Древненовгородский диалект

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Древненовгородский диалект
Самоназвание:

неизвестно

Страны:

Новгородская Русь (на рубеже IX—X веков),
Новгородская земля (в составе Киевской Руси) (рубеж IX—X веков — 1136),
Новгородская республика (1136—1478),
Псковская республика (начало XIII века — 1510)[1]

Вымер:

в XV веке[2]; часть черт сохранилась в севернорусском наречии[3] и западных среднерусских говорах[4]

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Индоевропейская семья

Славянская ветвь
Восточнославянская группа
Древнерусский язык
Письменность:

кириллица

См. также: Проект:Лингвистика

Древненовгоро́дский диале́кт — средневековый диалект древнерусского языка. Был распространён на территории Новгородской земли с дописьменной эпохи до XV века. Известен в основном по берестяным грамотам, которые датируются XI—XV веками[5].

Древненовгородский диалект рассматривается в узком смысле как диалект самого Новгорода и непосредственно прилегающих к нему земель — на основе этого диалекта сложилось койне, использовавшееся на всей территории древненовгородского государства, прежде всего в городах. К нему можно отнести и очень близкий диалект Псковской земли — древнепсковский, который вместе с новгородским (в узком смысле) образует древний новгородско-псковский диалект (соответственно, с древненовгородским и древнепсковским поддиалектами). В широком смысле под древненовгородским диалектом понимают совокупность всех говоров древнерусского языка, распространённых в Новгородской и Псковской землях, включая также восточноновгородские говоры и древнепсковский диалект[6][5].

Древненовгородский диалект и наддиалектный древнерусский язык генетически восходят к единому источнику, вероятнее всего, не на правосточнославянском, а на праславянском уровне. Включение древненовгородского диалекта в восточнославянскую языковую общность стало результатом позднейших процессов сближения с остальным древнерусским языковым ареалом[7]. Ряд славистов объясняют особенности древненовгородского диалекта его особой архаичностью или древнейшими контактами с пралехитскими, прасерболужицими и отчасти праюжнославянскими диалектами[8][9]. Архаичная новгородская топонимия и лексикостатистические данные по древненовгородскому диалекту обнаруживают большую выделенность древненовгородско-западнославянских схождений[10][8].

В XIII—XV веках отмечается вытеснение древненовгородских специфических особенностей в условиях усиливающихся междиалектных контактов на территории формирования будущего русского языка. Этот процесс ускоряется с 1478 года после присоединения Новгородской республики к Великому княжеству Московскому. Древненовгородский диалект распадается на ряд самостоятельно развивающихся групп говоров, влившихся в общерусский диалектный континуум[2]. Значительное влияние древненовгородский диалект оказал на развитие севернорусского наречия[3], часть его древних черт сохранилась в западных среднерусских говорах, прежде всего в псковских[4].

Древненовгородский диалект характеризовался рядом отличий от наддиалектной формы древнерусского языка, а в некоторых отношениях и от всех прочих славянских языков. В области фонетики к таким отличительным чертам относятся: реализация праславянского *ě в виде широкого гласного; переход *TorT > TorəT или ToroT (возможно, и *TroT); переход *ТъrT > ТъrъТ, ТrъТ или Тъr̥ъТ; отсутствие эффекта второй и третьей палатализации для заднеязычных и т. д. В области морфологии — формирование окончания -е в именительном падеже единственного числа мужского рода твёрдого *ŏ-склонения и т. д.[11][12]

В истории древненовгородского языка письменной эпохи выделяют два периода, разделяемых процессом падения редуцированных — раннедревненовгородский (XI — первая четверть XIII века) и позднедревненовгородский (вторая четверть XIII—XV век). Памятники письменности созданы на кириллице (в Новгороде известны и глаголические надписи, но они кратки и не содержат диалектизмов). Древненовгородский диалект представлен одними из самых древнейших текстов на славянских языках (вторыми после старославянского языка)[13].





Лингвогеография

Ареал

Область распространения древненовгородского диалекта — древний Новгород и примыкающие к нему районы древней Новгородской земли[5]. Изначальный ареал диалекта — окрестности озера Ильмень в бассейнах рек Волхов и Шелонь, а также в бассейнах нижнего и среднего течения рек Мсты и Ловати. Ареал древненовгородского диалекта в широком смысле также включал бассейн реки Великой и окрестности Псковского озера. Значительная часть области расселения носителей древненовгородского диалекта размещалась в окружении ареалов языков и диалектов финно-угорских племён: води, ижоры, веси (на севере), мери (на востоке), эстов (к северо-западу от древнепсковского ареала). К югу от этой области размещалось восточнославянское племя смоленско-полоцких кривичей, а к юго-востоку (от древнепсковской территории) — балтоязычное племя латгалов[14][15]. С VIII века ареал древненовгордского диалекта стал расширяться — из Приильменья его носители продвигались на восток в Волго-Окское междуречье[16], составив здесь часть его славянского населения. Новгородские словене перемещались через верховья Волги к её левым притокам — Тверце и Мологе, затем через правые притоки — в бассейн Клязьмы (одновременно с ними междуречье заселяли смоленские кривичи и, немного позднее, — вятичи). По реке Шексне словене продвигались на север, в Заволжье до Белого озера[17]. Позднее, в XI—XII веках поток славянской колонизации на север из новгородских земель охватывал территорию современной Карелии и бассейн среднего и нижнего течения Северной Двины до берегов Белого моря, населённые карелами, чудью заволочской и другими финно-угорскими племенами[18].

Социолингвистические сведения

Древненовгородский диалект в его наддиалектной форме, сложившейся в центре Новгородской земли — в Новгороде, был распространён в основном в городах по всей территории феодальной республики. Древненовгородский диалект в форме говоров использовался как средство бытового общения в том или ином регионе Новгородской земли. Обе формы диалекта являлись не только разговорными, они представлены также частными письмами на бересте, принадлежащими различным слоям городского населения. Функции языка литургии и литературного языка для населения Древней Руси и, в частности, для новгородцев выполнял церковнославянский язык в его местной разновидности («изводе»). Этот язык воспринимался книжниками как наддиалектная кодифицированная (книжная) разновидность родного языка. Кроме того, в Новгородской земле бытовала стандартная форма древнерусского языка. В той или иной ситуации она могла употребляться новгородцами и воспринималась как престижная — преимущественно на ней составлялись официальные документы политического и юридического характера. Изучение берестяных грамот показало, что для составления официальных документов существовали определённые формы пересчёта с древненовгородского диалекта на наддиалектный язык. Сравнительно широко стандартный древнерусский язык употреблялся в кругах, близких к княжеской администрации. Отчасти это могло быть связано с тем, что в данной среде кроме новгородцев постоянно присутствовали жители других русских земель, в том числе и приезжие из Киева. Изначально наддиалектная форма древнерусского языка была предположительно ориентирована на киевский говор, с XIV века для Новгорода образцом стандартного древнерусского языка постепенно становится ростово-суздальский книжно-письменный язык[1][12][19].

Диалектные различия

На территории распространения древненовгородского диалекта на основании анализа берестяных грамот, пергаменных грамот, летописей и других письменных памятников, а также согласно современным диалектологическим исследованиям, выделялись две группы говоров — западные и восточные. Западный древненовгородский ареал (к западу от Новгорода) был наиболее близок к древнепсковскому диалекту и характеризовался наибольшими отличиями от наддиалектной формы древнерусского языка. Восточный ареал, охватывавший коренные новгородские земли к северо-востоку и к востоку от Новгорода, а также территории позднейшей новгородской колонизации на северо-востоке, был сравнительно близок к стандартному древнерусскому[5]. Особенностью формирования данных ареалов было отсутствие общего «прановгородского предка» для западных и восточных древненовгородских говоров — они имели разное генетическое происхождение, их единые диалектные черты формировались в результате консолидационных процессов, вызванных междиалектными контактами носителей различных говоров в рамках одного государства — Новгородской республики[20].

