Древнепольский язык

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Древнепольский язык
Страны:

Польша (до XVI века)

Вымер:

К началу XVI века развился в среднепольский язык

Классификация
Категория:

Языки Евразии

Индоевропейская семья

Славянская ветвь
Западнославянская группа
Лехитская подгруппа
Письменность:

латиница

См. также: Проект:Лингвистика

Древнепо́льский язы́к (старопольский язык, польск. język staropolski) — название начального периода в развитии польского языка[1][2], определяемого временными рамками от момента обособления польского языка из пралехитского диалекта[~ 1] до начала XVI века (начала среднепольского периода)[3] или (без включения в древнепольский период дописьменной эпохи) с 1136 года, времени появления «Гнезненской буллы» (польск. Bulla protekcyjna) — письменного памятника с польскими глоссами, до начала XVI века[4]. Конец древнепольского периода определяется становлением на базе культурного диалекта[~ 2] литературного польского языка[5].

Древнепольский язык характеризуется такими фонетическими явлениями и процессами, как: лехитская перегласовка; вокализация сонантов r̥, ŕ̥ и l̥, l̥’; падение редуцированных; возникновение заместительной долготы у некоторых гласных после утраты слабых редуцированных; выпадение интервокального j и стяжение гласных; утрата противопоставления гласных фонем по долготе-краткости; совпадение общеславянских носовых *ǫ и *ę в одном гласном с последующим развитием его в носовые ǫ и ę; установление вместо общеславянского подвижного ударения сначала инициального (на первом слоге), а затем парокситонического (на предпоследнем слоге); переход палатализованных переднеязычных согласных s’, z’, t’, d’ в среднеязычные палатальные шипящие и т. д. Для морфологической системы древнепольского языка характерны: формирование новой, построенной по родовому признаку системы склонения существительных: мужского, женского и среднего типов; утрата простых форм прошедших времён, имперфекта и аориста; вытеснение кратких именных форм прилагательных и причастий полными (местоименными); развитие из форм перфекта новых форм прошедшего времени и т. д.[6] Основное влияние на лексику древнепольского оказывали латинский, чешский и немецкий языки[7].

Источниками для изучения древнепольского языка в дописьменную эпоху являются данные сравнительно-исторической грамматики славянских языков, материал польских диалектов и несколько памятников письменности с польскими глоссами[8]; источники письменной эпохи — многочисленные памятники латинского языка с польскими глоссами и памятники, созданные только на польском языке: «Свентокшиские проповеди» (польск. Kazania świętokrzyskie), «Флорианская псалтырь» (польск. Psałterz floriański), «Богородица» (польск. Bogurodzica), «Шарошпатацкая Библия» (польск. Biblia szaroszpatacka) и многие другие[9].

Древнепольский язык был распространён главным образом на территории современной Польши: в раннюю эпоху своего существования — в польских племенных княжествах, позднее — в Польском королевстве.





Периодизация истории польского языка

Этапы развития польского языка в существующих периодизациях его истории у различных исследователей рассматриваются зачастую по-разному. Авторами работ по истории польского языка, как правило, выделяется разное число исторических периодов развития языка, длительность этих периодов также нередко определяется неодинаково. В одних периодизациях понятие «древнепольский язык» охватывает дописьменную и письменную эпохи (З. Клеменсевич), в других — дописьменный период рассматривается отдельно от древнепольского периода (С. Слонский), различной также определяется длительность дописьменного и письменного древнепольских периодов[4].

Дописьменный период

В большинстве периодизаций истории польского языка дописьменный период определяется временем от обособления польского языка из праславянского (по мнению С. Урбанчика, начало польского как отдельного славянского языка восходит к рубежу IX и X веков)[10][11] до 1136 года[1], когда появился первый литературный памятник с польскими глоссами — протекторная булла папы Римского Иннокентия II, выданная гнезненскому архиепископу Якубу из Жнина (польск. Bulla protekcyjna) — на латинском языке (включающая около 410 польских слов — личных имён и географических названий)[12][13]. В периодизации С. Слонского дописьменный период длится до начала XIV века, времени появления первых памятников на польском языке. Дописьменный период он разделил на два этапа, первый — до конца XI века с отсутствием памятников письменности — и второй — в XII—XIII веках, когда появились памятники письменности на латинском языке с польскими глоссами[14].

Памятники с польскими глоссами известны и ранее появления буллы 1136 года, к ним относятся хроника Географа Баварского (IX век), в которой упоминаются названия польских племён, и хроника Титмара (X—XI века) с названиями польских племён, городов и рек[13][15]. Помимо письменных памятников источниками для изучения дописьменного периода являются языковые явления польских диалектов и других славянских языков.

