История еврейского народа

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Древние евреи»)
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
   История еврейского народа
     

Хронология еврейской истории
Библейская хронология
Библейская история
История антисемитизма
Христианство и антисемитизм

Периоды еврейской истории:

Категории:

История еврейского народа

Антисемитизм · Евреи
История иудаизма
Течения в иудаизме

История иудаизма, История еврейского народа — история религии и культуры евреев. Она охватывает почти четыре тысячи лет и сотни других различных народов, их религию и культуру, с которыми на протяжении всей своей истории взаимодействовал еврейский народ. Существенная часть еврейской истории связана с территорией, которая в настоящее время называется государством Израиль. Согласно еврейской традиции, евреи ведут своё происхождение от библейских патриархов Авраама, Исаака и Иакова, которые жили в земле Ханаан с XVIII века до нашей эры. Во время римского периода, евреи были рассеяны и распространились по всему миру в так называемой диаспоре. После геноцида евреев во время Второй мировой войны было создано государство Израиль. (Современная история Израиля рассматриваются в отдельной статье История Израиля).





Содержание

Особенности еврейской истории

По мнению большинства ученых, время этногенеза (формирования) еврейского народа приходится на период между 2—1 тыс. до н. э. Факт существования на данной территории иной цивилизации не оспаривается, тем самым «удревняя» историю евреев. Гораздо большей задачей для многих историков является поиск материальных подтверждений, описанных в истории Храмов[1].

Еврейское самосознание является уникальным сочетанием этнического и религиозного элементов, и нельзя игнорировать ни один из них.

Историческая память в коллективном еврейском сознании

Коллективная память еврейского народа выражена в письменных источниках, составленных древними поколениями. Это Танах, Талмуд, агадическая литература, мистические, философские и галахические произведения Средних веков, еврейская литература Нового времени. Эта национальная память поддерживается еврейским образом жизни, освежается годичным циклом еврейских праздников, и побуждает каждое новое поколение пережить сопричастность с народным прошлым.

Как сказано в Пасхальной Хаггаде: «В каждом поколении человек обязан рассматривать себя, будто он сам вышел из Египта, ибо сказано: «И скажи сыну твоему в тот день так — это ради того, что сделал со мною Господь при исходе моем из Египта» (Исх. 13:8). Не только наших предков вызволил Святой, благословен Он, но и нас спас вместе с ними, как сказано: «И нас Он вывел оттуда, чтобы повести нас и даровать нам землю, о которой Он клялся нашим предкам» (Втор. 6:23

Евреи, как и многие другие народы, взывают к ушедшим поколениям, но вместе с тем они чувствуют нравственную связь с ними, как если бы праотцы и сегодня были живы. Это свойство еврейской традиции иллюстрируют следующие слова Талмуда: «Рабби Зейра, завершив молитву, говорил так: „Да будет воля Твоя, Господь, Бог наш, чтобы не согрешили мы, и не опозорились, и не заставили стыдиться праотцев наших“» (Брахот 16б).

Географическое своеобразие еврейской истории

На заре еврейской истории события были привязаны к сравнительно небольшому району Ближнего Востока и концентрировались вокруг Земли Израиля. Начиная с талмудического периода и далее в раннее Средневековье, большая часть еврейского народа проживала в странах ислама. В поздние Средние века и в Новое время, центральные события еврейской истории перемещаются в Европу. С течением времени распространение и развитие еврейских общин диаспоры приводит к тому, что ареной событий еврейской истории становятся Северная Африка, Западная и Восточная Европа, Северная Америка. С возникновением еврейского «национального очага», а затем Государства Израиль, Земля Израиля вновь начинает играть центральную роль в еврейской истории.

Географическое своеобразие еврейской истории имело формирующее влияние на культуру евреев. Возникнув на перекрестке древних цивилизаций в Палестине, еврейская культура развивалась в постоянном контакте с окружающими народами и в своей стране и в изгнании. Евреи оказали значительное влияние на развитие христианской и мусульманской цивилизаций, но и сами они не были изолированы от внешних влияний. Составляя четко определённое меньшинство в среде других народов, евреи всегда вели плодотворный диалог — открытый или подспудный — с другими культурами, стремясь выявить и укрепить основы своей идентичности в рамках этого диалога.

Древнейшая (библейская) история (XX—XI вв. до н. э.)

Начало еврейской истории связано с библейской эпохой. Библейская история еврейского народа охватывает период от появления евреев на арене истории во времена Авраама, как родоначальника еврейского народа, до завоевания Иудеи Александром Македонским.

Основным источником для изучения древнейшей истории еврейского народа служит Ветхий Завет (Танах). Важным источником являются также сочинения Иосифа ФлавияИудейские древности» и «Иудейская война»), Филона Александрийского и др.

В качестве нации древние евреи сложились во 2 тыс. до н. э. на территории древнего Ханаана. Географически «национальный очаг» еврейского народа возник на «перекрёстке» Древнего мира — там, где встречаются пути, соединяющие Месопотамию и Египет, Малую Азию и Аравию и Африку.

Еврейские племена, потомки Авраама, расставшегося в древности со своей родиной в плодородной Месопотамии, постепенно захватили земли ханаанских народов и стали называть Ханаан Землёй Израиля. По одной из версий, это произошло в результате интеграции семитоязычных скотоводов-кочевников среднего течения Евфрата и земледельцев оазисов Ханаана. Согласно еврейской традиции, записанной в Торе, еврейский народ сформировался в результате Исхода из Египта и принятия Закона Торы у горы Синай. Пришедшие в Ханаан евреи были разделены на Двенадцать колен — племён, ведущих своё происхождение от сыновей Иакова-Израиля.

Эпоха патриархов, родоначальников еврейского народа

Согласно Библии, родоначальник еврейского народа Авраам (через Евера происходивший по прямой линии от Сима, сына Ноя) был выходцем из города Ур в Месопотамии (юг современного Ирака, на западе от реки Евфрат). Как можно судить по археологическим данным, представляемым новейшими раскопками и исследованиями, Халдея находилась уже на значительной высоте культурного развития, так что и Авраам, повинуясь высшему призванию, переселился в Ханаан уже как человек, обладавший всеми важнейшими элементами культурной жизни, и представлял собой весьма зажиточного и влиятельного главу целого племени.

В Ханаане Авраам встретил значительное население, также уже стоявшее на значительной ступени культурного развития, хотя в некоторых городах и проявлявшее все признаки глубокого нравственного растления (Содом и Гоморра). Через Ханаан проходили древнейшие торговые пути, связывавшие два полюса самых древних письменных цивилизаций — Месопотамию и Египет.

В Ханаане был заключён Завет между Богом и Авраамом, договор, которым определялась дальнейшая судьба потомков Авраама. Через некоторое время Аврааму пришлось побывать и на берегах Нила, где уже процветала окончательно сложившаяся египетская цивилизация, с её грандиозными пирамидами, многочисленными храмами и обелисками и всевозможными проявлениями своеобразной культуры мудрейшего народа древнего Востока.

