Древнеегипетская религия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Традиционные верования • Древний Египет
Древнеегипетская
религия

Тип политеизм, монотеизм
Особенности обожествление животных
развитый погребальный культ
Цикл мифов сотворение мира
наказание людей за грехи
борьба бога солнца Ра с Апопом
смерть и воскрешение Осириса
Период около 6-4 тыс. до н. э.
середина 1-го тыс. н. э.
Ареал Древний Египет, Синай, частично
Древняя Ливия, Нубия, Палестина
Древнеегипетская религия на Викискладе

Древнеегипетская религия — религиозные верования и ритуалы, практиковавшиеся в Древнем Египте, начиная с додинастического периода и до принятия христианства. За свою многотысячелетнюю историю древнеегипетская религия прошла через различные этапы развития: от Древнего, Среднего и Нового царств до позднего и греко-римского периода.

В Древнем Египте существовало подобие одной общей религии, а также было большое разнообразие местных культов, посвящённых определённым божествам. Большинство из них имело генотеистический характер (сосредоточенность на поклонении одному божеству с одновременным признанием других божеств) и поэтому египетская религия рассматривается как политеистическая[1]. Просуществовал также недолго культ атонизма, который можно рассматривать как монотеистический. Некоторые египтологи утверждают, что в Древнем Египте издавна существовали монотеистические тенденции[2][3].

Христианство, которое сменило египетскую религию, характеризовало её как одну из форм язычества. Таким же термином её называют последователи кеметизма.





Ранние верования

Древнейшие фетиши:

Имиут

столб Джед

Доисторические племена долины Нила, как и представители других первобытных культур, во всех многообразных предметах и явлениях природы, недоступных их пониманию, видели проявления могущественных таинственных сил. Типичной формой ранней религии для них являлись фетишизм и тотемизм, испытывавшие различные изменения, под влиянием перехода населения от кочевничества к оседлому образу жизни. Наиболее известные древнеегипетские фетиши: Имиут, камень Бен-Бен, столб Иуну, столб Джед; также от древних фетишей ведут происхождение общеегипетские религиозные символы: Анх, Уаджет, Уас.

В значительной степени на верования первобытных египтян, как и на всю их жизнь, воздействовал Нил, ежегодный разлив которого наносил на берега плодородную почву, что позволяло собирать хорошие урожаи (олицетворение благодетельных сил), но иногда он вызывал значительные бедствия — наводнения (олицетворение сил губительных для человека). Периодичность разлива реки и наблюдение за звёздным небом, позволило с достаточной точностью создать древнеегипетский календарь, благодаря этому египтяне рано овладели основами астрономии, что также отразилось на их верованиях. В возникающих первых поселениях-городах египтян имелись различные божества, свои для каждой отдельной местности, обычно в форме материального фетиша, но значительно чаще в виде животного — тотема.

Культ животных

Считается, что сначала египтяне почитали животных за их мощь и силу, вызывавшие ужас и страх у человека. В дальнейшем же возникло представление о том, что определенные животные являются вместилищем божественного начала[4].

Обожествление животных в династическом Египте имело место на протяжении веков, восходя к доисторическому тотемизму, с которым в ряде случаев было сильно сближено, фактически составляя явления одного порядка. Номы и города часто сопоставлялись и были связаны со своими богами-животными, что отражалось в их названиях (см. список номов Древнего Египта), также многие иероглифы египетского письма представляли собой символы зверей, птиц, пресмыкающихся, рыб и насекомых, являвшихся идеограммами обозначавшими каких-либо божеств:

Идеограмма
G39
E15
G14
I3
E21
G26
I10
E34
G5
Животные утка собака гриф крокодил «зверь Сета» ибис кобра заяц сокол
Божества Геб Инпу Мут Себек Сетх Тот Уаджит Унут Хор

Быки и коровы

Богиня-небо в виде коровы: Божества-быки:

Нут

Мер-Ур

Хеп

Крупный рогатый скот обожествлялся, выступая как символ благоденствия, изобилия и плодородия. Постепенно культ скота трансформировался от тотемических верований к антропоморфным богам, с которыми существовали разнообразные виды быка (коровы) и соответствующего ему мифологического образа бога: 1) полное тождество 2) бык (корова) как земное воплощение божества 3) как атрибут божества. Основным регионом почитания быков и коров был Нижний Египет, где египтяне больше занимались скотоводством, в связи с большим количеством пастбищ, центры культа были в городах Инбу-хедж (Мемфис)[5], Иуну (Гелиополь)[6], и также в Верхнем Египте — в городе Иуни (Гетмонтис)[7].