Древнепольский период

Собственно древнепольский (старопольский) период (или письменный период древнепольского языка) охватывает время с 1136 года до начала XVI века[~ 3]. С. Слонский в этом отрезке времени выделяет второй дописьменный период в XII—XIII веках с письменными памятниками на латинском языке с польскими глоссами и первый период письменной эпохи с начала XIV века до середины XVI века с появлением письменных памятников на польском языке и формированием польского литературного языка[14]. Я. Розвадовский определял временные рамки древнепольского периода с 1100 года до конца XV века (до утраты в польском языке долготы-краткости гласных), подобная периодизация, устанавливаемая на основе процесса фонетических изменений, была предложена также З. Штибером. В указанную эпоху П. Зволинский выделял три исторических периода: первый (X—XII века) с появлением латинских памятников с польскими глоссами; второй (XIII — середина XV века) с появлением первых памятников на польском языке; третий (середина XV — середина XVI века) со вторым чешским влиянием и начальным периодом формирования литературного польского языка[16]. Границей между древнепольским и среднепольским периодами, которую почти все исследователи истории польского языка определяют началом — серединой XVI века, является как значительное грамматико-структурное преобразование языка, так и важнейшие изменения в характере его функционирования: развитие книгопечатания, проникновение польского языка во все сферы письменно-литературного использования, занятые в то время латинским языком, становление разнообразной по стилям и жанрам оригинальной польской письменности[17].

Древнепольский период известен по различным грамотам, летописям, хроникам, надгробным надписям и прочим памятникам письменности[9]. Данный период истории польского языка охватывает памятники на латинском языке с отдельными польскими глоссами (имена собственные, географические названия и другое), включая «Генрикову книгу» (польск. Księga henrykowska) XIII века, содержащую предложение, считающееся самым первым записанным предложением по-польски; а также памятники на польском языке, главным образом религиозного содержания — Библию и её части, жития святых, различные молитвы, религиозную поэзию и другое. Самым древним написанным по-польски религиозным памятником являются «Свентокшиские проповеди» (польск. Kazania świętokrzyskie) XIV века[3][12][13]. К светским памятникам (число которых намного меньше религиозных) относят судебные хроники, своды статутов, различного рода поэзию, переводы латинских документов, словари, письма и другое.

Памятники

Памятники на латинском языке с отдельными польскими глоссами[9][13][18][19]:

Памятники на польском языке[9][12][13][20][21]:

  • «Свентокшиские проповеди» (польск. Kazania świętokrzyskie) — сохранились в рукописи середины XIV века — древнейший памятник польского языка;
  • «Флорианская псалтырь» (польск. Psałterz floriański) конца XIV века;
  • Судебные записи (польск. roty sądowe, roty przysiąg sądowych) с конца XIV века — хорошо сохранили разговорный язык и бытовую лексику той эпохи;
  • «Житие св. Блажея» (польск. Żywot świętego Błażeja) XV века;
  • «Гнезненские проповеди» (польск. Kazania gnieźnieńskie) конца XIV — начала XV века — смешанный польско-латинский памятник;
  • Религиозная песня «Богородица» (польск. Bogurodzica) (самая ранняя запись песни относится к XV веку) — первый поэтический памятник польского языка;
  • «Библия королевы Софьи», или «Шарошпатацкая библия» (польск. Biblia królowej Zofii, или Biblia szaroszpatacka) 1455 года — первый польский перевод Библии;
  • «Легенда о св. Дороте» (польск. Legenda o świętej Dorocie) начала XV века;
  • «Легенда о св. Алексее» (польск. Legenda o świętym Aleksym) — рифмованный памятник середины XV века, отражающий черты мазовецкого диалекта;
  • «Легенда о св. Станиславе» (польск. Legenda o świętym Stanisławie);
  • «Разговор магистра Поликарпа со смертью» (польск. Rozmowa mistrza Polikarpa ze śmiercią) — рифмованный памятник, записанный в 1463 году, отражающий черты мазовецкого диалекта;
  • Жалоба умирающего (польск. Skarga umierającego) второй половины XV века;
  • Песнь сандомирянина (польск. Pieśń Sandomierzanina) конца XV века;
  • Liber formularum et epistolarum XV века — содержит первый образец письма, написанный от имени женщины;
  • Мария, пречистая дева (польск. Maryja czysta dziewice) XIV века;
  • Сетования Богородицы под крестом (польск. Żale Matki Boskiej pod krzyżem, Posłuchajcie bracia miła) конца XV века;
  • Христос воскрес (польск. Krystus z martwych wstał je) XIV века;
  • Твои святые воскресят (польск. Przez Twe święte z martwych wstanie) XIV века;
  • Иисус Христос, богочеловек (польск. Jezus Krystus Bóg człowiek) начала XV века;
  • Славься, Царь небесный (польск. Zdrów bądź, Królu niebieski) начала XV века;
  • Творчество Владислава из Гельново под Опочно (польск. Władysław z Gielniowa pod Opocznem) — около 1440—1505 годов:
    • Иисуса Иуда предал (польск. Jezusa Judasz przedał);
    • Ангелы уже веселятся (польск. Już się anieli wiesielą);
    • Когда правил Август (польск. Augustus kiedy królował);