Еврейские патриархи — Авраам, Исаак и Иаков вели образ жизни скромных кочевников, поэтомуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4915 дней] их имена не упоминаются ни в клинописных табличках вавилонских архивов, ни на каменных стелах египетских фараонов. В то же время, Библия (Танах) сохранила живую память «в лицах» о древних вавилонянах, египтянах и многих других народах на многие тысячелетия.

Древнему Египту было суждено сделаться впоследствии колыбелью еврейского народа, когда внук Авраама Иаков переселился туда со всем домом своим.

По-видимому, авраамов период соответствует группе кочевых племён хапиру[2], часто упоминавшихся в документах различных государств Ближнего Востока (Аккад, Угарит, Митанни, Древний Египет) в период примерно 18-15 вв. до н. э.

Переселение в Египет и египетское рабство (XVI—XIV вв. до н. э./ 210 лет)

Согласно Книге Бытие, евреи переселились в Египет вслед за Иосифом, сделавшимся первым министром египетского фараона и фактическим правителем Египта, оставив фараону только высшие символы власти. Иосиф помог своему отцу Иакову со всей семьёй (67 человек) переселиться в Египет и поселиться в земле Гесем (Гошен) (Быт. 47).

Переселение евреев в Египет произошло в то время, когда там правила династия гиксосовК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня], или «царей-пастухов» (с XVII века до н. э.), которая принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но можно думать, что это были кочевники, обитавшие в сирийских степях и постоянно тревожившие Египет своими набегами, так что он должен был защитить себя особой каменной стеной, тянувшейся почти через весь Суэцкий перешеек. Воспользовавшись слабостью правительства, кочевники завоевали Египет, и первое время их владычества ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварстваК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня], которое, однако, скоро подчинилось египетской цивилизации, так что через несколько поколений двор гиксоских царей ничем не отличался от двора туземных фараонов. При одном из представителей этой династии, по всей вероятности, и правил Египтом Иосиф, так как только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышедший из презиравшихся природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. Имя этому фараону Апапи IIК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня]. С целью упрочения своего положения гиксосы покровительствовали инородцам и раздавали им лучшие земли, чтобы найти в них верных союзников в случае нужды. Такой политикой можно объяснить и то, что Апапи II отдал вновь прибывшим поселенцам — евреям один из богатейших округов страны.

Поселённое на богатой почве, окружённое всеми влияниями высокоразвитой культуры, используя выгодное положение племени (родство к первому министру и благодетелю страны), еврейское население стало быстро расти. Между тем в жизни Египта совершилась важная перемена. Из Фив вышло освободительное движение, которое ниспровергло гиксосскую династию и гиксосы были изгнаны из Египта (около 1550 г до н. э.).

Для евреев этот политический переворот имел роковое значение. На престоле фараонов воцарилась новая, туземная XVII-я династия. Под влиянием продолжительной и упорной борьбы с гиксосами в ней выработался дотоле неизвестный в Египте дух воинственности и завоевательности, а вместе с тем развилась и крайняя политическая подозрительность ко всему неегипетскому и особенно — пастушескомуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня]. Ввиду этого вполне естественно, что новая династия не только не имела склонности сохранить прежние привилегии и вольности еврейских переселенцев, а напротив, вследствие их известной связи с гиксосами начала относиться к ним подозрительно и враждебно. Так как они уже успели значительно возрасти в числе и представляли собой немаловажную политическую силу, то по отношению к ним началась система угнетения, которая становилась все сильнее с каждым новым царствованием. Начались труднейшие крепостные пограничные работы, и на них употреблён был даровой труд евреев. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своей военной славой и грандиозными постройками и дворцами, которыми украшались их резиденции; но чем знаменитее был фараон, чем блистательнее было его царствование, тем больше стонал народ под тяжестью непосильных работ. Партиями отвозили изнурённых рабочих в каменоломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, делать кирпичи и месить глину и известь для возводимых построек, поднимать воду из Нила в канавы для орошения полей, под палочными ударами жестоких надзирателей, как это ясно изображает Пятикнижие: «Египтяне с жестокостью принуждали сынов Израилевых к работам и делали жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами и от всякой работы полевой» (Исх. 1:13,14).

Согласно традиционной точке зрения, египетское рабство продолжалось 210 лет.

Исход из Египта и скитания по пустыне (XIV в. до н. э.| 40 лет)

Согласно Библии, условия жизни израильтян в годы, предшествующие Исходу, становятся невыносимыми. Когда фараон увидел, что принятые им меры не в состоянии задержать роста молодого народа, им было издано жестокое повеление, сначала тайно, а потом и открыто, убивать родившихся мальчиков из племени израильтян. И к народным стонам под тяжестью изнурительных работ присоединились стоны и вопли матерей, но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель Моисей.

Моисей, чудом спасённый от деспотизма фараона, был воспитан при дворе фараона и в качестве усыновленного сына дочери фараона (ХатасуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня], самостоятельно правившей страной в качестве регентши и опекунши своего младшего брата, впоследствии знаменитого фараона — воителя Тотмеса III) был посвящён египетскими жрецами во «всю мудрость египетскую» (Деян. 7:22) и таким образом получил блистательную подготовку для своего будущего предназначения. Высокоодарённый от природыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3273 дня], он не затерялся в суете придворного блеска и не забыл своего происхождения от угнетаемого народа. Он не порвал и связи с ним, а напротив того, из роскошных палат дворца фараона ему было ещё больнее смотреть на то унижение и рабство, в котором находился его народ, и явственнее слышался стон его собратьев. При виде бедствий своего народа Моисею делался противным блеск раззолоченных дворцов, и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущенного духа. Он «лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное, греховное наслаждение» (Евр. 11:25) и потому даже «отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евр. 11:24).

Среди своих соплеменников Моисей вблизи увидел их страдания и однажды в порыве негодования убил египетского надсмотрщика, который жестоко наказывал раба-израильтянина. Моисей зарыл египтянина в песке, стараясь скрыть следы своего невольного человекоубийства, однако молва об этом успела распространиться, и ему грозила смертная казнь. Вследствие этого он вынужден был бежать из Египта на гористый, малодоступный Синайский полуостров, в Мидьян, где он в течение 40 лет вёл тихую пастушескую жизнь.

Когда наступило время, Моисей получил от Бога великое призвание вернуться в Египет, чтобы вывести оттуда свой народ из плена рабства и привести их к служению открывшемуся ему Богу. Вернувшись в Египет уже в качестве посланника и пророка Божия, Моисей именем Бога потребовал от фараона отпустить его народ, демонстрируя чудеса, призванные убедить фараона и его приближённых в божественности его предназначения. Эти чудеса получили название десяти казней египетских из-за того, что каждое продемонстрированное Моисеем чудо сопровождалось страшными бедствиями для египтян. После продолжительной и настойчивой борьбы, Моисей вывел народ из Египта. Всего через неделю после Исхода армия фараона настигла евреев у Чермного, или Красного, моря, где совершается ещё одно чудо: воды моря расступились перед израильтянами и сомкнулись над войском фараона.