Гиппопотам

В некоторых мифах враги Ра, слуги Сета, могли выступать в виде гиппопотамов.

Змея

Амаунет (Амонет) — в египетской мифологии женская форма бога Амона (впоследствии вытеснена в качестве пары Амона богиней Мут). Амаунет изображалась с головой змеи или в образе змеи. Под землёй бога Ра подстерегает бог тьмы Апоп. Его египтяне представляли в виде змея.

Крокодил

Весь период истории Древнего Египта в различных областях почитались обожествлённые крокодилы. Выбирались отдельные, «верховные», особи, становившиеся местными божествами, которых окружали почётом, им возносились молитвы и приносились жертвы в храмах, где они содержались.
Основные центры культа в Верхнем Египте — I ном: город Небут (греч. Омбой, рим. Омбос), IV ном: город Уасет (греко-рим. Фивы), XXI ном: город Шена-хен (греч. Крокодилополь, греко-рим. Арсиноя).

  • с формированием культа антропоморфных богов, некоторые из них сохранили зооморфные черты крокодила и он считался их воплощением на земле — Себек, Себектет;
  • зооморфные черты крокодила были у чудовища Амимит;
  • в некоторых мифах враги Ра, слуги Сета, могли выступать в виде крокодилов.

Лев, кошка

С кошачьими в египетской мифологии ассоциировалось большое количество божеств. С львицами отождествлялись Сехмет, Тефнут, Мафдет и нубийская Шесемтет. Их культ носил локальный характер. Львы символизировали могущество и мощь богов и фараона. Многие боги, включая Амона, могли изображаться в образе сфинкса; некоторые — непосредственно как львы (например, двуглавый лев Акер — страж горизонта, бог вчера и завтра). Бастет, богиня с головой кошки, изначально считалась оберегающей, воинственной львицей. Её образ с течением времени претерпел изменения: она начала отождествляться с приручёнными кошками.

С образом Льва были связаны Ра, Гор, Амир и др. В Древнем Египте лев был эмблемой двух противопоставленных друг другу образов — Вчера и Сегодня.

Сокол (или ястреб)

Божества-соколы почитались под разными именами во многих областях Египта и Нубии, но все они, как правило, были связаны с небом и солнцем. Постепенно их культ трансформировался от тотемических верований к антропоморфным богам, поклонение которым между разными областями переплеталось и объединялось, иногда, наоборот, ещё больше дифференциируясь на ипостаси.

Пантеон

Древнеегипетская религия, со всем присущим ей разнообразием богов, являлась результатом слияния независимых племенных культов.

Внешний вид

Египетские боги отличаются необычным, порой весьма причудливым видом. Это связано с тем, что религия Египта складывалась из множества локальных верований. Со временем некоторые боги приобрели аспекты, а некоторые сливались друг с другом, например, Амон и Ра образовали единого бога Амона-Ра. Всего египетская мифология насчитывает около 700 богов, хотя большинство из них почитались лишь в определённых местностях.

Большинство богов представляют собой гибрид человека с животным, хотя у некоторых об их природе напоминают только украшения, как скорпион на голове богини Селкет. Несколько богов представлены абстракциями: Амон, Атон, Нун, Бехдети, Кук, Ниау, Хех, Герех, Тенему.

Сотворение мира

В египетской мифологии не существовало единых представлений о сотворении мира. Главные религиозные центры Древнего Египта — Иуну (Гелиополь), Гермополь (Шедет) и Мемфис — выработали различные варианты космогонии и теогонии.