Говоры центральной территории древненовгородского ареала, прилегающие непосредственно к Новгороду, размещались в зоне наиболее интенсивного междиалектного взаимодействия говоров западноновгородского и восточноновгородского диалектного типа. В результате длительных контактов носителей западных и восточных говоров, на основе западноновгородской речи, воспринявшей некоторые восточноновгородские черты, сложился диалект смешанного типа. В процессе возникновения, развития и превращения Новгорода в центр одного из крупнейших древнерусских феодальных государств речь горожан (жителей Новгорода) смешанного характера приобрела функцию койне и распространилась по всей территории Новгородской земли, прежде всего по городам[5].

История диалекта

Происхождение

Ряд языковых явлений, отмечаемых в древненовгородском диалекте, восходит непосредственно к эпохе праславянского языка. Вероятнее всего, в основе диалекта Новгородской земли, лежали говоры, которые развивались, а, возможно, и формировались независимо от остального правосточнославянского языкового ареала. Уже в начальный период обособления восточной ветви праславянского языка (в VI—VII веках) диалектный тип (северно-восточнославянский), на основе которого позднее развился древненовгородский диалект, был противопоставлен диалектному типу (южно-восточнославянскому), объединившему весь остальной правосточнославянский ареал. В соответствии с этим нельзя рассматривать древненовгородский диалект как одно из ответвлений формировавшегося с IX века древнерусского языка. По-видимому, имело место позднейшее сближение древненовгородского с остальными диалектами древнерусского языка, связанное с объединением их носителей в едином государстве (с центром в Киеве)[16][2][21].

Существуют по крайней мере две точки зрения, объясняющие обособление в правосточнославянском ареале его северной части. Согласно одной из них, древненовгородские диалектные особенности могли сложиться в рамках восточнославянской языковой общности — древненовгородский ареал стоит рассматривать как отдалённую периферию правосточнославянского ареала, в которой формировались инновации (нередко под иноязычным влиянием) и сохранялись праславянские архаизмы (иногда параллельно с другими восточнославянскими диалектами), получавшие в древненовгородском ареале своеобразное развитие[22]. В рамках данной позиции, ряд исследователей, все же отмечают, что архаичная новгородская топонимия и лексикостатистические данные древненовгородского диалекта показывают очевидное тяготение к западнославянской зоне[10][8]. По другой точке зрения, прасеверно-восточнославянский сформировался при тесных языковых контактах с пралехитскими и прасерболужицкими диалектами[9][23], возможно, древненовгородский диалект имел и невосточнославянское происхождение — он был изначально больше связан с западнославянским, нежели с восточнославянским языковым ареалом[24][25].

С вопросом генезиса древненовгородского диалекта тесно связан вопрос раннего переселения предков новгородцев в Приильменье. Вероятными путями заселения Приильменья из исходного восточнославянского ареала VI—VII веков (территория лесной и лесостепной зон между Западным Бугом, Припятью и Днепром) с последующим, в течение VII века, переселением также через средний Днепр на восток, были путь из Галиции и Западной Волыни через Западный Буг, верхний Неман и среднюю Двину, и путь к востоку от Днепра и вверх по Днепру через верхнюю Двину[26]. В. В. Седов связывает археологическую культуру псковских длинных курганов с культурно-племенной группировкой славян (кривичей), расселившейся в V—VII веках в бассейнах рек, связанных с Псковским озером, и в Южном Приильменье, считая их предками носителей древненовгородского диалекта. По его мнению, данная группа племён переселилась из Повисленья через Мазурско-Неманские области в Псковско-Ильменский регион. Восточную часть славянского населения Приильменья составила более поздняя волна миграции, которую отражает культура сопок VIII—X веков. Новые переселенцы (вероятно, давшие начало племенному объединению ильменских словен и так же имеющих западное происхождение) заняли восточную часть Ильменского бассейна, в их состав частично влились славяне культуры ранних длинных курганов. Две волны миграции вызвали разделение древненовгородского диалекта на псковские говоры (в западной и юго-западной частях ареала псковских длинных курганов) и собственно новгородские говоры (в области расселения словен ильменских). Кривичи, переселившиеся южнее, дали начало смоленско-полоцким говорам. В. В. Седов напрямую связывает древнерусские диалекты с современной группировкой русских говоров[27]. Сторонником теории переселения славян из южной Балтики в Приильменье является также В. Л. Янин.

Согласно Г. А. Хабургаеву, изначальный ареал северно-восточнославянского диалектного объединения с центром в Приильменье был связан, по всей видимости, с землями словен ильменских и кривичей псковских. Из этого региона носители северно-восточнославянских говоров с VIII века начинают заселять верховья Волги, Днепра и Западной Двины (кривичи полоцко-смоленские), междуречье Волги и Оки, а также позднее проникают на восточноевропейский Север, включая бассейн Северной Двины[16]. В то же время, вопрос преемственности племенных восточнославянских диалектов с диалектами древнерусских феодальных государств в настоящее время окончательно не прояснён. Так, соотнесению собственно древненовгородского диалекта с диалектом летописных словен ильменских и древнепсковского диалекта с диалектом псковских кривичей противоречат такие факты, как наличие сходных языковых черт у древнепсковского диалекта и древненовгородского диалекта в узком смысле, в то время как согласно археологическим и летописным данным, Псков был кривичским городом, а Новгород — словенским; кроме того, яркие языковые черты древнепсковского диалекта отсутствуют на территории, населённой южной ветвью кривичей — полоцкими и смоленскими кривичами[28].

Следствием расселения восточных славян на землях финно-угорских племён стали межъязыковые контакты и ассимиляционные процессы, приводившие к появлению в языке новгородцев заимствований и субстратных явлений. В частности, предположительно финно-угорским влиянием объясняется появление в древненовгородском диалекте такой черты, как цоканье[29]; из финно-угорских языков были заимствованы слова типа соломѧ (фин. salmi) «морской пролив»[30].

Формирование и развитие диалектных черт

В дописьменную эпоху для древненовгородского диалекта были характерны, как правило, общевосточнославянские процессы, протекавшие или окончательное оформлявшиеся в VIII—XI веках: формирование полногласия, начальных ro- и lo- (из праславян­ских сочетаний *orT, *olT), начального o- на месте праславянского *(j)e, развитие одинаковых рефлексов носовых гласных, динамического ударения и т. д.)[29].

В истории древненовгородского диалекта письменной эпохи выделяют два периода — раннедревненовгородский (XI — первая четверть XIII века) и позднедревненовгородский (вторая четверть XIII—XV век). Оба периода разделяет процесс падения редуцированных[13].

В ранний период развития древненовгородский диалект характеризуют такие черты, как цоканье (во всём ареале), в западноновгородских и древнепсковских говорах — переход *TorT > TorəT или ToroT (возможно, и *TroT); отсутствие эффекта второй палатализации; отсутствие эффекта третьей палатализации (в основном для *x); переход *ТъrT > ТъrъТ, ТrъТ или Тъr̥ъТ; реализация праславянского *ě в виде широкого гласного; формирование окончания -е в именительном падеже единственного числа мужского рода твёрдого *ŏ-склонения и т. д. Преимущественно в древнепсковской диалектной зоне отмечались особое развитие рефлексов праславянских *tj, *dj, *sj, *zj в общем случае и в составе сочетания *stj, *zdj; изменение сочетаний *tl, *dl в kl, gl и т. д. В восточноновгородской диалектной зоне фонетические и морфологически процессы развивались аналогично процессам в наддиалектном древнерусском языке[11].

Обособление Новгородской земли от остального древнерусского государства в период феодальной раздробленности способствовало интеграции в её границах разнородных западноновгородских и восточноновгородских говоров[20], а также дало возможность для консервации архаических древненовгородских особенностей и дальнейшего самостоятельного развития диалекта.

Позднедревненовгородский период открыл процесс падения редуцированных[11].