Странствуя по пустыне вслед за огненным столпом, израильтяне, спустя семь недель после Исхода подошли к горе Синай. У подошвы этой горы (отождествляемой большинством исследователей с горой Сас-Сафсафех, а другими с Сербалом) при грозных явлениях природы заключён был окончательный Завет (договор), между Богом и евреями как избранным народом, предназначенным отныне быть носителем истинной религии и нравственности для распространения их впоследствии на всё человечество. Основу Завета составили знаменитые Десять заповедей (Десятисловие), высеченные Моисеем на двух Скрижалях Завета после сорокодневного уединения на горе Синай. Эти заповеди выражают основные начала религии и нравственности и доныне составляет основу всякого законодательства. Там же произошла религиозная и общественная организация народа: была сооружена Скиния (походный Храм), по воле Всевышнего колено Левия (левиты) было выделено для её обслуживания, а из самого колена были выделены коэны — потомки Аарона, брата Моисея, для священнослужения.

После годичной стоянки у священной горы, народ, насчитывавший более 600 000 человек, способных носить оружие (что для всего народа составит более 2 000 000 душ), двинулся в дальнейший путь к Земле Обетованной, то есть к Ханаану.

Несмотря на то, что цель странствий — земля Ханаан, была установлена ещё при выходе из Египта, народ проводит в пути 40 лет в наказание за то, что он возроптал на Бога, усомнившись в успехе исхода, когда посланные в Ханаан 12 разведчиков, испугавшись местного населения, не рекомендовали евреям туда входить. Путь израильтян по пустыне сопровождался как трудностями и бедствиями, так и божественными чудесами: дарованием манны небесной, появлением воды из скалы и многими другими. Движение было медленным, лишь через 40 лет странствования уже новое поколение подошло к границам Ханаана к северу от Мёртвого моря, где сделало последнюю остановку на берегу Иордана. Там с вершины горы Нево Моисей окинул взглядом страну своих надежд и, сделав нужные распоряжения и назначив своим преемником Иисуса Навина, скончался, так и не вступив в Землю Обетованную.

Завоевание Ханаана (ок. XIII в. до н. э.| 14 лет)

Согласно библейским преданиям, став во главе народа, Иисус Навин с необычайной энергией повёл наступательную войну и, пользуясь раздробленностью местных ханаанских князей, за короткое время разбил их одного за другим, при этом подвергая всё население поголовному истреблению, находившему себе оправдание, кроме того, и в той ужасной степени религиозно-нравственного развращения, на которой находились ханаанские народы и при которой они становились решительно опасными для религии и нравственности избранного народа. Завоевание исполнено было в семь лет, и завоеванная земля разделена была между двенадцатью племенами, на которые разделялся народ (по числу своих двенадцати родоначальников, сыновей Иакова), с выделением из них тринадцатого колена Левиты на священное служение.

Эпоха Судей (XII—XI вв. до н. э.| ~ 300 лет)

После смерти Иисуса Навина народ остался без определённого политического вождя и фактически распался на двенадцать самостоятельных республик, объединением для которых служило лишь единство религии и закона и сознание своего братства по крови. Это разделение естественно ослабило народ политически, а вместе с тем и нравственно, так что он стал быстро подчиняться влиянию оставшегося не истреблённым ханаанского населения и увлекаться безнравственными формами его идолопоклонства, состоявшего в обожествлении производительных сил природы (культ Ваала и Астарты). Этим пользовались как туземные, так и окружающие народы и, мстя евреям за их прежние победы, подчиняли их себе и подвергали жестоким угнетениям.

От этих бедствий народ был избавлен старейшинами и доблестными вождями, так называемыми судьями, среди которых особенно выдаются знаменитая пророчица Девора, доблестный Гедеон и прославившийся своей чудесной силой Самсон, гроза злейшего врага израильского народа — филистимлян. Несмотря на эти подвиги отдельных лиц, вся история периода судей (продолжавшегося около 350 лет) есть история постепенных заблуждений, беззаконий и идолопоклонства народа с неразлучно следовавшими за ними бедствиями. Среди еврейского народа почти совсем забыта была истинная религия поклонения Единому Богу, и на место её явились жалкие суеверия, распространявшиеся разными беспутными, бродячими левитами. Безнравственность стала настолько всеобщей, что прелюбодейное сожительство считалось обычным делом и как бы заменяло брак, а в некоторых городах развелись даже такие гнусные пороки, которыми некогда Содом и Гоморра навлекли на себя страшный гнев Божий.

Внутреннее беззаконие и всеобщее самоуправство довершают картину жизни израильского народа в те дни, «когда у него не было царя и когда каждый делал то, что ему казалось справедливым» (Суд. 21:25). При таком положении избранному народу грозила окончательная гибель, но он избавлен был от неё последним и наиболее знаменитым судьёй Самуилом. Своим проницательным умом открыв самый источник бедствий своего народа, он посвятил всю свою жизнь благу его и решился произвести в нём радикальное религиозно-общественное преобразование. Сосредоточивая в своей личности и духовную, и гражданскую власть и будучи пламенным ревнителем веры отцов, он с целью возрождения народа, сам будучи пророком и учителем веры, пришёл к мысли основать учреждение, которое могло бы навсегда служить источником духовного просвещения и из которого могли бы выходить просвещенные ревнители веры и закона. Такое учреждение и явилось в виде пророческих школ, или так называемых «сонмов пророков». Из этих школ впоследствии и выходили те доблестные мужи, которые бесстрашно говорили горькую правду сильным мира сего. Одушевленные самоотверженной ревностью об истинном благе народа, они были бесстрашными поборниками истинной религии и выступали решительными защитниками её при всякой угрожавшей ей опасности. Деятельность их развивалась и крепла по мере хода исторической жизни народа, и с течением времени они сделались грозными мстителями за всякое попрание религии, истины и справедливости. Своей неустанной проповедью они с этого времени не переставали будить совесть народа и его правителей и тем поддерживали в нём дух истинной религии и доброй нравственности.

Мудрое правление Самуила продолжалось до его преклонных лет; но беззаконные действия его негодных сыновей вновь угрожали народу возвращением к прежним бедствиям, и тогда в народе явилось непреодолимое желание решительно покончить с периодом анархии и он стал просить престарелого судью поставить над ним царя, который бы «судил их, как и прочие народы». Это желание было вызвано в народе окончательным сознанием своей неспособности к самоуправлению по возвышенным началам теократии, как они изложены были в законодательстве Моисея, хотя самое учреждение царской власти отнюдь не противоречило началу теократии и, напротив, в самом законодательстве Моисея предвиделось как необходимая ступень в развитии исторической жизни народа.(Втор. 22:14,15)

Древняя история (XI—IV вв. до н. э.)