Жрецы Гелиополиса, центра культа Солнца, ставили в центр мироздания солнечного бога Ра и считали его отцом всех прочих богов. Он и восемь его потомков образовывали так называемую эннеаду Гелиополиса. По гелиопольской легенде, Атум появился из изначальных вод, и по его воле из них же начал расти священный камень Бен-нь Бенбен. Стоя на его вершине, Атум породил Шу, бога воздуха, и Тефнут, богиню влаги. Эта пара родила своих детей, Геба, бога земли, и Нут, богиню неба. Эти первые поколения богов представляют в эннеаде основу творения. Геб и Нут произвели на свет Осириса, Исиду, Сету, Сета и Нефтиду, олицетворяющих соответственно плодородную пойму Нила и бесплодную пустыню.

Противоположная версия существовала в городе Гермополисе, где считали, что мир произошёл от восьмерых древних божеств, так называемой огдоады. Эта восьмёрка состояла из четырёх пар богов и богинь, символизирующих элементы творения. Нун и Наунет соответствуют изначальным водам, Ху и Хаухет — бесконечности пространства, Кук и Каукет — вечной тьме. Четвёртая пара неоднократно менялась, но, начиная с Нового царства, она состоит из Амона и Амаунет, олицетворяющих невидимость и воздух. По гермопольской версии, эти божества были матерями и отцами бога солнца, принесшего в мир свет и дальнейшее творение.

Ещё одна версия творения появилась в Мемфисе и ставила в центр мифа о сотворении Птаха, бога-покровителя ремесел, строителей и самого города. Мемфисская теология во многом перекликается с гелиопольской, однако учит, что Птах предшествовал богу солнца, и последний был создан его языком и сердцем. Это первая известная теология, основанная на принципе логоса, то есть созидании словом и волей.

Другие мифы

Убийство Осириса

Четвёртое поколение эннеады стало в то же время героями одного из наиболее ярких египетских мифов. Сет, ненавидевший своего брата Осириса, придумал коварный план его убийства. Он узнал размеры его тела и пригласил его на праздник, где показал гостям саркофаг и пообещал подарить его тому, кому он придется впору. Все гости пробовали лечь в саркофаг, но он подошёл только Осирису. Как только он лег, Сет захлопнул крышку саркофага и залил её свинцом, а затем утопил его в Ниле.

Жена Осириса Исида, будучи беременной, не могла сражаться с Сетом, и он присвоил себе власть над всем миром.

Исида разыскивала тело своего мужа. Дети рассказали ей о злодеянии Сета. Исида шла по следу саркофага до самого Библоса, где нашла его укрытым в стволе дерева, из которого была сделана колонна дворца царя Библа. Исида нанялась при дворе служанкой и завоевала доверие царицы. После того как Исида открылась ей, царица убедила своего мужа освободить саркофаг. После этого Исида доставила тело Осириса обратно в Египет и возродила его к жизни великими заклинаниями.

Для Сетха не прошло незамеченным воскресение Осириса. Со всей новообретенной мощью он обрушился на него, убил, расчленил труп и разбросал куски по всей стране. Исида собрала их, чтобы вновь воскресить мужа, но обнаружила, что крокодил сожрал его фаллос, и заменила его деревянным.

Осирис не воскрес, но стал правителем загробного мира; Сет укреплял свою власть над Египтом и всем миром.

Война богов

Гор, выросший среди людей, узнал о своем божественном происхождении и о родителях. Он решил отомстить Сету и начал борьбу против него. У него появились многочисленные союзники, такие, как бывшая супруга Сетха Нефтида, Тот, Анубис и, разумеется, его мать Исида. Однако, когда Исида освободила пленника, принадлежащего Гору, тот так разгневался, что отрубил ей голову. К счастью, Тоту удалось предотвратить её смерть, но все остальные боги отвернулись от Гора.

Особенно дорого война стоила людям, потому что именно они были в армиях, которые Гор и Сетх бросили друг против друга. Гор напал на Нубию, в которой правил Сетх, и одержал практически полную победу над его войском. Тогда Сетх сам вступил в бой. Его битва с Гором не принесла никому победы, однако Нубия отошла к Гору.

