Драфт НФЛ

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Драфт НФЛ — ежегодное событие, в течение которого команды НФЛ набирают новых игроков из команд студенческой лиги. Порядок команд в драфт обратен их результату в предыдущем сезоне, то есть команда, занявшая последнее место, получает первое в драфте и соответственно первой набирает игроков. Однако право выбора, полученное на драфте, может использоваться не только для выбора игроков, но и для обмена на другой номер очереди, игроков или и того и другого. После того, как каждая команда использовала свою очередь для выбора игрока, раунд считается завершённым. После создания драфта в 1936 году некоторые его аспекты претерпевали изменения, однако общие принципы остались прежними.

Место проведения драфта с целью привлечения фанатов меняется каждый год.





История

Первый драфт (1936)

Первый драфт НФЛ прошёл Ритц-Карлтон в Филадельфии 8 февраля 1936 года[1][2]. Всего в драфте принимали участие 90 игроков[3].Так как скаутов у команд не было, список был составлен с использованием материалов СМИ, по результатам посещения колледжей руководством команд или по рекомендации руководства команд[3]. Драфт длился девять раундов и не получил освещения в СМИ[2]. Первым в истории задрафтованным игроком стал Джей Беруонгер.

Ранние драфты (1937—1946)

Арт Руни, владелец команды Питтсбург Стилерз, выбрал Байрона Уайта в первом раунде драфта-1938, несмотря на то, что Уайт публично заявил, что не собирается заниматься футболом профессионально. Однако он согласился пересмотреть своё решение после того, как Руни предложил ему гарантированный контракт на 15000 долларов. Сумма контракта в два раза превысила рекордную до этого сумму Сэмми Бо[4]. В эти годы драфт был закреплён в Конституции НФЛ, а первый номер драфта-1942 Билл Дадли стал первым членом Зала Славы Профессионального Футбола в Кантоне, штат Огайо[5].

Начало эры скаутов (1946—1959)

Первым скаутом в истории НФЛ стал Эдди Котал, нанятый Дэном Ривзом, владельцем Лос-Анджелес Рэмс (сейчас Сент-Луис Рэмс)[6][7]. В эти же годы в НФЛ был задрафтован первый афроамериканский игрок Джордж Тальяферро, выбранный в тринадцатом раунде драфта-1949. Однако он предпочёл играть в одной из команд Общеамериканской футбольной конференции — лиги, соперничающей с НФЛ. Первым афроамериканцем, задрафтованным в девятнадцатом раунде и ставшем играть в НФЛ, стал Уолли Триплетт[8]. После драфта и перед стартом сезона Лос-Анджелес Рэмс подписали Пола «Танка» Янгера — первого игрока из исторически чёрного колледжа[7].

Дальнейшая история

В 1980 году Чет Симмонс, президент тогда ещё молодого телеканала ESPN, задал вопрос тогдашнему комиссионеру НФЛ Питу Розелю по поводу прямых трансляций драфтов НФЛ. Розель согласился, хотя и не верил в успех[9][10].

В 1988 году НФЛ стала проводить драфты не в будние дни, а в выходные, что значительно подняло рейтинг ESPN[9][11].

Первые номера драфтов

Примечание: цветом выделены игроки, попавшие в Зал Славы Профессионального Футбола.

Напишите отзыв о статье "Драфт НФЛ"

Примечания

  1. Peterson, Robert W. Pigskin: the early years of pro football. — New York: Oxford University Press, 1997. — С. 119. — 228 с. — ISBN 0-19-507607-9.
  2. 1 2 Williams, Pete. The Draft: a year inside the NFL's search for talent. — New York: St. Martin's Press, 2006. — С. 41-42. — 328 с. — ISBN 978-0-312-35438-1.
  3. 1 2 Willis, Chris. The Man Who Built the National Football League: Joe F. Carr. — Lanham, MD: Scarecrow Press, Inc, 2010. — С. 350. — 461 с. — ISBN 978-0-8108-7669-9.
  4. Ruck, Rob; Paterson, Maggie Jones; Weber, Michael P. [books.google.ru/books?id=hEeJMViuF_EC&lpg=PP1&dq=isbn%3A978-0-8032-2283-0&hl=ru&pg=PA138#v=onepage&q&f=false Rooney:a Sporting Life]. — Lincoln: University of Nebraska Press, 2010. — С. 138-140. — 641 с. — ISBN 978-0-8032-2283-0.
  5. [www.nfl.com/draft/history/alltimeno1 National Football League: NFL Draft History: All Time #1]
  6. Pete Dougherty. [packersnews.greenbaypressgazette.com/article/20111014/PKR07/111014148/Pete-Dougherty-column-Ex-Packer-Kotal-helped-Rams-transform-NFL-scouting Rams ushered in modern era of scouting with help from former Packers player, coach Eddie Kotal] (англ.) // Green Bay Press-Gazette. — 2011.
  7. 1 2 MacCambridge, Michael. America's Game. — New York: Anchor Books, 2005. — С. 55-57. — 608 с. — ISBN 978-0-307-48143-6.
  8. [www.profootballhof.com/history/general/african-americans.aspx History: African-Americans in Pro Football]
  9. 1 2 Williams, Pete. The Draft: a year inside the NFL's search for talent. — New York: St. Martin's Press, 2006. — С. 52-53. — 328 с. — ISBN 978-0-312-35438-1.
  10. Richard Sandomir. [www.nytimes.com/2010/03/27/sports/27simmons.html?_r=1&ref=obituaries Chet Simmons, a Founding Force of ESPN, Dies at 81] (англ.) // New York Times. — 2010.
  11. Richard Sandomir. [www.nytimes.com/1991/04/22/sports/tv-sports-espn-show-was-a-draftnik-s-nirvana.html?src=pm TV SPORTS; ESPN Show Was a Draftnik's Nirvana] (англ.) // New York Times. — 1991.

Ссылки

  • www.nfl.com/draft/

Отрывок, характеризующий Драфт НФЛ

Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.