Период «объединённого царства» (XI—X вв. до н. э.| 80 лет)

Около X в. до н. э. на территории Ханаана было создано объединённое еврейское царство.

Правление Саула (ок. 1029—1005 гг. до н. э.)

Самуил, уступая желанию народа, помазал на царство Саула (Шаула), происходившего из отличавшегося своей воинственностью колена Вениаминова.

Новый царь, и после избрания на царство с истинной патриархальностью продолжавший предаваться мирному труду пахаря, скоро показал свою воинственную доблесть и нанес несколько поражений окружающим враждебным народам, особенно филистимлянам, со времени Самсона сделавшимися злейшими угнетателями Израиля. Но эти подвиги вскружили ему голову, и он от первоначальной простоты начал круто переходить к высокомерному самодержавию, не стеснявшемуся в своих действиях даже указаниями престарелого пророка Самуила и закона Моисея. Отсюда неминуемо произошло столкновение между светской и духовной властью, и так как всё показывало, что Саул и дальше пойдет всё в том же направлении, прямо угрожавшем подорвать основной принцип исторической жизни избранного народа, то оказалась печальная необходимость пресечь этот царственный род и преемником ему был избран юный Давид из колена Иудина, из города Вифлеема.

Правление Давида

На рубеже 2-1 тыс. возникает Израильское царство Давида. Давид, помазанный на царство, когда ещё был пастухом, стал знаменитейшим царём Израиля и родоначальником длинной линии царей иудейских почти до конца политического существования израильского народа.

Новый избранник не сразу вступил на престол, а должен был всю молодость провести в разнообразных приключениях, скрываясь от кровожадной ревнивости всё более падавшего нравственно царя Саула.

В течение первых семи лет царствования его резиденцией был Хеврон, а после убийства сына Саула, Иевосфея (Ишбошета) все колена признали Давида своим царём.

Давид пришёл к убеждению, что для утверждения царской власти в стране ему необходима столица, которая, не принадлежа никакому колену в отдельности, могла бы служить общей столицей для всего народа. Для этой цели он наметил одну сильную крепость на рубеже между коленами Иудиным и Вениаминовым, которая, несмотря на все усилия израильтян, отстаивала свою независимость и до того принадлежала храброму племени иевусеев. То был Иерусалим, который, как видно из новейших открытий, ещё до вступления евреев в Ханаан занимал важное положение среди других городов страны, имея над ними своего рода гегемонию. Крепость эта теперь должна была пасть перед могуществом нового царя, и Давид основал в ней свою царскую столицу. Новая столица благодаря своему великолепному положению начала быстро стягивать к себе иудейское население, скоро расцвела пышно и богато, и Иерусалим стал одним из знаменитейших городов в истории не только израильского народа, но и всего человечества.

С Давида начинается быстрый расцвет и всего царства. Благодаря необычайной энергии этого гениального царя скоро приведены были в порядок расстроившиеся в конце прежнего царствования дела внутреннего благоустройства, и затем начался целый ряд победоносных войн, во время которых окончательно были сокрушены злейшие враги Израиля — филистимляне, а также моавитяне и идумеяне, земли которых сделались достоянием Израиля. Благодаря этим победам и завоеваниям царство израильского народа сделалось могущественной монархией, которая на время повелевала всей Западной Азией и в руках которой находилась судьба многочисленных народов, трепетно приносивших свою дань грозному для них царю. С финикиянами израильтяне вошли в ближайшие дружественные отношения, и эта дружба с высококультурным народом была весьма полезна и выгодна им в деле развития их материальной культуры. Вместе с тем начала быстро развиваться и духовная жизнь, и к этому именно времени относится богатейший расцвет древнееврейской духовно-религиозной поэзии, которая нашла себе особенно замечательное выражение в дивных своей глубиной и пламенностью чувств Псалмах самого Давида и приближенных к нему певцов. К концу царствования вследствие введенного царём многоженства начались различные смуты, которыми были омрачены последние годы жизни великого царя, и после тяжёлых смятений престол перешёл к сыну самой любимой его жены, но вместе с тем и главной виновницы его бедствий, Вирсавии, именно к юному Соломону (около 1020 г. до н. э.).

Правление Соломона

Соломон (Шломо) наследовал от своего отца обширное государство, простиравшееся от «реки египетской до великой реки Евфрата». Для управления таким государством требовался обширный ум и испытанная мудрость, и, к счастью для народа, юный царь был от природы наделён светлым умом и проницательностью, давшими ему впоследствии славу «мудрейшего царя». Пользуясь установившимся миром, Соломон обратил всё своё внимание на культурное развитие государства и в этом отношении достиг необычайных результатов. Страна разбогатела, и благосостояние народа возросло до небывалой степени. Двор Соломона превосходил в своём блеске дворам величайших и могущественнейших властелинов тогдашнего цивилизованного мира. Но высшим делом и славой его царствования было построение величественного Храма в Иерусалиме, заменившего собой обветшавшую Скинию, который отныне стал национальной гордостью Израиля, душой его не только религиозной, но и политической жизни.

При нём же и поэзия достигла своего наивысшего развития, и замечательнейшими произведениями её служит знаменитая «Песнь Песней» (Шир ха-ширим), по своей внешней форме представляющая нечто вроде лирической драмы, воспевающей любовь в её глубочайшей основе и чистоте. При Соломоне еврейский народ достиг кульминационного пункта своего развития, и с него же началось обратное движение, которое всего заметнее сказалось на самом царе. Конец его царствования омрачился разными разочарованиями, причиной которых главным образом было дошедшее до необычайных размеров многоженство и связанные с ним непомерные расходы. Народ стал тяготиться быстро возраставшими налогами, и Соломон кончил жизнь с убеждением, что «всё суета и томление духа», и с опасением за будущность своего дома, которому угрожал выступивший уже при нём Иеровоам.

Эпоха Первого Храма (IX—VII вв. до н. э.| ~ З50 лет)

В X веке до н. э. царём Соломоном был построен Храм (Бейт а-микдаш, «Дом Святости») в Иерусалиме. На протяжении многих веков создаётся Танах (еврейское Священное Писание).

Несмотря на битву между великими древними державами Египтом, Ассирией, а потом и Нововавилонским царством за гегемонию в данном регионе, несмотря на внутренний раскол, приведший к созданию двух, подчас враждовавших друг с другом еврейских царств, еврейский народ, его политические и религиозные лидеры смогли настолько укрепить связь евреев с этой землёй и Иерусалимом, что даже уничтожение еврейского государства и Иерусалимского храма и выселение евреев в Месопотамию не положило конец их национальной истории.

Период разделённых царств (978—722 гг. до н. э.)