Глаз Гора

Во время войны с Сетом Гор лишился левого глаза, но Исида исцелила ранение сына; иногда также спасителем считают Тота. Лунный глаз Гора (то есть Уаджет) стал символом исцеления и защиты от опасности и со времен Древнего Царства использовался как амулет. В наши дни глаз Гора изображается по обе стороны носа судов, курсирующих по Нилу.

Объединение страны

Ра, видевший, что мир пустеет, потому что никто не хотел прекращать борьбу, созвал остальных богов на совет, чтобы решить, кто должен стать фараоном всего мира. Однако боги разделились во мнениях, и в конце концов воззвали за советом к Нейт (так же её называют Маат) богине мудрости. Нейт указала на Гора, однако Сет не собирался так просто сдаваться и возобновил войну. Тогда вмешался Осирис, правивший загробным миром, и заставил богов принять совет Нейт. Мир был разделен: Гору досталась чёрная земля Египта, Сету — красная земля враждебной пустыни.

Уничтожение человечества

Было время, когда боги жили на земле среди людей, а Ра был фараоном и в царстве богов, и в загробном мире. Но со временем он стал дряхлым и слабым, и не одни боги решили воспользоваться этим. Люди тоже заметили слабость Ра и объединились против него. Но Ра знал о заговоре против него и созвал богов на совет, чтобы обсудить, как подавить восстание. Собрание проходило тайно, чтобы люди не узнали, что их замысел раскрыт. Решение было единогласным, по совету бога Нуна: его сын Ра должен оставаться на троне и послать к людям свой глаз в форме богини Сехмет, чтобы покарать их.

Для этой цели была выбрана Хатор, и после превращения в злобную львицу Сехмет она отправилась к людям, чтобы начать кровопролитную бойню. Все живое, что попадалось Сехмет на пути, она убивала. Но, когда Ра это увидел, его сердце преисполнилось сострадания к людям, и он решил прекратить свою кару. Но не так-то просто было остановить выпущенную на свободу дикую силу Сехмет. Тогда Ра пошёл на хитрость (в некоторых мифах считается, что ему подсказал это хитрый Тот): на пути Сехмет были разлиты тысячи кувшинов пива, в которое был подмешан порошок гематита, чтобы сделать его красным, как кровь. Яростная львица увидела это озеро, приняла его за человеческую кровь и начала жадно пить. И настолько она опьянела, что не могла даже узнать людей и причинить им вред.

Настолько все это огорчило Ра, что он решил уйти из мира. Он забрался на спину Нут, превратившейся в корову, и она унесла его в небо. Другие боги схватились за её живот, и превратились на пути к небу в звезды. С тех пор небо с землёй разделены, как и боги с людьми, и с тех пор ведется нынешняя история. Этот миф известен из «Книги священной коровы», впервые записанной полностью в эпоху Нового царства; одна такая книга была найдена в гробнице Сети I.

Культ Атона

Атон, олицетворяющий солнце, являлся всеобщим божеством в религии Эхнатона. В период его правления почитание Атона многократно увеличилось, что даёт право некоторым исследователям говорить о его монотеистическом культе. Положение Атона в египетской лог упрочилось уже при Аменхотепе III, особенно в рамках семьи фараона. Однако при Эхнатоне Атон сменил Ра и стал главным и практически единственным богом в Египте, «дарителем жизни».

Наследники Эхнатона восстановили старую египетскую религию, и главным божеством вновь стал Амон-Ра.

Погребальный культ

Мысли о необходимости сохранения тела для будущей жизни привели в конце концов к возникновению культа умерших, красной нитью прошедшего через всю египетскую культуру. Культ умерших был для египтян не отвлечённой религиозной обязанностью, а как бы практической необходимостью. Искусство Древнего Египта выросло из религиозных представлений египтян.

