможет полюбить его. Король хочет схватить девушку, но она подбегает к окну и грозит броситься в реку, если её не прекратят преследовать. Король не верит ей и хочет приблизиться. Аспиччия прыгает в окно. Король хочет прыгнуть следом за ней, но приближенные останавливают его. Таор и Пассифонт возвращаются в хижину. Король Нубии приказывает схватить их, угрожая Таору местью.

Картина шестая.

Нил. Аспиччия погружается в воды все глубже и достигает подводного царства. В большом гроте из кораллов на троне, окруженном наядами, ундинами, нереидами и другими обитателями вод, восседает Нил. Он принимает Аспиччию в свои объятия. Узнав по имени, выгравированному на браслете, дочь фараона, Нил приказывает оказать ей достойные почести. Наяды уносят Аспиччию в грот. Начинает праздник. Танцуют реки мира — Гвадалквивир, Конго, Темза, Эльба, Нева и Тибр с притоками и ручейками; наяды и ундины, среди которых появляется Аспиччия в костюме водной феи. Она просит Нила показать ей Таора. По знаку бога, образ Таора возникает в разных местах. Но как только Аспиччия хочет приблизиться к нему, призрак исчезает. Принцесса умоляет Нила отпустить её на поверхность. Нил сначала возражает, но потом соглашается, и на большой раковине, поднимаемой столбом воды, Аспиччия покидает подводный мир.

Действие третье.

Картина седьмая.

Сады фараона. Справа — большая статуя Озириса.

Явление первое.

Печальный фараон, окруженный свитой и женами, сидит на троне. Он просит верховного жреца рассказать ему о судьбе Аспиччии. Совершив обряд гадания, жрец отвечает, что не может ничего о ней сказать.

Явление второе.

Входит король Нубии. Его приближенный вводят плененных Таора и Пассифонта. Король говорит фараону, что он захватил похитителей его дочери. Фараон спрашивает у Таора, что случилось с Аспиччией. Таор отвечает, что она пропала, и что он сам готов отдать жизнь за возможность снова увидеть её. Фараон грозит Таору расправой. По его приказу жрецы вносят корзину цветов и ставят перед ней чернокожего раба. Верховный жрец читает заклинание, из корзины выползает змея и кусает раба в сердце. Такая же смерть грозит Таору и Пассифонту, если они будут молчать. В это время раздаётся весёлая музыка. Вдали показываются поселяне и поселянки с цветами и ветвями. Рамзея подбегает к фараону и сообщает, что его дочь вернулась.

Явление третье.

Поселяне и поселянки вносят Аспиччию на украшенных носилках. Принцесса бросается в объятия отца. При виде короля Нубии она приходит в ужас. Она рассказывает фараону обо всем, случившимся с ней. Фараон приказывает нубийцу удалиться. Однако он не простил Таора — его по-прежнему ждет смерть от укуса священной змеи. Аспиччия умоляет отца пощадить её возлюбленного. Получив отказ, она решает умереть вместе с ним и также подходит к корзине. Фараон тронут такой самоотверженной любовью. Он прощает Таора и объявляет его женихом своей дочери. Общая радость. Египтяне и египтянки начинают танец с кроталями. При последних группах танца сцена затягивается туманом.

Картина восьмая.

Внутренность пирамиды, как и в Прологе. Купцы, лорд Вильсон и Джон Буль спят. В стороне от них спит старик — сторож. Мумии и статуя фараона на своих местах.

Картина девятая.

Вершина пирамиды открывается, освещённая огнём.

Апофеоз.

На небесах — Озирис и Изида, окруженные другими египетскими богами. Под ними — фараон, Аспиччия и древнеегипетский мир. Лорд Вильсон, Джон Буль и остальные просыпаются.

Критика

В 1874 году «Дочь фараона» была среди балетов, показанных Мариусом Петипа посетившему Петербург Августу Бурнонвилю. Датский хореограф, увидевший, кроме того, такие спектакли Петипа, как «Бабочка», «Царь Кандавл», «Дон Кихот» и «Эсмеральда» (в постановке Фанни Эльслер?), осудил «бесстыдство стиля, заимствованного у гротесковых итальянцев и нашедшего покровительство на упадочной сцене парижской Оперы», посетовав на «гимнастические экстравагантности, не имеющие отношения ни к настоящему танцу, ни к искусству пластики и не оправданные ни ролью, ни действием балета». С его точки зрения, эти спектакли были «поставлены с роскошью, не знающей равной ни в одном из театров Европы», однако оказались чужды «принципам Новерра и Вестриса». По примеру «Дочери фараона» Бурнонвиль включил в свой последний балет «Из Сибири в Москву» (1876) большой дивертисмент «Реки Европы», используя для него хореографию, которую счёл характерной для петербургской балетной сцены.

Интересные факты

Согласно театральной байке на одном из спектаклей статист, исполнявший роль льва, который, по замыслу балетмейстера, должен был прыгать с высоты, испугавшись, перед тем, как сделать прыжок, размашисто перекрестился на глазах у публики.

Постановка Пьера Лакотта

Для своей постановки Пьер Лакотт использовал материалы по балету Петипа из коллекции Н. Г. Сергеева, записанные по системе В. И. Степанова и хранящиеся в библиотеке Гарвардского университета.

Ссылки

• [www.ng.ru/culture/2000-04-19/7_balet.html Французский балетмейстер для Большого театра]: Интервью с Пьером Лакоттом // «Независимая газета», 19.04.2000.

Отрывок, характеризующий Дочь фараона

– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.