После смерти Соломона, при его преемнике, неопытном и заносчивом Ровоаме, народ израильский разделился на два царства, из которых большее (десять колен) отошло к Иеровоаму из колена Ефремова (около 978 г. до н. э.). Эти половины стали называться Иудейским царством и Израильским царством, и между ними началось ожесточённое соперничество, которое истощало их внутренние и внешние силы, чем не замедлили воспользоваться соседи, и уже при Ровоаме египетский фараон Шешонк I сделал быстрый набег на Иудею, взял и ограбил Иерусалим и многие другие города страны и свою победу увековечил в изображениях и надписях на стене великого карнакского храма. С разрывом политического единства начался разрыв и религиозного единства, и в царстве Израильском в политических видах учрежден был новый культ, якобы представлявший собой поклонение Богу Израиля под видом золотого тельца — в Вефиле. Напрасно протестовали против этого великие ревнители монотеизма — пророки, новый культ укоренился и повлек за собой неизбежное уклонение в самое грубое суеверие и идолопоклонство, за которым в свою очередь следовал полный упадок нравственности и ослабление общественно-политического организма. Вся история царства Израильского представляет собой непрестанные внутренние смуты и политические перевороты.

В 722 году столица Северного Израильского царства — Самария — была разгромлена воителями Ассирии, а его население, потомки десяти из 12 колен Израиля, было переселено ассирийцами в Мидию. Уведённый в плен народ Израильского царства бесследно затерялся там среди окружающих народностей Востока. Предания о «десяти пропавших коленах» были популярны в еврейском, христианском и мусульманском фольклоре, до сих пор распространены среди восточных еврейских общин и среди иудействующих движений. Согласно одной из легенд они вернутся перед приходом Мессии (Машиаха).

Иудейское царство при господстве Ассирии и Вавилонии (720—586 гг. до н. э.)

Иудейское царство, остававшееся более верным истинной религии и закону Моисея и имевшее в Иерусалимском храме, могучий оплот против внешних разлагающих влияний, продержалось дольше Израильского; но оно тоже не избегло роковой участи. В 586 вавилоняне завоевали Иудейское царство, разрушили Иерусалимский храм и увели цвет его населения в Вавилон (Вавилонское пленение).

Вавилонское пленение (586—537 гг. до н. э.)

Вавилонский плен, однако, не стал могилой для народа Иудеи, в отличие от ассирийского плена, ставшего роковым для населения Израиля. Напротив, он послужил первым шагом к распространению чистого монотеизма среди народов языческих, так как с этого именно времени начался тот великий процесс иудейского рассеяния, который имел столь громадное значение для подготовления языческого мира к христианству. Спустя 70 лет в силу указа великодушного Кира Персидского, сломившего могущество Вавилона, иудеи получили возможность возвратиться на свою землю и построить новый Храм в Иерусалиме.

Эпоха Второго Храма (VI в. до н. э.—I в. н. э.)

Развитие своеобразной еврейской культуры на базе древней традиции и под влиянием эллинистического мира. Формирование библейского канона. Возникновение еврейской диаспоры, связанной с Иерусалимом и еврейским населением в Земле Израиля.

Иудея под персидским владычеством (537—332 гг. до н. э.)

С падением Нововавилонского царства (539) и возникновением Персидской империи, включившей в свои пределы все важнейшие центры древнего мира — в Месопотамии, Малой Азии и Египте, — часть евреев возвратилась в Иудею, где ими был восстановлен Храм и возрождён религиозный центр в Иерусалиме, вокруг которого возобновилась государственная и этническая консолидация евреев. Персидские цари официально признали право евреев жить по законам праотцов, запечатлённым в Торе.

С этого времени начинает складываться доминирующая модель этнического развития евреев, включающая символический и культурный центр в Израиле и обширную диаспору. Возникнув первоначально в Месопотамии и Египте, с конца 1 тыс. до н. э. диаспора охватывает Северную Африку, Малую Азию, Сирию, Иран, Кавказ, Крым, Западное Средиземноморье.

Античный период

Иудея под греческим владычеством (332—167 гг. до н. э.)

После разрушения персидской монархии Александром Македонским Земля Израиля (Палестина) сначала была подчинена Птолемеям в Египте (320—201 г. до н. э.), затем Селевкидам в Сирии. В эту эпоху в еврейскую среду проникает греческая культура. Высшие классы усваивают греческие нравы и обычаи, наряду с древнееврейским и арамейским распространяется также древнегреческий язык (койне). Одновременно среди евреев распространяются три философских и религиозных течения. Наиболее популярным является учение фарисеев, учителей ревнителей закона. Путём толкований они стремятся приспособить основы Моисеева законодательства к новым условиям жизни, а также оградить чистоту еврейского вероучения и ритуала от языческого и в особенности эллинского влияния. Другого направления держались саддукеи, представители священнических и аристократических классов. Не допуская никаких толкований закона, они требовали от народа слепого исполнения обрядов. Третье направление заключалось в удалении от мирской суеты, в искании спасения в простой суровой жизни. Представителями этого течения были ессеи, родоначальники христианского аскетизма.

Рассеяние евреев по всем странам Востока и Запада началось за III века до н. э. Кроме обширных еврейских колоний в Месопотамии и Персии, Бактрии и Армении, со времени вавилонского пленения, в эпоху господства в Палестине Птоломеев образовалась очень многочисленная колония евреев в Египте (Александрии и др.), где в городе Гелиополе был воздвигнут храм Ония, соперничавший с Иерусалимским. Во II в. до н. э. появились колонии евреев в Риме и некоторых приморских городах западного Средиземноморья.

Освободительные войны Хасмонеев (167—140 гг. до н. э.)

С переходом евреев под сирийское владычество начались при Антиохе IV Эпифане жестокие гонения на еврейский культ и стремление насильственно эллинизировать евреев. В целях национальной самообороны среди евреев, под предводительством священника Маттафии и его сыновей (Маккавеев), возникло восстание (165—141 г. до н. э.) против сирийцев, закончившееся освобождением Иудеи из-под власти Сирии. В 141 г. до н. э. освобождённая Иудея провозгласила правителем сына Маттафеи, Симона (Шимона), родоначальника хасмонейской династии.

Хасмонейское царство (140 — 37 гг. до н. э.)

Еврейское восстание не только отстояло религиозную независимость Иудеи, но и привело к созданию независимого Хасмонейского царства (164-37) со столицей в Иерусалиме.

В это время эллинизированные группы и нееврейские семитские народы Негева и Заиорданья влились в состав еврейского народа.

Преемником Симона был его сын Иоанн-Гиркан (135—106 г. до н. э.), соединивший в своём лице царский титул и сан первосвященника. Потомки его были уже далеки от традиций эпохи национального подъёма первых Маккавеев, и всецело поддались влиянию эллинской культуры. После Иоанна-Гиркана царствовали его сыновья Аристобул, 106—105, и Александр Яннай, 105-79. Последнему наследовала его супруга, Саломея Александра, 79-70.