К XIII веку в период после завершения процесса падения редуцированных (XI—XII века), сопровождавшимся усилением диалектных различий древнерусского языка[16][29], Г. А. Хабургаев выделяет в древнерусском языке пять диалектных зон: северо-западную, северо-восточную, центральную, юго-западную и южную. Образующие северо-западный ареал древненовгородский и древнепсковский диалекты сохранили взрывное образование [g] (как и северо-восточный ареал), в то время как в остальных древнерусских диалектах развился фрикативный [γ]; сохранили развившиеся ранее цоканье, известное среди древнерусских диалектов только в некоторых говорах северо-восточного ареала, и корреляцию задненёбных и средненёбных /x/ : /x’/, /k/ : /k’/, /g/ : /g’/. Для западной части северо-западного ареала (древнепсковского диалекта) фиксируется сохранение сочетания /gl/, /kl/, противопоставленное общевосточнославянскому l. Кроме того, для северо-западной диалектной зоны были характерны следующие черты[31]:

  • вокализм с рядом гласных верхне-среднего подъема /ê/ и /ô/ (данные гласные утратились в северо-восточной и центральной диалектных зонах);
  • отвердение конечных губных согласных после падения редуцированных: сем’ > сем «семь», как и в юго-западной и южной диалектных зонах (мягкие губные на конце слова сохранились в северо-восточном ареале);
  • развитие долгих мягких согласных на месте сочетаний с /j/: плат’jе > плат’:е «платье», подобное развитие отмечалось в юго-западной и южной диалектных зонах, в северо-восточном ареале сохранились сочетания согласных без ассимиляции /j/;
  • сонантизация звонких взрывных зубных и губных в сочетании с тождественными по месту образования сонорными: одно > он: о «одно»; обман > ом: ан «обман» и другие черты.


Древненовгородский диалект выходит из употребления после присоединения Новгородской земли к Московскому княжеству в 1478 году (при этом некоторые черты начали утрачиваться и ранее, например, сокращалась употребительность окончания -е в формах имён мужского рода именительного падежа единственного числа).

С историко-лингвистической точки зрения, в XI—XV вв. совокупность местных идиомов Новгородской земли образовывала пучок диалектов, развитие которого в самостоятельный язык было прервано с концом новгородской независимости и включением Новгородской земли в состав Московского государства (т. е. это своего рода предъязык, которому не суждено было развиться дальше этой фазы)[32].

В то же время междиалектное взаимодействие говоров новгородского с говорами ростово-суздальского типа способствовали появлению ряда новгородских по происхождению явлений в языке центра Русского государства. По утверждению А. А. Зализняка, новгородское влияние отразилось в современном русском литературном языке в таких чертах, как[2]:

  • отсутствие чередования согласных к / ц, г / з, х / с в формах типа на руке, на ноге, на сохе, секи, помоги;
  • наличие окончания -а в сочетаниях типа два лета;
  • распространение императива на -ите типа берите, несите, помогите;
  • распространение деепричастия на -я типа беря, неся.

Севернорусское наречие

Древненовгородский диалект стал одной из основ формирования севернорусского наречия. Ряд диалектизмов новгородского происхождения долгое время сохранялся в русских говорах, а отчасти сохраняется до сих пор (цоканье, окончание -е вместо -ы в формах существительных родительного падежа и т. д.), как на территории севернорусского наречия в области русских говоров раннего формирования, так и в районах, которые носители северных говоров заселили позднее — на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке.

Освоение территории Русского Севера (территории распространения будущего севернорусского наречия) происходило при тесном взаимодействии и смешении колонизационных потоков и волн новгородцев и ростово-суздальцев, в результате чего ареалы древненовгородского и ростово-суздальского диалектов образовывали не две сопредельные диалектные области, а небольшие разнодиалектные районы, рассеянные по всей северной территории, с преобладанием в той или иной части Русского Севера новгородского или ростово-суздальского населения при наличии между ними интенсивных междиалектных контактов. В условиях равного влияния друг на друга древненовгородского и ростово-суздальского диалектов протекал процесс формирования северного наречия русского языка (наиболее интенсивно — в XIII—XIV веках)[33]. При этом новгородские диалектные черты распространялись и усваивались на исконной ростово-суздальской территории (прежде всего инновации периода наибольшего могущества Новгородской республики с XII до середины XV века: произношение твёрдого /т/ в окончаниях глаголов 3-го лица; произношение /мм/ на месте сочетания /бм/; совпадение форм дательного и творительного падежей множественного числа прилагательных и существительных и т. д.)[34], а ростово-суздальские диалектные черты вытесняли черты новгородского происхождения в генетически древненовгородских говорах (изменения е в /о/ перед твёрдыми согласными; распространение долгих шипящих, формировавшихся в результате утраты затвора в сочетаниях /ш’ч’/ и /ж’д’ж’/; распространение чередования губно-зубных согласных /в/ с /ф/; совпадение основ в падежных формах личного местоимения 2-го лица и возвратного местоимения с различением окончаний у тех же местоимений (формы родительного и винительного падежей меня, тебя, себя и формы дательного и предложного падежей мне, тебе, себе); выпадение интервокального /j/ и т. д.)[35].

Наиболее тесно исторически связаны с древненовгородским диалектом севернорусские говоры Вологодской, Ладого-Тихвинской и отчасти Поморской групп. Распространение данных говоров на периферии территории Новгородской земли позволило им лучше сохранить диалектные черты новгородской метрополии XI—XIV веков, нежели собственно новгородским говорам в районе озера Ильмень, подвергшимся уже в ранний период сразу после завоевания Новгорода Московским государством наиболее интенсивному воздействию ростово-суздальского диалекта[39]. В современных новгородских говорах черты древненовгородского происхождения встречаются достаточно редко. Более того, даже в близких им севернорусских ладого-тихвинских говорах не сохранилось цоканья, губно-губных спирантов и чередования л с /ў/ в конце слога и слова, сохранившихся в территориально отдалённых от них вологодских говорах[40].

Западные среднерусские говоры

Значительно лучше в силу своего периферийного положения сохранили исконные диалектные черты и тенденции их развития современные псковские и гдовские говоры. В этих говорах нередко сохраняются те явления, которые были утрачены говорами центральной части Новгородской земли в период усиления влияния Московского государства[41].

Авторы диалектного членения русского языка 1964 года связывают происхождение сочетания ареалов ряда диалектных явлений, которые группируются, во-первых, в области Новгородской земли раннего периода (до XIV века) и, во-вторых, в области, охватывающей помимо исконной новгородской территории районы поздней колонизации, с древненовгородским диалектом[42]. Данные сочетания ареалов были выделены в числе особых объектов в классификации русских диалектов, имеющих вспомогательное значение, как северо-западная и северная диалектные зоны. Показательно, что ареал северной диалектной зоны, охватывающий почти все говоры северного наречия, не включает в себя говоры Костромской группы, генетически восходящие к ростово-суздальскому диалекту.

Источники и письменность

Древненовгородский диалект представлен одними из самых древних письменных текстов, созданных на славянских языках[13]. Основным типом источников изучения древненовгородского диалекта являются берестяные грамоты — записи на кусках берёзовой коры, найденные в Новгороде и других городах данного арела (Пскове, Старой Руссе, Торжке) и датируемые XI—XV веками (первые грамоты были найдены в 1951 году)[44]. Тексты берестяных грамот чаще всего написаны на чистом диалекте, лишь иногда — с влиянием наддиалектных древнерусских или церковнославянских норм. Кроме того, имеются некоторые надписи на предметах (в частности, на деревянных «цилиндрах-замка́х» для мешков сборщиков дани) и приписки на полях церковных книг этого же периода. Сведения о древненовгородском диалекте фиксируются также по отклонениям от норм наддиалектного древнерусского языка или церковнославянского языка, содержащимся в пергаменных грамотах, летописях, книгах новгородского происхождения XI—XV веков. Для реконструкции древненовгородского диалекта имеют косвенное значение данные топонимики и описания современных русских говоров, распространённых на территории Новгородской земли, включая области поздней колонизации[5][45].

Все источники изучения древненовгородского диалекта можно разделить на прямые, к которым относятся тексты, написанные непосредственно на данном диалекте в период его существования в живой речи и сохранившиеся до настоящего времени в подлиннике, и косвенные, к которым относятся тексты, написанные непосредственно на древненовгородском диалекте, но известные в виде позднейших списков или созданные в более поздний период, а также тексты, написанные в основном по нормам другого языка (древнерусского или церковнославянского) в рассматриваемый или более поздний период, имеющие отклонения, вызванные влиянием древненовгордского диалекта, данные топонимики и ономастики, материалы современных говоров, заимствования в соседние языки и диалекты или заимствования из них[46].