Диалекты

Для древнепольского языка были характерны диалектные различия, известные ещё с эпохи формирования восточнолехитских племён: относительному языковому единству полян, вислян и сленжан противопоставлялся диалект мазовшан, выделявшийся такими древними изоглоссами, как наличие глухого типа сандхи и переход *l̥’ перед t, d, s, z, n, r, ł в oł. Ещё более обособленным от остальных был диалект западнолехитского племени поморян[26].

Основные фонетические процессы дописьменной и раннеписьменной эпохи древнепольского периода были осуществлены на польской языковой территории единообразно, большинство черт, характеризующих современные группы польских диалектов (великопольскую, малопольскую, мазовецкую и силезскую), сформировалось относительно поздно. В то же время некоторые говоры современных польских диалектов характеризуются рядом архаичных черт, существовавших в древнепольский период в литературном языке и позднее исчезнувших в нём. К данным диалектным чертам относятся такие, как инициальное ударение; фонетическая и фонологическая самостоятельность рефлексов бывших долгих гласных; сохранение вибранта ř; наличие нестяжённых форм в именах; сохранение реликтов двойственного числа; наличие притяжательных прилагательных; отсутствие согласовательной категории мужского лица и т. д.[5]

Историческая характеристика

Древнепольский период, помимо внутриязыковых изменений в фонологии, морфологии и лексике, характеризуется также рядом историко-культурных событий, повлиявших на развитие польского языка, начиная от обособления древнепольского из пралехитского диалекта праславянского языка и заканчивая формированием польского общенационального литературного языка к XVI веку.

Важнейшими событиями, способствовавшими формированию и дальнейшему развитию древнепольского языка, были образование единого польского государства в X веке (включившее племенные княжества полян, вислян, сленжан, мазовшан и поморян, возникшие на основе существовавших ранее племенных союзов) с центром в Великой Польше и принятие христианства в 966 году. Данные события привели к консолидации разноплеменного населения польских земель в единый народ и, как следствие, способствовали интеграции племенных диалектов и формированию общенародного культурного диалекта, ставшего позднее основой общенационального литературного языка, а также способствовали развитию письменности на польском языке[10][26]. В то же время принятие христианства, сыгравшее значительную роль при объединении Польши, привело к тому, что польский оказался под сильным влиянием латинского языка, который стал литературным языком поляков и сохранял этот статус на протяжении всего древнепольского периода. Длительное взаимодействие древнепольского с латинским языком нашло отражение в многочисленных латинских лексических заимствованиях[28]. Помимо латинского значительным в древнепольский период было воздействие чешского языка, который служил не только посредником при заимствовании латинских и немецких слов, образцом калькирования, в том числе и синтаксического, но и эталоном кодификации[28].

В течение древнепольского периода отмечались такие события, отразившиеся на развитии польского языка и территории его распространения, как перенесение столицы Польши в Краков: первоначально развивавшийся на базе великопольских говоров, польский литературный язык попал в сферу влияния говоров малопольского диалекта; захват и колонизация немцами части западных и северных польских земель (Западное Поморье, Нижняя Силезия и другие), что привело к сокращению польского языкового ареала; развитие к XVI веку книгопечатания (в 1513 году появляется первая печатная польская книга — перевод средневекового молитвенника Hortulus animae), что способствует установлению общих языковых норм, унификации графики, базирующейся на латинском алфавите, формированию основы современной польской орфографии[14].

По мнению большинства исследователей истории польского языка, на позднем этапе древнепольского периода в XV—XVI веках происходит оформление литературно-языкового статуса польского языка, он начинает употребляться во всех сферах функционирования, присущих литературному языку: польский становится языком государственного делопроизводства, суда, школы (как вспомогательный язык при обучении древним языкам), становится языком художественной литературы (прозы и поэзии), политической, религиозной и философской публицистики[5].

Графика и орфография

Графика древнепольских памятников письменности характеризуется непоследовательностью в употреблении буквенных знаков: в соответствии разным звукам возможно было использование одного и того же знака, и разными знаками мог передаваться один и тот же звук. Различают простой и сложный типы графики, применявшиеся в древнепольском языке. К памятникам письменности с простой графикой относят все латинские памятники XII—XIII веков с польскими глоссами, а также «Свентокшиские проповеди», к памятникам со сложной графикой относят памятники XIV—XV веков на польском языке[29].