Убеждение в том, что человек после смерти продолжает существовать в месте своего погребения, привело к изобретению мумификации — особой консервации тела. Первым мастером мумификации считался сам бог Анубис — бог бальзамирования, владыка древнеегипетского некрополя, проводник душ умерших. В додинастический период изображался как шакал, лежащий на брюхе с поднятой головой, затем, как человек с головой собаки; защитник и покровитель умерших, сделавший мумию Осириса.

Осирис один из старейших богов, которому в Египте поклонялись с древнейших времен. Первоначально он олицетворял собой заходящее солнце. Но в дальнейшем Осирис становится богом загробного мира. После того как его убивает его брат Сет и воскрешает жена и сестра Исида (богиня природы, она занимает место при сотворении мира в солнечной лодке рядом с Ра, который каждый день проплывает в ней по небу. Она стала называться «великая волшебница» после успешного оживления Осириса, но более широко известна Исида как «богоматерь», вскормившая грудью Гора), а его сын Гор (покровитель живущих фараонов, его изображали в виде сокола) мстит за смерть отца. Осирис обычно изображается с анхом, символом жизни, в одной руке и скипетром в другой; Осирис дарует возрождение, воскрешение и вечную жизнь тем, кто контролирует своё тело.

Погребальный культ и понятия о потусторонней жизни выходят из древнего мифа об Осирисе:

Осирис, первый царь Египта, научил свой народ многим искусствам и наукам, включая архитектуру, и подарил египтянам их основные продукты питания — хлеб, пиво и вино. Он также дал им законы и научил почитать богов. Его женой и царицей была волшебница Исида. Тот был его визирем, и он стал родоначальником письменности. Анубис и Упуаут сопровождали Осириса в его путешествиях по свету. Осирис был предательски убит его братом, Сетом. Сет изготовил богато украшенный саркофаг, принёс его на пир, устроенный при дворе, и пообещал подарить свой саркофаг тому, кому он лучше всего подойдет. После того как все остальные примерили саркофаг, Осирис сделал то же самое, и оказалось, что он подходит ему просто идеально. Но Сет и его сообщники быстро захлопнули крышку саркофага, запечатали его и бросили в реку. Так Сет захватил трон Египта. Но Исида, сестра и жена Осириса, в сопровождении Нефтиды, сестры и жены Сета, отправилась на поиски мёртвого царя и в конце концов нашли саркофаг с его телом, который выбросило волной на берег около города Библа. Исида привезла тело своего мужа в священный город Буто, но Сет нашёл его и разрубил на множество частей. Части расчлененного тела Осириса были разбросаны по всему Египту, но Исида собрала их все и соединила при помощи Анубиса, бога с головой шакала (по одной из версий легенды он был плодом тайной любви Осириса и Нефтиды), который забальзамировал тело царя. В этой мумифицированной форме Осирис ожил, но продолжил своё существование вдали от мира смертных, став правителем загробного царства. Исида родила Гора, посмертного сына Осириса, зачатого посредством магического оплодотворения, и спрятала младенца от Сета среди болот Дельты, где ей помогала богиня-корова Хатхор, исполнявшая роль кормилицы. Гор вырос, заявил о своих правах на трон и после длительной борьбы с Сетом победил его в бою. В ходе ожесточённой схватки Сет вырвал один глаз Гора, а Гор отсек Сету гениталии. Сет обратился к богам, заявив, что претензии Гора на трон безосновательны, но божественный суд под председательством Геба признал права Гора законными, и он стал царем Египта. Таким образом, Осирис и Гор были предками всех фараонов, и они наделили их своими божественными качествами. Можно заметить, что Гор из легенды об Осирисе, Гор-дитя, отличается от древнего бога неба Летополиса. Сам Осирис, чьим древним фетишем было дерево, начинал как земледельческий бог. Временем его смерти было то время, когда полноводный Нил начинал отступать. Легенда о нём появилась в «текстах пирамид», но источник её неизвестен. Она попала в район Дельты откуда-то ещё, и Осирис поглотил древний культ бога Дельты Анджети, «защитника» Бусириса. Его престиж распространился по всему Египту, он был включен в различные космологии, присоединил к себе некоторых других богов, включая Анубиса и Упуаута, и оставался самым вездесущим из египетских богов, вплоть до того времени, когда сама египетская религия была уничтожена христианством. Хотя легенду об Осирисе можно рассматривать как метафору египетского цикла, состоящего из разлива Нила, времени роста, сбора урожая, засушливого сезона, с противостоянием влажности и сухости, плодородия и бесплодия.