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Фонологическая система древненовгородского диалекта раннего периода в целом не отличалась от фонологической системы наддиалектного древнерусского языка. Основной особенностью северно-восточнославянского ареала было наличие цоканья (совпадения аффрикат /ц/ и /ч/ в звуке [ц’’]), наличие фонемы /г/ взрывного образования при южно-восточнославянской фрикативной /γ/ на месте праславянской *g, а также корреляция средненёбных и задненёбных непереднеязычных согласных (противопоставление вьрьгу «бросаю» и нога — Гюрьгю и могѧ)[47][48]:

Непереднеязычные
Средненёбные Задненёбные
Фрикативные x’ j x
Взрывные к’ г’ к г

Наличие фонемы /г/ и цоканья было характерно для древненовгородского диалекта в широком смысле. В частности, неразличение фонем /ц/ и /ч/ широко отражено, начиная уже с самого раннего периода, как в берестяных грамотах, так и в пергаменных новгородских рукописях: хоцоу «хочу», отьчеви «отцу», цето «что»[49][50]. Если во всем ареале древненовгородского диалекта совпали в одной фонеме рефлексы первой регрессивной и прогрессивной палатализации для *k и рефлексы сочетания *kj, то в восточноновгородских говорах совпали также рефлексы второй регрессивной палатализации для *k и рефлексы сочетаний *tj и *kt[51]. В южнорусском диалекте (и в наддиалектном древнерусском) этому соответствуют две фонемы: č и c: чисто, скачеши, печи, печь, пътица, цълъ. Прочие отличия древненовгородского от древнерусского касались в основном фонотактики. Например, возможность сочетания согласных [к], [г], [х] с последующими гласными переднего ряда [ê], [е], [и][47].

Основные фонетические изменения осуществились в древненовгородском диалекте (в общем или в узком смысле) в дописьменную эпоху и в письменную — в XI—XV веках[47].

Дописьменная эпоха

Общевосточнославянские явления

Языковые явления, общие для всех восточнославянских диалектов, включая древненовгородский в широком смысле[51]:

  1. Утрата праславянских носовых гласных в первой половине X века: *ǫ перешло в u, *ę перешло в ä[52].
  2. Переход *ę̌‰ в ě во флексиях.
  3. Гласная o на месте праславянского *(j)e: осень, озеро, одинъ.
  4. Возникновение l эпентетического после губных согласных p, b, m, v на стыке морфем на месте праславянских сочетаний губного с j: *pj > pl, *bj > bl’, *vj > vl’, *mj > ml’: земля, купля[53].
  5. Изменения в сочетаниях *TelT, *TьlT > *TolT, *TъlT за исключением тех случаев, когда в позиции перед *el, *ьl находились шипящие согласные, образованные из *k, *g, *x в процессе первой палатализации.
  6. Переход праславян­ских сочетаний *orT, *olT в начале слова в зависимости от интонации в roT, loT или в raT, laT.
Собственно дрененовгородские явления

Для всего древненовгородского ареала, включая восточноновгородские говоры, были характерны два явления, отличавшие его от южно-восточнославянского ареала: цоканье и сохранение исконного взрывного [г][51].

Сочетания типа *TorT развивались в полногласные сочетания в древненовгородском ареале неодинаково. Для восточноновгородских говоров (как и для остальной части ареала, на которой сформировался русский язык) предполагается переход *TorT > ToroT. В части западноновгородских и древнепсковских говоров (как и в ареале формирования белорусского и украинского языков), вероятнее всего, развивались сочетания типа TorəT или ToroT (исходя из современных диалектных балэ́нья, балы́нья «болотистое место» из *bolnьje, сочетаний олы, оры в севернорусских словах: по́лымя, го́лымя́ наряду с го́ло́мя́ «открытое море», шо́лымя наряду с шо́ломя «пригорок, холм», скорынью «щёку»). В некоторых западноновгородских говорах, возможно, развивались особые рефлексы сочетаний гласных с плавными согласными *TorT > *TroT как и в польском языке: в памятниках — 2 срочька «два сорочка» (сорочькъ — товарно-денежная единица, первоначально «40 шкурок»), срочькъ (форма родительного падежа множественного числа), сроцеке (форма именительного падежа единственного числа), погрод(ье) «погородье» (подать, взимавшаяся с городов), дрогое «дорогое», Вълосъ «Волос»; в диалектах (западнорусских, севернорусских, сибирских) — млóдому, млóчная трава, на́влока «наволочка», облока́ться «одеваться», броздни́к «род мотыги», злота́вка «гольян» (вид рыбы), злоту́ха «ягода черемухи», крони́ться «прятаться, хорониться»; в топонимх — Дрогини, Клодовище, Скроботово, Хлопово и т. д. В то же время написание с ро, ло вместо оро, оло встречается и в древнерусских памятниках других регионов, оно объясняется контаминацией русских и церковнославянских форм (неточным написанием русских слов по церковнославянской модели), а в западнорусских источниках — польским влиянием. В диалектах же возможны случаи позднего выпадения гласной[54][55].

Ряд явлений, отсутствующий в восточноновгородских говорах, характеризует прежде всего западноновгородский и/или древнепсковский ареалы (новгородско-псковский пучок диалектов):