В простом типе графики польские звуки переданы с помощью латинского алфавита без учёта того, что для польских мягких, носовых, шипящих и других звуков в данном алфавите не было соответствующих знаков. Один и тот же буквенный знак мог передавать несколько звуков: знак z, например, мог применяться для звуков [ś], [s], [z], [ź], [ž], [ʒ], [ʒ́], знак s — для звуков [s], [š], [z], [ž]; один и тот же звук мог передаваться несколькими знаками: звук [j] мог быть передан знаками g, i, j, y, звук [ʒ́] — знаками z и d, звук [č] — знаками c и ch и т. п. В памятниках с простой графикой также отсутствовало обозначение мягкости, использовались специальные знаки ʃ или удвоенный ʃʃ (для [ś], [š], [ž]) и ѻ, φ (в «Свентокшиских проповедях») для носового звука (в «Гнезненской булле» для носовых переднего и заднего ряда использовались сочетания гласных с n и m: am, an, em, en, редко um, un).

В сложном типе графики польские звуки, отсутствующие в латинском языке, передаются при помощи лигатур (сочетаний букв) — диграфов и триграфов. Так, например, для звука [ʒ] используется лигатурное обозначение dz, для [š] — sz, для [ř] — rz, для [х] — ch и т. д. Носовой гласный изображался обычно знаком ѻ. Нередко для обозначения долгих гласных использовалось удвоение знаков (aa, ee, yy, ѻѻ, ii, uu). При этом сохранялась непоследовательность при передаче звуков [i] и [y], в обозначении рядов ([s], [z], [c], [ʒ]) — ([š], [ž], [č], [ǯ]) — ([ś], [ź], [ć], [ʒ́]), в обозначении мягкости согласных, долготы гласных и прочем.

В XV — начале XIV века появляются первые орфографические трактаты, целью которых было нормализовать польскую графику: трактат ректора Краковского университета Якуба Паркошовица 1440 года и трактат С. Заборовского 1518 года, не оказавшие, впрочем, заметного влияния на развитие графики и орфографии польского языка. Преодоление непоследовательности польской графики связывается с появлением первых печатных произведений в типографиях Кракова с XVI века. Краковские печатники выработали графику, которая сохраняла традиционный способ обозначения, используемый в рукописных польских памятниках, одновременно вводя элементы диакритики для устранения непоследовательности графики предыдущего периода. В печатных изданиях типографий Кракова этого периода были заложены основы современной польской графики и орфографии (оформившейся окончательно после немногочисленных изменений в новопольский период)[29].

Лингвистическая характеристика

Фонетика

История изменений звукового строя древнепольского языка характеризуется основной тенденцией — упрощением системы вокализма с постепенным подчинением её усложняющейся системе консонантизма.

Дописьменный период до XII века

Фонетика древнепольского дописьменного периода (до XII века)[1][30]:

  • Лехитская перегласовка ’e > ’o, ’ě > ’a, ’ę > ’ąo, ŕ̥ > r̥, l̥’ > l̥ перед твёрдыми переднеязычными согласными.
  • Утрата слоговости сонантами r̥, ŕ̥ и l̥, l̥’ и развитие на их месте сочетаний с гласными, завершившиеся к XII веку. В зависимости от согласного после сонанта произошли изменения: *ŕ̥ > ar; *r̥ > ar, *r̥ > ir, *r̥ > irz; *l̥’ > łu, *l̥’ > eł, ōł, *l̥’ > il; *l̥ > łu, *l̥ > eł, *l̥ > oł, uł.
  • Общеславянское падение редуцированных к XI веку, вокализация их в сильной позиции (*sъ̥nъ̭ > sen, «сон», *pь̥sъ̭ > pies, «пёс», «собака») и утрата — в слабой (*lěsъ̭ > las, «лес»).
  • Выпадение в существительных и прилагательных звука j в интервокальном положении (*rǫkojǫ > ręką, «рукой», *obličьje > oblicze, «лицо» и т. п.).
  • Развитие заместительной долготы после утраты слабых редуцированных: *rogъ̭ > rōg (совр. польск. róg, «угол», «рог»), *vozъ̭ > vōz (совр. польск. wóz, «повозка», «воз») и т. п.
  • Противопоставление гласных фонем по долготе-краткости.
  • Наличие носовых гласных заднего и переднего ряда ą̄, ą̆, ę̄, ę̆.
  • Сокращение числа гласных фонем. К XII веку из 20 гласных (древнепольская система гласных в VIII—IX веках совпадала с позднепраславянской системой из 20 фонем) осталось 14 вследствие вокализации редуцированных в сильной позиции и утраты их в слабой, совпадения i и y в одной фонеме в результате развития категории твёрдости-мягкости и вследствие изменений ě в ’a и ’e.
  • Развитие фонематической категории твёрдости-мягкости, как и в других славянских языках, после утраты редуцированных в слабой позиции.
  • Смягчение k, g перед i (из *y).