В 63 г до н. э. вспыхнула распря между сыновьями Саломеи, Гирканом II и Аристобулом II, в результате которой был призван третейским судьёй римский полководец Помпей, взявший Иерусалим и обративший Иудею в этнархию, входившую в состав римской провинции Сирии и находившуюся под управлением Гиркана. В 40 до н. э. Антигон, младший сын Аристобула, стал при помощи парфян царём.

Царь Ирод I и его преемники (37 г до н. э. — 6 г н. э.)

Ирод I Великий, сын идумейского наместника Антипатра, поддерживаемый римлянами, покорил (37 г до н. э.) Иерусалим, низверг Антигона, отстроил великолепный Иерусалимский храм (19 г до н. э.), Ирод умер в 4 году до н. э. Сын его Архелай низложен в 6 году н. э. римлянами. Иудея присоединена к провинции Сирии и подчинена римскому прокуратору.

Иудея под властью Рима (6—66 гг. н. э.)

Ирод Агриппа I, внук Ирода Великого, стал (с 14 по 41 гг.), по милости римского императора Калигулы, царём Иудеи.

Упадок Иудеи со времени последних Хасмонеев, гнёт антинациональной политики Иродовой династии, произвол и насилия римских прокураторов вызвали сильное брожение в народе, разбившемся на враждовавшие между собою партии. Особенно сильно распространилось мессианское движение, сначала имевшее национально-политический характер: Мессия-спаситель явится и восстановит в Иудее независимое царство мира и справедливости;

В этот период еврейская диаспора ещё более укрепила свою связь с Иерусалимом. Собиравшийся при Храме Синедрион рассылал по всему древнему миру гонцов, руководя жизнью еврейской диаспоры в Риме и Александрии, в Вавилонии и Афинах, а евреи диаспоры прибывали в Иерусалим, особенно на большие праздники, и задерживались там месяцами, изучая Тору и наблюдая Храмовую службу. Они говорили на разных языках, носили одежды, принятые там, откуда они приехали, но ощущали себя одним народом.

Война с римлянами и падение иудейского государства (66—70 гг.)

В 66 году разразилось восстание против римлян (Иудейская война), окончившееся в 70 году, после взятия Иерусалима Титом, разрушением Храма, избиением и изгнанием евреев.

Период Мишны и Талмуда (I—VII вв.)

Укрепление еврейских общин, развитие духовной жизни народа в отсутствие собственного государства. Создание канонического литературного корпуса, определяющего мировоззренческие установки каждого еврея.

От разрушения Иерусалима до восстания Бар-Кохбы (70—138 гг.)

Политика Римской империи, направленная на внедрение в сознание порабощённых народов представления об исключительной, «божественной» власти императора, а также поощряемое римскими наместниками укрепление позиции других народов в Земле Израиля привели к многочисленным восстаниям еврейского народа против Рима (Иудейские войны, I—II вв. н. э.). В результате Второй Храм был разрушен (70) и большое число евреев было изгнано из Иудеи, пополнив еврейские общины диаспоры. После жестокого разгрома последнего восстания евреев под предводительством Бар-Кохбы (132—135 гг.) еврейскому присутствию в Иерусалиме и Иудее вообще был положен конец, древняя Александрийская община была уничтожена. Тогда же появился введённый римлянами термин «Палестина», который должен был стереть память о еврейском присутствии в Земле Израиля.

В Палестине до завершения Иерусалимского Талмуда (200—425 гг.)

Национальная трагедия побудила еврейский мир внутренне перестроиться. Деятельность еврейского центра в Явне, а позднее деятельность рабби Иехуды ха-Наси привели к тому, что еврейское руководство учредило автономную судебную и образовательную систему, в надежде на то, что рано или поздно возникнут условия для возрождения еврейского государства в Земле Израиля. Этот процесс отражён в Мишне и созданных на её основе Иерусалимском и Вавилонском Талмуде. Таким образом, еврейские общины разрабатывали формы духовной жизни, направленные на сохранение национальной неповторимости в отсутствие собственного государства.

В Вавилонии до заключения Вавилонского Талмуда (200—500 гг.)

После разрушения Храма и особенно разгрома восстания Бар-Кохбы главная масса евреев ушла в Месопотамию, где в течение восьми веков находился духовный и интеллектуальный центр евреев, действовали еврейские талмудические академии, жили духовные главы евреев: эксилархи и гаоны (этот период еврейской истории называется эксилархатом и гаонатом).

В Римской империи и Византии

Одновременно обширные потоки еврейской эмиграции направились в Египет, вдоль всего африканского побережья до Марокко, перешли на Пиренейский полуостров. Другой эмиграционный поток шёл на Балканский полуостров, вдоль всего Чёрного моря (Крым), отсюда доходил по Днепру до Киева. Обширные еврейские колонии возникли также в Риме, в северной Италии, южной Франции и в прирейнских городах.

До принятия в Римской империи христианства евреи везде жили мирно среди других народов, занимаясь земледелием, ремёслами, и вели торговые сношения между Востоком и Западом. В Италии, Франции и Германии евреи до начала средних веков не подвергались никаким ограничениям в занятиях. В Ломбардии и южной Франции они занимались земледелием наряду с торговлей.

С возникновением христианской империи еврейские общины оказались в принципиально новой ситуации. Если языческая Римская империя физически лишила еврейский народ его родины и столицы, то христианизированный Рим претендовал на контроль над духовной жизнью еврейского народа.[3]

Преследования евреев начались в Византии при Феодосии II (401—450), который отличался религиозным фанатизмом и стремлением к полицейскому регламентированию внутренней жизни.[4]

Раннее средневековье (VI—IX вв.)

Существование еврейских общин в диаспоре между двумя цивилизациями — христианством и исламом. Формирование основных институтов общинного самоуправления.

С VII века н. э. положение евреев усложнилось. Еврейские общины в диаспоре оказались разделены между двумя цивилизациями — христианством и исламом, которые хотя и были исторически связаны с древним еврейским духовным наследием, на деле заявляли о своём принципиальном отмежевании от еврейства. Новая исламская цивилизация повела борьбу с христианской цивилизацией как за политическое господство в Земле Израиля, так и за духовные ценности живущих в ней народов, в том числе и евреев.

Евреи, не имевшие ни своего государства, ни своей армии, должны были выработать новые формы социальной организации, которые позволили бы им сохранить своё духовное наследие и утвердить свой автономный статус в нееврейском обществе. Такой формой стала средневековая община, вписавшаяся в общую корпоративную структуру феодального общества и создавшая условия для удовлетворения социальных, религиозных и экономических потребностей евреев. Руководство еврейских общин не только справилось с задачей выживания, но и создало условия для экономического и духовного развития, более того, евреи зачастую становились торговыми и культурными посредниками между враждующими христианами и мусульманами.