  1. Отсутствие эффекта второй регрессивной палатализации заднеязычных — согласные *k, *g, *x в позиции перед гласными ě и i были только смягчены, а не перешли в свистящие согласные, как во всех остальных праславянских диалектах[56][57].
    • В корнях слов: кѣле «цел»; хѣрь «серь», «серое (некрашеное) сукно»; кьркы «церковь»; хѣде «седой»; в северо-западных говорах: кеп «цеп»; кевь, ке́вка «цевка», «катушка»; кеди́ть «цедить», ке́ли́ть «дразнить, сердить»; топонимы Хъдово, Хърово и т. п
    • На стыке основы и окончания: в формах a-склонения дательного-местного падежа единственного числа (къ тетъкѣ, на Лугѣ); именительного-винительного падежа двойственного числа (бльстъкѣ); в формах o-склонения местного падежа единственного числа (на отрокѣ, по великѣ дьни), именительного падежа множественного числа (отроки, вежьники); местного падежа множественного числа. (въ торокѣхъ); в различных формах адъективного (въ другѣи, въ другѣмь) и местоименного склонения (вьхѣ, вьхѣмъ); в императивах (лѧги, реки, моги, испеки, могите); в формах, где окончание -ѣ не первично — родительного падежа единственного числа (отъ Нѣжькѣ, у Лодыгѣ), именительного-винительного падежа множественного числа женского рода (гвѣздъкѣ) и т. д.
    • В сочетаниях *kv, *gv (по-видимому, также *xv) в позиции перед гласными ě, i, ь (как и в западнославянских языках): гвѣзда «звезда»; квѣт «цвет»; квѣлити «дразнить, сердить»; гвьрста (гвьрзда) «дресва»; топонимы Гвездено и Гвезденка и т. п.
В наддиалектном древнерусском вторая палатализация была осуществлена (цѣлъ, сѣръ, сѣдъ, на руцѣ, на нозѣ, къ сосѣ, друзии, мози и т. п.), в восточноновгородских говорах эффект второй палатализации очень рано начал устраняться в позиции на стыке основы и окончания. Рефлексы второй палатализации регулярны в книжных памятниках Новгорода (при наличии в ряде случаев ошибок в тексте), в берестяных грамотах они присутствуют только лишь в церковной лексике.
  2. Отсутствие эффекта третьей прогрессивной палатализации для *x — так, основа «весь» имела вид вьх- во всей парадигме: в[ъ]хоу, въхо, отъ въхоѣ, въ въхъ, овхо «совсем, полностью», вхого «всего», на вхыхъ и т. п., включая топоним Вховежъ (от имени *Вьховѣдъ «Всевед»). Наряду с редкими примерами отсутствия эффекта палатализации для фонемы *g (не лего «не позволено»; «нельзя», нелга «нельзя», древнескандинавские заимствования варѧгъ; стѧгъ) зафиксированы формы слов, в которых палатализация осуществилась (кънѧзь «князь»; оусерѧзи «серьги»). Для *k палатализация была определённо осуществлена: вѣверицѣ, отьць, сужьдальць, задьница, мѣсѧць и т. п.[58]
  3. Рефлексы праславянских *tj, *dj, *sj, *zj в общем случае и в составе сочетания *stj, *zdj в наддиалектном древнерусском — согласные č, ž, š, ž, древненовгородский диалект в узком смысле и восточноновгородские говоры отличаются лишь наличием c’’ (иначе — ц’’) на месте č: хоц’’”еши, прихажаи, прашаи, кожюхе и т. п. Помимо этого, в берестяных грамотах встречаются примеры с [g’] или [z’] на месте *dj: ноугене (нугьнѣ) «очень, сильно» из *nudjьn-; ризьи «рыжий» из *rydjьjь и мезенъ «межень» из *medj-. В современных псковских говорах на месте *tj, *dj, *sj, *zj отмечаются согласные к, г, х, ɣ: сустрека́ть «встречать»; рога́ть «рожать», ве́хать «вешать», ва́ɣывать «важивать, возить». На месте праславянских *stj, *zdj в древнерусском развились сочетания [š’č’], [ž’ǯ’] в восточноновгородских говорах [s’’c’’], [ž’ǯ’], в древнепсковском диалекте [š’k’], [ž’g’], в древненовгородском диалекте в узком смысле сосуществовали восточноновгороские и древнепсковские рефлексы. Сочетание [š’k’] в письменных памятниках, по-видимому, передаётся буквой «щ»[59].
  4. Сочетания *tl, *dl в древнепсковском развивались в kl, gl: клещь «лещ»; жерегло «узкий пролив»; жагло «жало», ёгла, егль «ель»; мочигло «болото»; привегле «привёл»; въсѣгли «сели», сустрѣкли «встретили», учкле «учёл»; топонимы псковского и новгородского ареалов — Жаглово, Виглино, Еглино, Раглицы, Сеглицы. В восточноновгородском ареале данные сочетания развивались как и в древнерусском языке *tl, *dl > l: лещь, жало, ель, сустрѣли и т. д. В говорах Новгородской земли в узком смысле отмечено сосуществование обоих типов рефлексов при широком распространении топонимов с kl, gl[60].
  5. Основной тип развития сочетаний гласных с плавными типа *ТъrT в древненовгородском диалекте — переход в ТъrъТ с двумя гласными вокруг плавного. Так же *TъlT > ТъlъТ, *TьrT > ТьrьТ (причём перед твёрдыми зубными ТьrьТ > ТьrъТ), *TьlT (не перешедшее в *TъlT) > ТьlъТ: мълъви «скажи»; въ бъръзѣ «быстро, спешно»; смьрьди «смерды»; смьръда «смерда» и т. п. В последующем новые гласные были заменены так же, как и прочие редуцированные в остальных позициях. Отмечаются случаи, когда в подобных рефлексах вторая гласная развивалась в ы: молыния, молыньа. Стандартное древнерусское написание с одним гласным перед плавным — типа ТъrТ (исконное сочетание не изменилось, либо мог возникать после плавного слабый вокалический призвук, не развившийся затем в самостоятельную гласную). Сохранение исконного ТъrТ характерно и для восточноновгородских говоров. Помимо перехода *ТъrT > ТъrъТ в древненовгородском ареале отмечен также переход *ТъrT > ТrъТ (с редуцированным после плавного) или Тъr̥ъТ (со слоговым плавным, окружённым с обеих сторон нефонологическими вокальными призвуками): мловила «сказала»; во брозѣ «спешно»; къ Влъчькови «к Волчку»; не длъжьнъ (в берестяных грамотах); на трогу «на торгу»; проты «порты, одежды»; помродавъ «усмехнувшись»; млониꙗ «молния»; влочець «волчец»; мрезци «мерзкие» (в Житии Андрея Юродивого конца XIV века). В пергаменных рукописях такие написания встречаются наряду с другими вариантами развития сочетания *ТъrT. В современных говорах встречаются словоформы типа клоч, клочь, клочи́ — колч, ко́лча́, ко́лчи́ «кочка, поросший мхом островок»; мро́да — мо́рда «рыболовная сеть, верша»; кропа́ть — корпа́ть, корпе́ть «чинить обувь, одежду», «штопать», «делать мелкую, трудоёмкую работу», «копаться, возиться» и т. д. При этом рефлексы типа TroT встречаются чаще всего на севере (и в Сибири), типа TorT — на юге; обоих типов — в новгородских, псковских и смоленских говорах. Вероятно, данный рефлекс возник в одной из групп западноновгородских говоров и проникал в древненовгородский диалект в узком смысле[61][62].
  6. Для древнепсковского диалекта (или части его говоров) характерно такое явление, как шоканье (шепелявенье) — совпадение s’ — š’, z’ — ž’ с появлением фонем s’’, z’’ (иначе — с’’, з’’): с’’ила, с’’есть «шесть», з’’има, з’’алоба «жалоба» при словоформах сила, шесть, зима, жалоба в наддиалектном древнерусском и восточноновгородских говорах. В псковских памятниках шепелявенье отражается очень широко в смешении букв «с» — «ш», «з» — «ж». В собственно новгородских говорах данное явление встречается очень редко (шизыи «сизый», «сивый»; зеребе «жеребьи»; здуци «ожидая»)[63][49].
  7. Реализация праславянского *ě в виде широкого монофтонга или дифтонга с широким вторым компонентом в древнепсковских и западноновгородских говорах. В восточнооновгородском ареале преобладала реализация *ě в виде узкого монофтонга или дифтонга, свойственная большей части остальной древнерусской территории. Со второй половины XII века в древненовгородских памятниках отмечаются случаи смешения «ѣ» с «и», они усиливаются в XIII—XV веках, отражая процесс перехода *ě > i. Таким образом, в древненовгородском диалекте в узком смысле существовала узкая реализация фонемы *ě, о существовании наряду с ней также и широкой реализации точных данных нет[64][50].
  8. Наличие протетического [j] в ряде слов, соответствующим древнерусским без начального [j] (в правосточнославянском jу- в начале слова любого происхождения, как из *ju-, так и из *jǫ-, перешло в у-): юбрѫсе «убрус» («платок», «полотенце»),. Учитывая наличие ряда слов народного происхождения (ю́ркий, юла́, юли́ть, юти́ться), которые не объясняются церковнославянским влиянием, вероятно, что переход jу- в у- осуществился непоследовательно. При этом та часть слов, которая осталась не охваченной данным переходом несколько различалась в древненовгородском и наддиалектном древнерусском[65].
  9. Случаи ассимиляции редуцированных в зависимости от качества гласной следующего слога с изменением ь в ъ или наоборот. В основе *vьx- переход ь > ъ осуществился в позиции перед слогом с гласной заднего ряда (въхо), перед слогом с гласной переднего ряда такой переход отсутствовал (вьхемо). Подобным образом изменилась редуцированная в слове възъмъ (из възьмъ—). Переход ъ > ь зафиксирован в словах в вьзѧлъ (из възѧлъ), вьз[ьми] (из възьми)[66].
  10. Поздний переход [w] > [v] (по крайней мере, не в позиции начала слова) в древнем новгородско-псковском ареале, что может объяснить передачу в заимствованиях из древнескандинавского и из прибалтийско-финских языков звука [v] как б: либь «ливы» (прибалт.-финск. liiv-); Улѣбъ Улеб (др.-сканд. Óleifr); кълбѧгъ «колбяги» (др.-сканд. kylfingr) и т. д.[67]
  11. Возможное отсутствие в древнепсковском диалекте противопоставления фонем /ɔ/ (о открытого) и /ô/ (о закрытого). В остальном восточнославянском ареале, включая восточноновгородские говоры и язык Новгорода, отмечается развитие данного противопоставления[68].
  12. Развитие ъ перед [j] и в определённых случаях также перед мягкими согласным в [e] или [ы] (а ь— в [и]) в древнепсковском диалекте. Данные изменения произошли в период процесса падения редуцированных, но их предпосылки, по-видимому, сложились намного раньше[68].
  13. Переход в определённых позициях s > x, š > x, осуществившийся, вероятно, в письменную эпоху (был возможен лишь после падения редуцированных): смехно «смешно», страхно «страшно» и т. п.[68].