Период XII—XIII веков

Фонетика древнепольского письменного периода (XII—XIII века)[17][31]:

  • Совпадение во второй половине XIII века носовых гласных заднего и переднего ряда ą̄, ą̆, ę̄, ę̆ в долгом ą̄ и кратком ą̆[32].
  • Изменение древнепольских групп ir/yr в er.
  • Подвижное ударение, сохранявшееся ещё в XIII веке, преобразуется в инициальное (на начальном слоге), как в чешском, словацком и лужицких языках, к XIV веку[33].
  • Переход в XII—XIII веках мягких t’ и d’ в среднеязычные аффрикаты: t’ > ć, d’ > ʒ́; а также переход мягких s’ и z’ в среднеязычные ś и ź.
  • Развитие шипящего призвука у *r’: *r’ > r' š', *r’ > r' ž' (ř’).
  • Увеличение числа согласных фонем в связи с появлением в XII—XIII веках фонем f, f’ в результате оглушения v, v’.

Период XIV — начала XVI века

Фонетика древнепольского письменного периода (XIV — начало XVI века)[17][34]:

  • Начало с XV века длительного процесса преобразования инициального ударения в парокситоническое (на предпоследнем слоге). Такое преобразование, возможно, было связано с возникновением в многосложных словах побочного ударения на предпоследнем слоге, которое со временем стало основным (поддерживаемое тем, что в двусложных и односложных словах основным было ударение на предпоследнем слоге).
  • Выпадение в глаголах и местоимениях звука j в интервокальном положении (*bojati sę > bać się, «бояться», *stojati sę > stać się, «становиться» и т. п.).
  • Продолжение процесса перехода ir > er, irz > erz.
  • Утрата к XVI веку противопоставления гласных фонем по долготе-краткости. Вместо него сформировалось в некоторых случаях противопоставление чистых (польск. jasny) и суженных (польск. ścieśniony, pochylony) гласных (долгие гласные в древнепольском были узкими и высокими: ō произносилось как ȯ, ā — как å, ē — как ei или ey; при утрате долготы сужение в этих звуках стало их основным признаком), долгие и краткие i и u качественно не различались и слились в краткие фонемы i и u. Во времена Я. Паркошовица долгие гласные ещё существовали, а по свидетельству С. Заборовского, в 1514 году их уже не было[35].
  • Утрата ко второй половине XV века долготы, как и у других гласных в этот период, носового ą̄, он был преобразован в ą̊ (с произношением, близким к a), краткий носовой ą̆ перешёл в ę.
  • На рубеже XV и XVI веков отвердели согласные š, ž, č, ǯ, c, ʒ и, напротив, k и g смягчились перед y (после чего y изменилось в i) и e[36].
  • Развитие так называемого «расщеплённого» произношения носовых гласных перед смычными согласными.
  • Диссимиляция в группе ćc (из *tъ̭c) > jc во второй половине XV века.
  • Увеличение частотности употребления согласных f, f’ в результате заимствований из немецкого и латинского языков, часто через посредничество чешского языка.

Морфология

Хронологические границы изменений многих древнепольских грамматических явлений не прослеживаются до появления текстов на польском языке. Из немногих установленных морфологических изменений наиболее значительными, произошедшими в дописьменный период и в период появления памятников с польскими глоссами до XIV века, являются[1][37][38]:

Для периода с XIV века, когда появились памятники письменности на польском языке, характерны следующие изменения в морфологии[17][38]:

  • Дальнейшее формирование новой, построенной по родовому признаку системы склонения существительных: мужского, женского и среднего типов.
  • Постепенное вытеснение кратких именных форм прилагательных и причастий полными (местоименными).
  • Развитие из форм перфекта новых форм прошедшего времени типа wyszedł jeśm > wyszedłem, рус. я вышел, przyszli jeśmy > przyszliśmy, рус. мы пришли и т. п.

Лексика

Лексический состав древнепольского языка с точки зрения происхождения включал праславянский лексический фонд (в том числе слова праиндоевропейского происхождения и заимствования эпохи праславянского единства из готского, греческого, латинского языков, иранизмы), слова, общие для западнославянских языков, общие для языков лехитской подгруппы, собственно польские инновации[39], а также заимствования, проникавшие в польский из других языков (прежде всего латинского, чешского и немецкого) на всём протяжении данного исторического периода[7].