Одним из важнейших аспектов погребального культа является мумификация или бальзамирование тела умершего. Примитивные мумии, обработанные консервирующими веществами и обернутые несколькими слоями ткани, найдены в комплексах, которые относят к началу династического периода. Ко времени V династии в этой области уже были достигнуты определённые успехи. Через разрез на нижней части тела извлекали внутренние органы человека, оставляя на месте только сердце, а образовавшуюся пустоту заполняли льняной тканью и благовониями. Мумию укладывали в вытянутом положении. В эпоху Нового царства этот процесс был усовершенствован. Через специально проделанное в черепе покойника отверстие стали извлекать мозг, а ткань пропитывали веществами, предохранявшими её от тления.

Наивысшего расцвета искусство мумификации достигло в эпоху XXI и XXII династий. На коже покойника делали несколько разрезов; под кожу вводили песок и глину для придания останкам формы живого человека и раскрашивали его красной охрой. Умершему красили губы и щеки в красный цвет, вставляли искусственные глаза, тело туго запеленывали в ткани со сложным разноцветным узором и обычно помещали в деревянный саркофаг, который вырезался в форме человека.

Практически все мумии из Нижнего Египта утрачены. В Верхнем Египте значительное их количество сохранилось в поразительно хорошем состоянии, в том числе мумии наиболее известных фараонов — Тутанхамона, Тутмоса III, Тутмоса IV, Аменхотепа II, Сети I и Рамсеса II (все ныне находятся в Каирском музее).

Погребальный культ включает в себя множество составляющих, помимо обрядов и ритуалов. Последним составляющим является место захоронения человека, для фараонов и знати — это пирамиды и гробницы, для простого человека — пески Саккары.

См. также

Напишите отзыв о статье "Древнеегипетская религия"

Примечания

  1. Assmann, 2001, p. 11.
  2. Simson Najovits. [books.google.ru/books?id=UrR848g3gp8C&pg=PA88 Egypt, trunk of the tree]. — Algora Publishing, 2004. — Т. II. — С. 88—100. — 368 с. — ISBN 0875862578.
  3. Гордон А., Зубов А. Б., Кормышева Э. Е. [manefon.org/show.php?t=1&txt=12 Боги Древнего Египта] // Диалоги с Александром Гордоном. — Август 2003.
  4. Эль Алави, Мохамед Эль Саиед Эль Саиед [www.lib.ua-ru.net/diss/cont/194278.html Образно-стилистическое своеобразие анималистической пластики Древнего Египта] : Дис. … канд. искусствоведение : 17.00.04 Ленинград, 1984
  5. Город в I-ом номе Нижнего Египта.
  6. Город в XIII номе Нижнего Египта.
  7. Город в IV номе Верхнего Египта.

Литература

на русском языке
на других языках
  • Assmann J. [books.google.ru/books?id=ACkeJSSIvQYC&printsec=frontcover&dq=The+Search+for+God+in+Ancient+Egypt&q=&hl=ru#v=onepage&q=The%20Search%20for%20God%20in%20Ancient%20Egypt&f=false The Search for God in Ancient Egypt] = Ägypten. Theologie und Frömmigkeit einer frühen Hochkultur / David Lorton transl. — Cornell University Press, 2001. — 271 p. — ISBN 0-8014-8729-3.

Ссылки

  • [godsbay.ru/egypt/index.html Египетская мифология. Энциклопедия мифологии древнего мира.]
  • Гордон А., Зубов А. Б., Кормышева Э. Е. Боги Древнего Египта // Диалоги с Александром Гордоном. Август 2003. [manefon.org/show.php?t=1&txt=12 Стенограмма.]

Отрывок, характеризующий Древнеегипетская религия

В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.