Письменная эпоха

К фонетическим явлениям, которые произошли в поздний период и зафиксированы в памятниках письменности, относят:

  1. Процесс падения неконечных слабых редуцированных, длившийся с первой четверти XII века до первой четверти XIII века, отдельные случаи этого процесса отмечаются в памятниках XI века. Падение конечных редуцированных произошло несколько ранее, вероятнее всего, в XI — первой половине XII века[50][69].
    • Основные данные о падении конечных редуцированных даёт отвердение [м’] в словоформах на *-мь, возможное лишь после падения конечного ь: чимь, чиме > чимъ, чимо, так как написание ъ, ь сохранялось после исчезновения сверкратких звуков для обозначения мягкости или твёрдости согласного. В некоторых позициях исчезновение редуцированных протекало сравнительно медленно: после согласной в (въдати, дѣвъка), после р и л в начальном слоге слова (ръжи, лъжица), после сочетания согласных, в том числе и передаваемого на письме как щ (Мѣстъке, поселищьныи) и перед сочетанием согласных (почьста, дъска). Редуцированный сохранялся в древненовгородском в сочетаниях TrъT, хотя в ряде случаев отмечается выпадение его и в этой позиции: Пльсковъ > Пьсковъ, Псковъ (с дополнительным выпадением сонанта л). Помимо е, о редуцированный в TrъT мог переходить в и, ы (позаоутрыкати), как в Юго-Западной Руси. Перед [j] редуцированные ъ, ь развивались в о (в восточно-новгородских говорах), и в ы, э или о (в западно-новгородских говорах). В суффиксе -ьj-e (а также в -ьj-a, -ьj-ь) слабый ь выпадал по общим правилам. Как обычные редуцированные выпадала вставная гласная в сочетаниях типа TъrъT. Длительное время сохранялось написание редуцированных в предлогах въ, къ, съ в позиции перед согласными и [j][70].
    • Прояснение сильных редуцированных.
  2. Для древненовгородского (и древнепсковского) диалекта характерно особое развитие праславянских *vj, *mj, выразившееся в упрощении сочетании vl’ и ml’, которые перешли в l’ и n’ соответственно. Данное явление широко представлено в древненовгородских памятниках и современных говорах: испралю «исправлю», ꙗколь вместо ꙗковль (притяжательное прилагательное от имени Ꙗковъ «Яков»), на зени «на земле», крень «кремль» и т. д. Переход vl’ > l’, ml’ > n’ фиксируется уже в XII веке, но, по-видимому, мог произойти и ранее[62].

Морфология

В морфологии самая яркая черта — именительный падеж единственного числа о-склонения на -е вместо -ъ: Иване (форма имени Иван), старе «старый», кето «кто», ср. древнерусское к-ъ-то; перед этим -е не было эффекта первой палатализации: замъке «замок», а не *замъче. В родительном падеже единственного числа а-склонения отмечалась флексия -ѣ вместо -ы (у женѣ вместо у жены) и др.

История изучения

Одним из первых исследователей, обративших внимание на особенности древних памятников письменности новгородского происхождения, был П. А. Лавровский («О языке северных русских летописей», 1852), он устанавливает древность новгородских диалектных особенностей, отвергая тем самым положение И. И. Срезневского о единстве древнерусского языка до XIV века. Историческая диалектология русского языка, и изучение древнего новгородско-псковского ареала в частности, привлекает внимание во второй половине XIX — начале XX века многих учёных. К этому времени относятся работы по изучению древнепсковского диалекта А. И. Соболевского и Н. М. Каринского[71]. Подробную характеристику древненовгородского диалекта даёт А. А. Шахматов («О языке новгородских грамот», 1885—1895, «Исследования о двинских грамотах XV в.», 1903), он же работает над изучением древнепсковских памятников («Несколько заметок об языке псковских памятников IV—V вв.», 1912). Ряд своих работ (с 1884 по 1919 годы) А. А. Шахматов посвятил проблеме истории формирования восточнославянских языков[72]. Его теория, в которой современные отношения между диалектными группами почти без изменений были перенесены в отдалённое прошлое, была критически оценена Т. Лер-Сплавинским, Р. И. Аванесовым и другими учёными. Р. И. Аванесов, в частности, указал на длительное самостоятельное развитие древненовгородского и ростово-суздальского диалектов, что не было принято во внимание А. А. Шахматовым[73]. Исследовавший древненовгородский диалект в этот период Б. М. Ляпунов, был первым учёным, кто обратил внимание на отсутствие явления второй палатализации в древненовгородском диалекте.

Важнейшим событием в изучении древненовгородского диалекта стало обнаружение новгородских берестяных грамот в середине XX века. А. В. Арциховский и В. И. Борковский начинают регулярно публиковать тексты берестяных памятников, подводя итоги одному или нескольким сезонам раскопок (позднее публикацию продолжили Л. В. Янин и А. А. Зализняк). Значительный интерес учёных, вызванный этими находками, в начале 1950-х годов заметно снизился в последующие тридцать лет в связи с признанием того, что в плане лингвистики берестяные грамоты не несут какой-либо научной информации, в среде учёных сложилось представление о «безграмотности» берестяных находок. Во многом такое отношение к открытым памятникам новгородской письменности было вызвано низким уровнем исторической русистики того времени. Интерес к берестяным грамотам постепенно возрождается в связи с развитием науки, с усилившимся вниманием к изучению древнерусского языка (благодаря публикациям древнерусских памятников, появлению работ, связанных с изучением древних рукописей, изданиям исторических словарей и т. д.)[74]. Среди работ второй половины XX века, посвящённых памятникам древнерусской письменности, в которых затрагивалась проблематика древненовгородского диалекта, отмечаются: коллективное издание «Палеографический и лингвистический анализ новгородских берестяных грамот» (1955); «К истории древнепсковского диалекта IV в. (о языке Псковского пролога 1383 г.)» (1960) Т. Н. Кандауровой; «Очерки исторической диалектологии северной Руси» (1968) К. В. Горшковой[75]. Обобщающие работы этого же периода по истории древнерусского языка включают: «Вопросы образования русского языка в его говорах» (1947) и «Вопросы истории русского языка» (1958) Р. И. Аванесова; «История древнерусского языка» Л. П. Якубинского (1953); «Образование языка восточных славян» (1962) и «Происхождение русского, украинского и белорусского языков» (1972) Ф. П. Филина; коллективная монография «Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров» под редакцией В. Г. Орловой, в которой использованы данные лингвистической географии; «Историческая диалектология русского языка» (1972) К. В. Горшковой[76].

Всплеск интереса к древненовгородскому диалекту был вызван прежде всего благодаря исследованиям, предпринятым в начале 1980-х годов А. А. Зализняком. Его работы выявили новые данные по исторической грамматике древненовгородского диалекта, представили новый подход к интерпретации письменности берестяных памятников, способствовали возрождению старых и появлению новых идей и гипотез, связанных с формированием древненовгородского диалекта и его местом по отношению к остальному восточнославянскому и славянскому в целом ареалам[77].

Одной из гипотез, получившей новые обоснования и привлекшей внимание исследователей древнерусского языка, была гипотеза о западнославянском генезисе древненовгородского диалекта. Подобные предположения существовали уже достаточно давно наряду с доминирующим в науке положением об изначальном единстве языка восточных славян (распавшегося позднее на диалекты), которое предлагалось ещё в середине XIX века И. И. Срезневским[78] и на рубеже XIX—XX веков А. А. Шахматовым[79]. Наиболее раннее появление гипотезы о связи предков новгородцев с западными славянами и заселении ими Приильменья с Балтийского Поморья было отмечено в работе историка М. Т. Каченовского в 1834 году. Эта гипотеза была поддержана А. А. Котляревским, С. А. Гедеоновым, И. Е. Забелиным, Н. М. Петровским. Подобные идеи рассматривали и такие лингвисты, как А. И. Соболевский и А. А. Шахматов, но предположения о родстве западнославянских языков и северо-западных («кривичских») восточнославянских говоров имели достаточно слабое обоснование[25].