Праславянская лексика

К лексике праславянского фонда относятся слова, являющиеся до настоящего времени основными и наиболее употребительными в польском языке. В их составе[40][41]:

  • Существительные, обозначающие природные явления: deżdż (совр. польск. deszcz, «дождь»), śniég (совр. польск. śnieg, «снег»), cień («тень»), wiatr («ветер»), niebo («небо»), słońce («солнце»), woda («вода»), pole («поле»), rzéka (совр. польск. rzeka, «река»), żelazo («железо») и т. д.;
    Темпоральные имена: dzień («день»), północ («полночь»), lato («лето») и т. д.;
    Существительные, связанные с фауной: wilk («волк»), wrona («ворона»), krowa («корова»), pszczola («пчела») и т. д.;
    Существительные, связанные с флорой: dąb («дуб»), sosna («сосна»), owies («овёс») и т. д.;
    Названия частей тела: głowa («голова»), ręka («рука»), noga («нога»), oko («глаз») и т. д.;
    Существительные, связанные с родством: ojciec («отец»), siostra («сестра»), wnęk (совр. польск. wnuk, «внук») и т. д.;
    Названия лиц: wróg («враг»), sąsiad («сосед»), sługa («слуга») и т. д.;
    Названия предметов и орудий труда: kosa («коса»), sierp («серп») и т. д.;
    Названия строений и их частей: okno («окно»), ściana («стена») и т. д.;
    Существительные, связанные с общественной жизнью: sąd («суд»), plemię («племя») и т. д.;
    Военные термины: wojna («война»), miecz («меч») и т. д.
    Кроме того, отдельную группу составляют существительные праславянского происхождения, обозначающие абстрактные понятия: rozum («разум»), wola («воля»), wiara («вера»), grzech («грех»), prawda («правда»), życie («жизнь»), imię («имя»), mądrość («мудрость»), moc («сила») и т. д.
  • Прилагательные, обозначающие качества и свойства живых существ: młody («молодой»), stary («старый»), wysoki («высокий»), niski («низкий»), żywy («живой») и т. д.;
    Прилагательные, обозначающие признаки и свойства предметов: mały («маленький»), wielki («большой»), lekki («лёгкий»), miękki («мягкий») и т. д.;
    Прилагательные, обозначающие цвета: biały («белый»), czarny («чёрный»), żółty («жёлтый») и т. д.;
    Прилагательные, обозначающие психические свойства: dobry («хороший»), zły («плохой»), szczodry («щедрый») и т. д.
  • Глаголы физического действия и состояния: siedzieć («сидеть»), spać («спать»), widzieć («видеть»), słyszeć («слышать»), pić («пить») и т. д.;
    Глаголы физической деятельности: szyć («шить»), mleć («молоть»), pisać («писать»), uczyć («учить») и т. д.;
    Глаголы психической деятельности: chcieć («хотеть»), myśleć («думать») и т. д.
  • Небольшую часть праславянского фонда составляют числительные, местоимения, предлоги и союзы.

Частью праславянского фонда являются индоевропейские слова: mać («мать»), brat («брат»), byk («бык»), kość («кость»), wieźć («везти») и т. д., древние заимствования из готского: istba (совр. польск. izba, «комната»), książę («князь»), kupić («купить») и т. д., латинского и греческого языков: cesarz («император»), poganin («язычник») и т. д., иранизмы: patrzeć («смотреть») и другие.

Заимствования

Заимствования из латинского и чешского языков появляются в большом количестве в древнепольском языке после принятия поляками христианства, данная лексика была связана прежде всего с религиозной и научной терминологией. Заимствования проникали как непосредственно из латинского и чешского, так и через посредство других языков, главным образом через письменные источники[42][43][44]:

  • значительное число латинизмов проникло в польский из чешского языка, так как для польских переводчиков образцом религиозной литературы служили прежде всего чешские переводы с латинского: anioł («ангел»), ср. лат. angelus, pacierz («молитва»), ср. лат. Pater noster («Отче наш»), и т. д.;
  • часть латинской лексики заимствовалась через немецкий язык;
  • заимствования могли проходить через несколько языков — из латинского в итальянский, из итальянского в немецкий, из немецкого в чешский и уже из чешского в польский. Примерами сложного пути заимствования через немецкий и чешский языки могут быть следующие латинизмы: biskup («епископ»), kościół («церковь, костёл»), chrzest («крещение»), psałterz («псалтырь») и т. д.

Собственно богемизмы древнепольского периода: obywatel («гражданин»), własny («собственный»), władza («власть»), brama («ворота»), hańba («позор»), serce («сердце»), wahać się («колебаться»), czerwony («красный»), jedyny («единственный»), wesoły («весёлый») и т. д.

Латинизмы древнепольского периода (включая слова, попавшие в латинский из греческого, древнееврейского и других языков): cebula («лук»), kryształ («кристалл»), kancelaria («контора»), bakałarz («бакалавр»), kalendy («первое число месяца»), balsam («бальзам») и т. д.