Сталкиваясь с новыми формами общественной жизни и входя в контакт с новой для них культурой, евреи не замыкались в традиционной системе представлений, а стремились обогатить свой внутренний мир за счёт достижений окружающего их общества. Результатом этого процесса стало формирование многообразной и самобытной средневековой еврейской культуры, включавшей в себя как древние культурные пласты, так и плоды творческой деятельности последних поколений.

В Палестине

Этнический центр в Палестине практически прекратил существование после арабского завоевания (638).

Евреи на Востоке до конца эпохи гаонов (500—1040 гг.)

В Месопотамии при багдадских халифах и в Испании при владычестве мавров евреи пользовались равноправием, допускались к высшим государственным должностям.

В Византии

В Европе до крестовых походов (500—1096 гг.)

Высокое и позднее средневековье (X—XV вв.)

Перемещение демографического и культурного центра еврейства в Восточную Европу.

В Исламском мире

В XII в. в Испании и Северной Африке значительное число евреев были насильственно обращены в ислам мусульманскими фанатиками альмохадами.

Возрождение еврейства в арабской Испании (950—1215 гг.)

В Западной Европе

Изгнания и преследования евреев привели к рассеянию еврейского народа по всем уголкам мира — от Северной Африки и Османской империи до открытой Колумбом Америки и сопровождались усилением изоляции евреев и их вытеснением на периферию общественной жизни в Европе.

Несмотря на тяжкие экономические условия и постоянные преследования, творческая жизнь не замирала среди евреев. Знакомые по арабским переводам с греческой литературой, они перевели многие классические сочинения на еврейском языке, изучали в подлиннике греческих и латинских авторов. В эпоху возрождения итальянские и нидерландские евреи явились учителями многих гуманистов, которые с Рейхлином во главе взяли под защиту Талмуд, когда фанатики воздвигли костры против еврейских книг.

В христианской Европе в эпоху крестовых походов (1096—1215 гг.)

В моменты социальных и религиозных потрясений евреи становились первыми жертвами насилия. Кровавые преследования евреев начались со времени Первого крестового похода (1096 г.), когда были разгромлены богатые еврейские общины на Рейне, в Трире, Шпейере, Майнце и Кельне. Евреи были истреблены, женщины подверглись насилию, а дети насильно крещены. С этих пор до конца XVIII века евреи в Западной Европе периодически подвергались гонениям. Короли (напр., Филипп II Август и др.) и князья, когда нуждались в деньгах, изгоняли евреев из своих владений, отбирали у них всё имущество и призывали их назад для оживления торговли, давали евреям наживать состояния, чтобы вновь отобрать всё для себя.

Во многих государствах, владениях и городах евреи с XII в. подвергались разнообразным притеснениям: их принуждали принимать крещение (марраны), жить в особых кварталах (гетто), носить особый костюм, запрещалось владеть землёй, заниматься земледелием и многими ремеслами; во многих местах им разрешалось заниматься исключительно отдачей денег в рост и торговлей старым платьем.

Века бесправия и мученичества до изгнания евреев из Франции (1215—1394 гг.)

С XIII в. в Западной Европе стали распространяться кровавые наветы против евреев, за которыми последовали дополнительные антиеврейские постановления католической церкви. В 1290 евреи были изгнаны из Англии, в 1394 — из Франции. В 1348 году евреев обвинили в распространении эпидемии чумы и истребили во многих городах.

Золотой век еврейства в Испании (VIII-XIIвв)

Начиная с 750 г. по 1100г. длился золотой век ислама и испанского еврейства. Евреи-торговцы говорили на многих языках: латыни, иврите, греческом, персидском, арабском и поэтому использовались правителями не только Испании, но других стран, для дипломатической работы. Выезжая в другие страны, они могли не только торговать, но и вести переговоры. Одним из наиболее успешных дипломатов был испанский еврей Хаздай ибн Шапрут. И хотя евреям жилось среди правивших тогда Испанией мусульман лучше, чем среди христиан, однако и там возникали фундаменталистские движения пробуждения, и мусульмане могли выступать против евреев и вырезать их. Упомянутый лидер Хаздай ибн Шапрут выступал в качестве защитника своего народа, и обращался к мусульманским лидерам, чтобы те утихомирили фундаменталистов и защитили его народ.

Последний век еврейства в Испании (1391—1492 гг.)

В 1391 году 5 000 еврейских семей были уничтожены в Севилье/Испания; разрушены 23 синагоги. В этот же год - 20 000 евреев сожжены на костре и начинаются жестокие преследования евреев в Испании. В 1492 - Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская издают указ касающийся проживавших в Испании более полутора тысяч лет евреев. Поставленные перед выбором – или принять христианство, или убираться вон, большая часть иудеев отказалась предать свою веру и были изгнаны из страны. В результате, их имущество было конфисковано, а громадная задолженность королевской четы перед еврейскими кредиторами таким образом была присвоена властями. Хотя церковные инквизиции существовали по всей Западной и Центральной Европе с двенадцатого по девятнадцатое столетия, в Испании она была необыкновенно жестокой и широкомасштабной. По существующим оценкам, 30 тысяч марранов - крещенных представителей еврейского народа, были сожжены на кострах испанской инквизиции с 15-го столетия по 1808 год. Вдобавок к этому в 1492 году все некрещеные евреи были изгнаны из страны. Они были лишены всего своего имущества и не имели никаких средств самозащиты, поэтому приказ о массовой высылке из страны был для них фактически смертным приговором. Испанские евреи (вместе со многими другими, жившими в разные века в различных странах) постоянно находились "между молотом и наковальней".

В том же 1492 г. около 300 тыс. евреев изгнано из Испании и Португалии, где в течение 7 веков под владычеством мавров находился второй иудейский духовный центр, и расцвела новоеврейская литература. Из Испании евреи направились в Нидерланды, Италию, где пользовались покровительством некоторых пап, и в Турцию. В Германии иудеев за уплату особой подати были взяты под защиту императоров.

В Польше, Литве и Руси (XII—XV вв.)

На Юге и Юго-Востоке Руси и в Киеве евреи встречаются с IX—XI вв. В Польше и Литве евреи поселились с XI в. Особенно усилились здесь еврейские поселения со времени жестоких преследований евреев в XII—XIV в. Короли Болеслав II Благочестивый (1264) и Казимир III (1334-67) даровали польским евреям грамоты, в которых евреям были предоставлены разные права и льготы и права внутреннего общинного самоуправления и суда. Такого же содержания грамоты были даны литовским евреям великим князем Витовтом (1388) и королём Сигизмундом I (1507). До конца существования польско-литовского государства евреи пользовались дарованными им правами.

Новое время (XVI—XVIII вв.)

Постепенная интеграция евреев в европейском обществе, сопровождавшаяся ослаблением и коренной перестройкой традиционных общинных институтов.

Перестройка средневекового общества под влиянием новых общественно-политических взглядов (абсолютизм, меркантилизм, Просвещение) и растущая секуляризация общества привели к пересмотру традиционного отношения к евреям в Европе. Переход от Средневековья к Новому времени был ознаменован началом эмансипационного процесса, поэтапным предоставлением евреям равных с неевреями гражданских прав. Эмансипация привела к возникновению многообразных контактов между евреями и их соседями: евреи проникли во все сферы общественной и культурной жизни.