В настоящее время гипотеза о западнославянском генезисе древненовгородского диалекта рассматривается такими исследователями, как Г. А. Хабургаев и С. Л. Николаев — данная гипотеза поддерживается не только лингвистами, но и историками и археологами (В. В. Седов, В. Л. Янин). С. Л. Николаев, в частности, утверждает, что гипотеза о существовании единого правосточнославянского языка, из которого обычно постулируют происхождение всех восточнославянских диалектов, не была строго доказана и по-сути принята на веру. В свою очередь, кривический диалект, по его мнению, представлял собой особый поздне-праславянский диалект, который входил в единый лингвогеографический ареал вместе с северными западнославянскими диалектами. На территории Руси им реконструируется членение племенного языка кривичей на: псковский диалект, древненовгородский диалект (древненовгородское койне), смоленский диалект, верхневолжский диалект, полоцкий диалект и западный диалект белорусских говоров северной Гродненщины[80][81][82]. Также Г. А. Хабургаев в двух своих монографиях выдвинул положение о западнославянско-новгородском родстве и доказывал формирование древнерусского языка путём конвергенции разнородных славянских диалектов[24][83]. Данные положения в то же время были подвергнуты критике рядом исследователей. Так, например, Ф. П. Филин, полемизируя с Г. А. Хабургаевым, отстаивал факт существования единого восточнославянского праязыка, из которой позднее возникли диалекты древнерусского языка (включая древненовгородский), и считал этот факт неоспоримым[84]. В. Б. Крысько, не настаивая на промежуточном правосточнославянском этапе, полагал, тем не менее, что на основании тождественности либо близкой соотнесённости многих черт древненовгородского диалекта с чертами диалектов остального восточнославянского ареала нельзя отрицать существования общевосточнославянской языковой общности (совокупности достаточно близких друг другу восточнославянских диалектов)[22]. В свою очередь, Х. Шустер-Шевц, поддерживая точку зрения А. А. Шахматова и А. И. Соболевского, утверждал, что особенности древнесевернорусского диалекта Пскова и Новгорода могут быть объяснены тем, что в их основе лежат праславянские диалекты, которые в рамках славянской прародины находились в диалектной зоне, где, помимо диалектов-предшественников позднейшего восточнославянского, присутствовали оказавшие соответствующее влияние диалекты-предшественники лехитского, серболужицкого, а также частично — позднейшего южнославянского[9].

В своей обзорной статье 1986 года по новгородским берестяным грамотам, А. А. Зализняк утверждал, что древненовгородский диалект представляет собой обособленный славянский диалект, отличия которого от других восточно-славянских диалектов в ряде случаев восходят к праславянской эпохе. При этом ряд изглосс, как он полагал, связывают древненовгородский диалект с «западнославянским (особенно севернолехитскими) и/или южнославянскими (особенно со словенским)»[85]. В своем выступлении на X Международном съезде славистов в 1988 году А. А. Зализняк утверждал, что древненовгородский диалект XI—XII веков представлял собой продукт длительного взаимодействия севернокривического и ильмено-словенского диалектов. Соглашаясь отчасти с Г. А. Хабургаевым, он относил севернокривический диалект в северо-западную группу, которая включает в себя польский, северно-лехитский и лужицкие языки. В свою очередь, ильмено-словенский, по его мнению, входит в юго-восточную группу, состоящую из болгарского, сербохорватского, словенского и южных диалектов восточнославянской зоны, в которой ильмено-словенский объединяется по ряду изглосс со словенским и сербским языками[86]. В работе 1993 года он, в очередной раз, высказался в пользу включения северно-кривичского в языковую группу — общую для польского, северно-лехитских и лужицкого[87]. Однако, в дальнейшем он изменил свою точку зрения. После выхода в 1995 своей монографии «Древненовгородский диалект», А. Зализняк стал утверждать, что в позднепраславянскую эпоху различие между теми или иными племенными говорами было «с прагматической точки зрения ничтожным, взаимная коммуникация не составляла трудностей» и близкие друг другу в языковом отношении диалекты славянских племён образовывали этноязыковой континуум в котором неоднократные миграции и перегруппировки племён приводили к смешению единого пространства в тех или иных его областях. Это отразилось на многочисленных языковых связях и параллелях не только внутри трёх основных славянских ветвей, но и между идиомами из разных подгрупп. Подобным образом носители древненовгородского и остальных древнерусских диалектов, оказавшись в результате разного рода миграций, приводивших к тем или иным междиалектным контактам, в конечном итоге были включены в длительный процесс совместного развития, сформировавшего восточнославянскую общность[88].

Наиболее полное описание грамматики древненовгородского идиома в настоящее время дано в работе А. А. Зализняка «Древненовгородский диалект» (1995; 2-е издание, 2004). Проблематике древненовгородского диалекта были посвящены исследования таких учёных, как В. Курашкевич, С. Гжибовский, Я. И. Бьёрнфлатен, В. Вермеер, Д. С. Ворт и других. В последние десятилетия были опубликованы работы А. А. Гиппиуса, посвящённые изучению берестяных грамот; работы В. Б. Крысько, посвящённые в основном тем или иным древненовгородским диалектным особенностям и т. д.