В отличие от латинских и чешских заимствований, появлявшихся в польском языке прежде всего из книг, немецкие заимствования проникали непосредственно в ситуации устного языкового контакта многочисленных немецких переселенцев из Германии, заселявших западную Польшу и города, получившие магдебургское право, с поляками. Наиболее активно германизмы заимствовались в XIII—XV веках. Немецкие заимствования в основном относились[45][46]:

  • к бытовой сфере: talerz («тарелка»), zegar («часы»), kubeł («ведро»), szuflada («выдвижной ящик»), mila («миля»), fartuch («фартук»), szkoda («ущерб»), żart («шутка») и т. д.
  • к сфере хозяйственно-экономической жизни, городского устройства и управления: ratusz («ратуша»), gmina («гмина (административно-территориальная единица)»), burmistrz («мэр»), cło («пошлина»), żołd («жалование»), jarmark («ярмарка»), rachować («считать»), waga («вес»), funt («фунт»), mistrz («мастер»), kształt («форма»), malarz («художник»), rymarz («шорник»), mur («стена»), cegła («кирпич»), filar («столб»), alkierz («альков»), plac («площадь»), rynsztok («канава»), szturm («штурм», «нападение»), maszt («мачта»), żagiel («парус») и т. д.

См. также

Напишите отзыв о статье "Древнепольский язык"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Пралехитскими называют диалекты, выделившиеся из западной группы диалектов праславянского языка. На них говорили ободриты, велеты, поморяне, поляне, слензане, мазовшане, висляне и другие лехитские племена. На основе пралехитских диалектов сформировались современный польский язык, вымершие в средневековье полабский язык и поморские диалекты (из которых до настоящего времени сохранился только кашубский).
  2. ↑ Культурный древнепольский диалект — разговорное койне высших образованных слоёв и язык польских памятников XIV—XV веков.
  3. ↑ З. Клеменсевич объединяет в древнепольском периоде также дописьменную эпоху, относя начало древнепольского периода к эпохе обособления польского языка из пралехитского диалекта праславянского языка.
  4. ↑ Буквенный знак, обозначающий носовой звук переднего и заднего ряда в «Свентокшиских проповедях».
Источники
  1. ↑ 1 2 3 4 Тихомирова, 2005, с. 6.
  2. ↑ [multitree.linguistlist.org/codes/0gi MultiTree: A Digital Library of Language Relationships] (англ.). — The Old Polish Language. [www.webcitation.org/6AjUs701F Архивировано из первоисточника 17 сентября 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
  3. ↑ 1 2 Тихомирова Т. С. [tapemark.narod.ru/les/383d.html Польский язык] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  4. ↑ 1 2 Ананьева, 2009, с. 26—29.
  5. ↑ 1 2 3 Тихомирова, 2005, с. 3.
  6. ↑ Тихомирова, 2005, с. 6—7.
  7. ↑ 1 2 Ананьева, 2009, с. 283.
  8. ↑ Ананьева, 2009, с. 8.
  9. ↑ 1 2 3 4 Ананьева, 2009, с. 36—42.
  10. ↑ 1 2 Седов В. В. [sbiblio.com/biblio/archive/sedov_stu/14.aspx Славяне: Историко-археологическое исследование]. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — ISBN 5-94457-065-2. (Проверено 3 апреля 2012)
  11. ↑ Urbańczyk S. Szkice z dziejów języka polskiego. — Warszawa, 1968. — С. 129.
  12. ↑ 1 2 3 Тихомирова, 2005, с. 4.
  13. ↑ 1 2 3 4 5 [www.wypracowania24.net/Najstarsze-zabytki-jezyka-polskiego-id-634.html Wypracowania24.net] (польск.). — Najstarsze zabytki języka polskiego. [www.webcitation.org/6AjUsmXiH Архивировано из первоисточника 17 сентября 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
  14. ↑ 1 2 3 Ананьева, 2009, с. 26—27.
  15. ↑ Ананьева, 2009, с. 37.
  16. ↑ Ананьева, 2009, с. 28.
  17. ↑ 1 2 3 4 Тихомирова, 2005, с. 7.
  18. ↑ Długosz-Kurczabowa K., Dubisz S., 2006, с. 58—61.
  19. ↑ Walczak, 1999, с. 62—64.
  20. ↑ Długosz-Kurczabowa K., Dubisz S., 2006, с. 61—66.
  21. ↑ Walczak, 1999, с. 64—73.
  22. ↑ Dejna, 1993, с. 86.
  23. ↑ Lehr-Spławiński T. Język polski. Pochodzenie, powstanie, rozwój. — Warszawa, 1978.
  24. ↑ [www.dialektologia.uw.edu.pl/cmsimg/image/terytoriia.gif Dialekty i gwary polskie. Kompendium internetowe pod redakcją Haliny Karaś] (польск.). — Dialekty polskie — historia. Terytoria formowania się dialektów polskich (Схематическое расположение польских культурных центров и польских племён в допястовскую эпоху). [www.webcitation.org/6AKpYVhp0 Архивировано из первоисточника 31 августа 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
  25. ↑ [www.dialektologia.uw.edu.pl/index.php?l1=mapa-serwisu&l2=dialekty-polskie Dialekty i gwary polskie. Kompendium internetowe pod redakcją Haliny Karaś] (польск.). — Dialekty polskie — historia. [www.webcitation.org/6AKpZ0hwQ Архивировано из первоисточника 31 августа 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
  26. ↑ 1 2 Ананьева, 2009, с. 24—26.
  27. ↑ [ingner.files.wordpress.com/2007/11/boleslaw_chrobry_mapa.jpg Ingner.files.wordpress.com] (польск.). — Państwo Polskie za pierwszych Piastów (Карта польского государства при Пястах). [www.webcitation.org/6Cpk8w8Oi Архивировано из первоисточника 11 декабря 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
  28. ↑ 1 2 Тихомирова, 2005, с. 8—9.
  29. ↑ 1 2 Ананьева, 2009, с. 42—48.
  30. ↑ Ананьева, 2009, с. 112—126.
  31. ↑ Ананьева, 2009, с. 126—130.
  32. ↑ Walczak, 1999, с. 82—83.
  33. ↑ Walczak, 1999, с. 70—80.
  34. ↑ Ананьева, 2009, с. 130—135.
  35. ↑ Walczak, 1999, с. 81—82.
  36. ↑ Walczak, 1999, с. 86.
  37. ↑ Walczak, 1999, с. 46—55.
  38. ↑ 1 2 Walczak, 1999, с. 87—89.
  39. ↑ Ананьева, 2009, с. 269.
  40. ↑ Ананьева, 2009, с. 270—272.
  41. ↑ Walczak, 1999, с. 55—57.
  42. ↑ Ананьева, 2009, с. 285—286.
  43. ↑ Walczak, 1999, с. 57—59.
  44. ↑ Walczak, 1999, с. 100—102.
  45. ↑ Ананьева, 2009, с. 283—284.
  46. ↑ Walczak, 1999, с. 102—103.

