Древнеанглийская литература

Сперва культура и литература процветали на северо-востоке Англии, но потом, когда в VIII и IX в. Уэссекс одержал политический перевес, то до такой степени развилась западно-саксонская литература, а вместе с ней и западно-саксонское наречие, что до наших времён дошли памятники, писанные преимущественно на этом наречии. Они составляют необыкновенно богатую литературу, состоящую не только из многочисленных поэтических произведений, но также из прозаических памятников.

Начиная с IX в. вследствие стараний короля Альфреда в Англии прозаическая литература стала обрабатываться весьма ревностно.

Несмотря на то, что во время датских и норманнских набегов, междоусобных войн, уничтожения монастырей Генрихом VIII и, наконец, первой английской революции пропало большое количество англосаксонских рукописей, тем не менее, дошло до наших времён значительное число памятников, принадлежащих всем отраслям литературы.

Древнеанглийская поэзия

Древнейшие произведения писаны стихами; род стихосложения тот же, что и в Германии, основанный на рифме (Stabreim) и аллитерации. В основном древнеанглийская поэзия дошла до нас в четырёх рукописях X в.: это Эксетерская книга, так называемый «Кодекс Беовульфа» (Codex Vitellius), Верчелльская книга и Codex Junius.

Из дохристианских времён остались в некотором количестве заклинания, отрывки народных богатырских песен, как «Вальдере» и др.; на первом же месте стоит «Беовульф».

Христианскими писателями оставлено большое количество сочинений, в которых обработаны библейские и легендарные сюжеты; между ними отличаются сочинения Кэдмона, а также и те, которые приписываются Киневульфу. Надо ещё упомянуть переводы псалмов, гимнов, обработку в стихах сочинений Боэция и др.

Древнеанглийская проза

Между прозаическими сочинениями самыми древними являются сборники законов, которые восходят к VII в.. Из сочинений исторического характера мы знаем вольный перевод Орозия и церковной истории Беды, сделанный Альфредом, а также англосаксонскую хронику, заключающую в себе время до 1164 года и сохранившуюся в многочисленных списках.

К области богословия принадлежат: перевод Альфреда сочинения «Cura pastoralis», написанного Григорием; переделка Верфертом «Диалога» Григория, затем богатое собрание проповедей Эльфрика, энсгамского аббата, жившего в конце X и в XI веке; дальше сюда принадлежат переводы Священного писания на западно-саксонском и северно-умбрийском наречиях.

Из древних сборников пословиц и поговорок, когда-то весьма популярных между англосаксонцами, некоторые также дошли до нас.

Повести и романы сохранились в виде повествования об Аполлонии Тирском, писем Александра Македонского Аристотелю и др.

Астрономические и медицинские сочинения не были также чужды англосаксонской литературе, что доказывают изданный Райтом и Кокайном «Anglo-saxon Manual of Astronomy» и переводы латинских медицинских сочинений, изданные Кокайном в «Rerum Britannicarum medii aevi scriptores».

Сведения об изданиях англосаксонских сочинений находим у Томаса Райта (Wright), «Bibliographia Britannica litteraria» (Лондон, 1842). Из историй литературы самая лучшая Бринка, «Geschichte der englischen Litteratur» (Берлин, 1877.) Изучение и переводы англосаксонских сочинений весьма распространены в Германии. Особенно важны: Грейна, «Bibliothek der angels ä chsischen Poesie» (2 тома, Гетгинген, 1857—58), вновь обработанная Вюлькером (Кассель, 1881); затем его же «Dichtungen der Angelsachsen, stabrei mend ü bersetzt» (2 т., Геггинген, 1857—59); Гаммериха, «Aelteste christliche Epik der Angelsachsen», сочинение, переведённое на немецкий язык Михельсеном (изд. в Гютерсло, 1874); наконец, Грейн изд. словарь англосаксонского поэтического языка «Sprachschatz der angelsä chsischen Dichter» (2 тома, Гёттинген, 1861—64) и прозаические сочинения: «Bibliothek der Angels ä chsischen Prosa» (Кассель и Гёттинген, 1872).

В переходный период к новоанглосаксонскому появились различные жития святых, напр. житие св. Маргариты, Юлианы и др., которые Кокайн издал в «Early English Text Society», а также различные поучения и проповеди, изданные и Кокайном в том же сборнике. Самым важным произведением этой эпохи служит перевод французской хроники «Brut or chronicie of Britain», сделанный священником Лаямоном около 1200 г., изданный Мадденом в Лондоне 1847 г. в 3 томах. Затем следует сборник изречений, приписываемый королю Альфреду (лучше всех изданный Моррисом для «Early English Text Society published 49») и «An old Englisch poem of the owl and the nightingale», изданная Стратманом в Креф., 1868; эти сочинения доказывают, что тогда процветала дидактика.

Знаменитым прозаическим памятником этого времени является «Ancren Riwle», изданный Мормоном в Лондоне 1852 г. В Восточной Англии была написана стихами парафраза Нового Завета, которая по имени автора Орма называется также «Ormulum». Несмотря на то, что большая часть этого сочинения утеряна, оставшаяся часть составляет ещё одну из самых обширных поэм. Здесь уже исчезают древние англосаксонские формы языка, и поэтому этот памятник является переходом к древнеанглийской литературе.

Примечания

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Древнеанглийская литература

Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)