См. также

Напишите отзыв о статье "Древненовгородский диалект"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Зализняк, 2004, с. 5—6.
  2. ↑ 1 2 3 4 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 444.
  3. ↑ 1 2 Горшкова, 1972, с. 144—146.
  4. ↑ 1 2 Горшкова, 1972, с. 153—154.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 438.
  6. ↑ Зализняк, 2004, с. 5—7.
  7. ↑ Зализняк, 2004, с. 56—57, 153—154.
  8. ↑ 1 2 3 Журавлев А. Ф. Лексико-семантическое моделирование системы славянского языкового родства. Москва: Индрик. 1994. стр. — 191
  9. ↑ 1 2 3 Шустер-Шевц Х. [www.ruslang.ru/doc/voprosy/voprosy1998-6.pdf К вопросу о так называемых праславянских архаизмах в древненовгородском диалекте русского языка] // Вопросы языкознания. 1998. № 6. стр. — 9.
  10. ↑ 1 2 Васильев В. Л. [window.edu.ru/resource/969/46969/files/mion-novsu05.pdf Архаическая топонимия Новгородской земли (Древнеславянские деантропонимные образования)] // НовГУ имени Ярослава Мудрого. — Великий Новгород, 2005. стр. — 74
  11. ↑ 1 2 3 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 439—444.
  12. ↑ 1 2 Зализняк А. А. [philology.ru/linguistics2/zaliznyak-03.htm Значение берестяных грамот для истории русского языка] // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. — М., 2003. — С. 218—223. (Проверено 30 мая 2014)
  13. ↑ 1 2 3 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 438—439.
  14. ↑ Коряков Ю. Б. Приложение. Карты славянских языков. Славянские языки Восточной Европы в кон. IX — нач. X вв. // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — ISBN 5-87444-216-2.
  15. ↑ Карта I. Расселение славянских племён и их соседей в X веке (по материалам археологии) // Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР. Выпуск I: Фонетика / Под ред. Р. И. Аванесова и С. В. Бромлей. — М.: Наука, 1986.
  16. ↑ 1 2 3 4 Хабургаев, 2005, с. 418.
  17. ↑ Александров В. А., Тишков В. А. [www.booksite.ru/fulltext/rus/sian/1.htm#5 Образование русской историко-этнической территории и государственности. Начало русской истории (X—XIV века)] // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН / под ред. В. А. Александрова, И. В. Власовой и Н. С. Полищук. — М.: Наука, 1999. — С. 14. (Проверено 30 мая 2014)
  18. ↑ Александров В. А., Тишков В. А. [www.booksite.ru/fulltext/rus/sian/1.htm#6 Образование русской историко-этнической территории и государственности. Народные миграции и образование Российского государства (конец XIV — середина XVI века)] // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН / под ред. В. А. Александрова, И. В. Власовой и Н. С. Полищук. — М.: Наука, 1999. — С. 18. (Проверено 30 мая 2014)
  19. ↑ Хабургаев, 2005, с. 419.
  20. ↑ 1 2 Зализняк, 2004, с. 6—7.
  21. ↑ Иванов В. В. [tapemark.narod.ru/les/143c.html Древнерусский язык] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  22. ↑ 1 2 Крысько, 1998, с. 85.
  23. ↑ Иванов В. В. [tapemark.narod.ru/les/093d.html Генеалогическая классификация языков] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  24. ↑ 1 2 Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. — М.: Изд-во МГУ, 1979. стр. 108—119
  25. ↑ 1 2 Крысько, 1998, с. 75—76.
  26. ↑ Крысько, 1998, с. 88—89.
  27. ↑ Седов, 1994, с. 9—11.
  28. ↑ Зализняк, 2004, с. 6.
  29. ↑ 1 2 3 Хабургаев, 2005, с. 420.
  30. ↑ Хабургаев, 2005, с. 434.
  31. ↑ Хабургаев, 2005, с. 434—436.
  32. ↑ Зализняк, 2004, с. 7.
  33. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 230—231.
  34. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 233—234.
  35. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 233—235.
  36. ↑ Захарова К. Ф., Орлова В. Г. Диалектное членение русского языка. — 2-е изд. — М.: «Едиториал УРСС», 2004. — 88 с. — ISBN 5-354-00917-0.
  37. ↑ Бромлей С. В., Булатова Л. Н., Гецова О. Г. и др. Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. — М.: Academia, 2005. — С. 257. — ISBN 5-7695-2007-8.
  38. ↑ Букринская И. А, Кармакова О. Е. и другие. [www.gramota.ru/book/village/dialects.html О диалектном членении русского языка: наречия и диалектные зоны]. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. [www.webcitation.org/65aH77C51 Архивировано из первоисточника 20 февраля 2012]. (Проверено 30 мая 2014)
  39. ↑ Горшкова, 1972, с. 146.
  40. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 282.
  41. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 445.
  42. ↑ Бромлей С. В., Булатова Л. Н., Гецова О. Г. и др. Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. — М.: Academia, 2005. — С. 250. — ISBN 5-7695-2007-8.
  43. ↑ [gramoty.ru/index.php?no=155&act=full&key=bb Берестяная грамота 155.] — 60-е — 90-е гг. XII в., Новгород, раскоп Неревский, усадьба «Е».
  44. ↑ Зализняк, 2004, с. 15.
  45. ↑ Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. — 2008.
  46. ↑ Зализняк, 2004, с. 11.
  47. ↑ 1 2 3 Зализняк, 2004, с. 38.
  48. ↑ Хабургаев, 2005, с. 421—422.
  49. ↑ 1 2 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 439.
  50. ↑ 1 2 3 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 441.
  51. ↑ 1 2 3 Зализняк, 2004, с. 39.
  52. ↑ Галинская, 2004, с. 43—44.
  53. ↑ Иванов В. В. [tapemark.narod.ru/les/088a.html Восточнославянские языки] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  54. ↑ Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 440—441.
  55. ↑ Зализняк, 2004, с. 39—41.
  56. ↑ Зализняк, 2004, с. 42—45.
  57. ↑ Галинская, 2004, с. 64—65.
  58. ↑ Зализняк, 2004, с. 45—47.
  59. ↑ Зализняк, 2004, с. 47—49.
  60. ↑ Зализняк, 2004, с. 49.
  61. ↑ Зализняк, 2004, с. 49—52.
  62. ↑ 1 2 Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 440.
  63. ↑ Зализняк, 2004, с. 52.
  64. ↑ Зализняк, 2004, с. 52—53.
  65. ↑ Зализняк, 2004, с. 54.
  66. ↑ Зализняк, 2004, с. 54—55.
  67. ↑ Зализняк, 2004, с. 55.
  68. ↑ 1 2 3 Зализняк, 2004, с. 56.
  69. ↑ Зализняк, 2004, с. 58.
  70. ↑ Зализняк, 2004, с. 61—65.
  71. ↑ Горшкова, 1972, с. 6—8.
  72. ↑ Горшкова, 1972, с. 10—12.
  73. ↑ Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 3—4.
  74. ↑ Крысько, 1998, с. 74.
  75. ↑ Горшкова, 1972, с. 14—15.
  76. ↑ Горшкова, 1972, с. 18.
  77. ↑ Крысько, 1998, с. 74—75.
  78. ↑ Горшкова, 1972, с. 6—7.
  79. ↑ А. А. Шахматов. [www.ruthenia.ru/apr/textes/shakhmat/shakh01.htm Русский язык, его особенности. Вопрос об образовании наречий. Очерк основных моментов развития литературного языка] // Очерк современного русского литературного языка. — 5-е изд.. — М.: Книжный дом «Либроком» 5 изд., 2012. — 232 с. — ISBN 978-5-397-02214-9. (Проверено 30 мая 2014)
  80. ↑ Николаев С. Л. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/SovSlav/SovSlav-1990-4.pdf К истории племенного диалекта кривичей] // Советское славяноведение. — М.: «Наука», 1990. — № 4. — С. 62. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0132-1366&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0132-1366].
  81. ↑ Николаев С. Л. [www.ruslang.ru/doc/voprosy/voprosy1994-3.pdf Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов] // Вопросы языкознания, 1994, No 3. стр. 25—26
  82. ↑ Крысько, 1998, с. 76.
  83. ↑ Хабургаев Г. А. Становление русского языка: Пособие по исторической грамматике. (Для филол. фак. ун-тов и пед. ин-тов). — М.: Высшая школа, 1980. стр. 80—81
  84. ↑ Филин, 1980, с. 49—50.
  85. ↑ Зализняк А. А. Новгородских берестяных грамотах с лингвистической точки зрения // Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977—1983 гг.). М., Наука, 1986, стр. 217—218.
  86. ↑ Зализняк А. А. Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского языка // Толстой И. Н. (отв. ред.) Славянское языкознание: X Международный съезд славистов (София, сентябрь 1988). М.: Наука, 1988. С. 175—176.
  87. ↑ Зализняк А. А. К изучению языка берестяных грамот // В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1984—1989 гг.). М., Наука, 1993, стр. — 232
  88. ↑ Зализняк, 2004, с. 56—57.

Литература

  1. Галинская Е. А. Историческая фонетика русского языка. — Издательство Московского университета, «Наука». — М., 2004. — С. 37—38, 64—66. — ISBN 5-211-04969-1..
  2. Горшкова К. В. Историческая диалектология русского языка. — М.: «Просвещение», 1972. — 160 с.
  3. Зализняк А. А. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1977—1983 гг. — М., 1986.
  4. Зализняк А. А. К изучению языка берестяных грамот // Новгородские грамоты на бересте. Из раскопок 1984—1989 гг. — М., 1993.
  5. Зализняк А. А. [gramoty.ru/library/zalizniak01.pdf Значение берестяных грамот для истории русского языка] // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. — М.: «Индрик», 2003. — С. 218—223.
  6. Зализняк А. А. [gramoty.ru/?id=dnd Древненовгородский диалект]. — 2-е издание, переработанное с учетом материала находок 1995—2003 гг. — М.: «Языки славянской культуры», 2004. — 872 с. — ISBN 5-94457-165-9. (Проверено 30 мая 2014).
  7. Зализняк А. А., Шевелёва М. Н. Восточнонославянские языки. Древненовгородский диалект // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 438—444. — ISBN 5-87444-216-2..
  8. Захарова К. Ф., Орлова В. Г., Сологуб А. И., Строганова Т. Ю. Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров / ответственный редактор В. Г. Орлова. — М.: «Наука», 1970. — 456 с.
  9. Крысько В. Б. Древний новгородско-псковский диалект на общеславянском фоне // Вопросы языкознания. — М.: «Наука», 1998. — № 3. — С. 74—93.
  10. Седов В. В. Восточнославянская этноязыковая общность // Вопросы языкознания. — М.: «Наука», 1994. — № 4. — С. 3—16.
  11. Филин Ф. П. [www.philology.ru/linguistics2/filin-80.htm О происхождении праславянского языка и восточнославянских языков] // Вопросы языкознания. — М.: «Наука», 1980. — № 4. — С. 36—50.
  12. Хабургаев Г. А. Восточнонославянские языки. Древнерусский язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 418—438. — ISBN 5-87444-216-2..
  13. Янин В. Л. [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/137788/Yanin_-_Ocherki_istorii_srednevekovogo_Novgoroda.html Очерки истории средневекового Новгорода]. — М.: Языки славянской культуры», 2008. — 424 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-9551-0256-6. (Проверено 30 мая 2014).

Ссылки

  • [gramoty.ru/ Древнерусские берестяные грамоты]
 
Восточные
Западные
Лехитские
Лужицкие
Чешско-словацкие
Южные
Западные
Восточные
Другие
Смешанные
Пиджины
† — мёртвые, разделившиеся или изменившиеся языки

Отрывок, характеризующий Древненовгородский диалект

«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Древненовгородский_диалект&oldid=81317377»