Литература

  1. Dejna K. Dialekty polskie. — wyd. 2, popr. — Wrocław-Warszawa-Kraków: Zakład narodowy imienia Ossolińskich, 1993. — ISBN 83-04-04129-4.
  2. Długosz-Kurczabowa K., Dubisz S. Gramatyka historyczna języka polskiego. — III. — Warszawa: Wydawnictwo Uniwersytetu Warszawskiego, 2006. — ISBN 978-83-235-0118-3.
  3. Klemensiewicz Z., Lerh-Spławiński T., Urbańczyk S. Gramatyka historyczna języka polskiego. — Warszawa, 1964.
  4. Rospond S. Gramatyka historyczna języka polskiego. — Warszawa, 1971.
  5. Klemensiewicz Z. Historia języka polskiego. — Warszawa: PWN, 1974.
  6. Słoński S. Historia języka polskiego w zarysie. — Warszawa, 1953.
  7. Stieber Z. Rozwój fonologiczny języka polskiego. — Warszawa, 1962.
  8. Walczak B. Zarys dziejów języka polskiego. — II. — Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego, 1999. — ISBN 83-229-1867-4.
  9. Ананьева Н. Е. [danefae.org/djvu/#A История и диалектология польского языка]. — 3-е изд., испр. — М.: Книжный дом «Либроком», 2009. — ISBN 978-5-397-00628-6.
  10. Бодуэн де Куртенэ И. А. О древнепольском языке до XIV столетия (1870) // [danefae.org/lib/baudouin/selecta1.htm Избранные труды по общему языкознанию]. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1963. — Т. I. (Проверено 3 апреля 2012)
  11. Тихомирова Т. С. [www.slavcenteur.ru/Proba/ucheba/kursy/Tihomirova_PolskijJazyk.pdf Польский язык] // Языки мира: Славянские языки. — М., 2005. (Проверено 3 апреля 2012)

Ссылки

  • [multitree.linguistlist.org/trees/Indo-European:%20Composite@791929 Ethnologue: Languages of the World] (англ.). — Language Family Trees. Indo-European, Slavic, West, Lechitic, Old Polish. [www.webcitation.org/67h0jYAwW Архивировано из первоисточника 16 мая 2012]. (Проверено 3 апреля 2012)
 
Восточные
Западные
Лехитские
Лужицкие
Чешско-словацкие
Южные
Западные
Восточные
Другие
Смешанные
Пиджины
† — мёртвые, разделившиеся или изменившиеся языки

Отрывок, характеризующий Древнепольский язык

В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Древнепольский_язык&oldid=77895629»