В Турции и Палестине до упадка саббатианства (1492—1750 гг.)

В Западной Европе

По освобождении Нидерландов от испанского гнёта там расцвела еврейская община, из среды которой вышел Барух Спиноза. После победы английской революции 1640 г. над абсолютизмом и клерикализмом Тюдоров евреям разрешено было вновь селиться в Англии.

В Польше и России

В XVII в. во время казацких набегов в польские области евреи сильно пострадали особенно в эпоху Богдана Хмельницкого и гайдамачины. Разорение евреев в юго-западной части польского государства создало благоприятную почву для мистических движений и сектантства. Сильное впечатление не только на польских евреев, но и евреев Западной Европы произвело появление в Смирне лжемессии Саббатая Цви (1668). В середине XVIII в. среди евреев Галиции, Подолии и Волыни распространилось мистическое учение хасидизма, в котором выразилось искание удручённого гонениями еврейства утешения в восторженной вере и протест против сухого формализма ортодоксального иудаизма. В середине XVIII в. в Подолии и Галиции появилась полухристианская секта франкистов.

В 1742 г. был издан [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/vys_vseh.php Указ «О высылке как из Великороссийских, так и из Малороссийских городов, сел и деревень, всех Жидов»]

После первого польского раздела евреям было обещано в указах Екатерины II (1772 и 1785 г.) — пользование выгодами и правами «без различия закона и народа», наравне с лицами других состояний, принятых под скипетр российской державы. Тем не менее, вскоре евреи стали подвергаться разнообразным ограничениям.

Переходное время (1750—1795 гг.)

Новейшее время (XIX—XX вв.)

Проникновение евреев во все сферы общественной и культурной жизни и, как следствие, активизация антисемитских движений. Зарождение еврейского национального движения и начало строительства «национального очага» в Земле Израиля. Катастрофа европейского еврейства (Холокост).

Формирование национальных идеологий в Европе привело к замедлению процесса интеграции евреев в окружающем обществе. Как реакция на их деятельность и активное присутствие в разных сферах жизни национальных государств, получили распространения антисемитские концепции. Вместе с тем, под влиянием общего национального пробуждения народов Европы возникло сионистское движение, положившее начало созиданию еврейского «национального очага» в Палестине. Рост антисемитизма, связанный с национальным самоутверждением народов Европы на рубеже XIX—XX веков, привел к размаху сионистского движения, особенно среди ассимилированного еврейства.

В Западной Европе

Эмансипация евреев в Западной Европе началась с Великой французской революции. В 1791 г. евреи Франции получили общие гражданские права. В Германии равноправие евреев было обещано в разных странах в годы национально-освободительного подъема 1812—1814 гг. В 1858 г. евреи допущены в английский парламент. Фактически постепенное уравнение в правах немецких евреев завершилось в 1848—1862 гг. Германской конституцией 1871 г. признано равноправие евреев.

На начало XX в. везде в Западной Европе (за исключением Румынии, где постановление Берлинского конгресса 1878 о предоставлении равноправия евреям не было приведено в исполнение) и в Америке, куда в течение XIX в. переселилось более 1 миллиона евреев, евреи пользовались всеми гражданскими и политическими правами.

В то же время евреи нередко теряли привилегию на свои особенные религиозно-общественные законы. Вырабатывая ответ на новую ситуацию, эмансипированные евреи в странах Европы пришли к разным формам существования религиозной традиции, вплоть до индифферентного отношения к ней. Так возникли ортодоксальный, консервативный и реформистский иудаизм и началась ассимиляция евреев среди других народов в рамках их национальных государств.

В Восточной Европе

Особое значение в этот период приобретает еврейский центр в Восточной Европе. Сформировавшаяся ещё в Средние века самобытная культура восточноевропейского еврейства становится основой наиболее значимых социально-культурных явлений в еврейском обществе Нового времени в целом. Идеологии и движения, возникшие в Восточной Европе, экспортируются в другие общины мира благодаря массовой миграции евреев из этого региона на Запад и в Палестину, начавшейся в конце XIX века.

В России

В России евреи большими массами живут со времени присоединения польско-литовских областей в конце XVIII в.

Во внутренней жизни российских евреев в течение XIX в. произошли значительные перемены. С начала 1860-х гг. значительно усиливалось стремление евреев к общеевропейскому образованию, чему благоприятствовала либеральная политика правительства 1860—70-х гг. Появился класс еврейской интеллигенции, принимавшей деятельное участие в общественной жизни, русской литературе и свободных профессиях. Политическая коррекция реформ ознаменовалась в 1881г. рядом погромов и беспорядков в южных губерниях и изданием новых ограничительных законов 1882 и 1891 г. Ограничения евреев негативно отразились на их экономическом положении и содействовали распространению бедности и эмиграционного движения в среде еврейского населения.

В Палестине


Хаскала

Наряду с уравнением в гражданских правах в Западной Европе евреи с конца XVIII в. приобщаются к европейскому просвещению и, начиная с Мозеса Мендельсона, выдвигают ряд деятелей, учёных и литераторов, работающих как в среде еврейского народа в целях его просвещения, так и на общеполитической и литературной почве (Ласкер, Лассаль, Маркс, Кремьё, Биконсфильд, Бёрне, Гейне и др.).

Катастрофа европейского еврейства (Холокост)

С приходом к власти в странах Европы ряда ультраправых режимов, в первую очередь, немецких национал-социалистов, начались массовые преследования евреев. В ходе Второй мировой войны на территориях подконтрольных немецким нацистам и их союзникам проводился геноцид, в ходе которого было уничтожено около 6 млн евреев.

Современная история (после 1945 года)

Возрождение еврейского государства со столицей в Иерусалиме; арабо-израильский конфликт; современная еврейская диаспора, её связь с Израилем.

Массовое уничтожение евреев Европы побудило народы мира согласиться на возрождение еврейского национального государства Израиль со столицей в Иерусалиме. Укрепление государства Израиль происходит в условиях непрекращающегося арабо-израильского конфликта, а современная еврейская диаспора служит опорой Израилю в борьбе за выживание.

Напишите отзыв о статье "История еврейского народа"

Примечания

  1. [www.inopressa.ru/article/29apr2014/repubblica/archeologia От Иерихона до царя Соломона: израильские археологи опровергают Библию]
  2. [jhist.org/code/ettinger1_03.htm X. Тадмор Р. Надель «Библейский период»]
  3. [echo.oranim.ac.il/main.php?p=news&id_news=169&id_personal=34 История еврейского народа в библейский период]
  4. Евреи // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Литература

Ссылки

  • [jhist.org/code/01_001.htm Иудейские древности], Иосиф Флавий
  • [chassidus.ru/library/history/flavius/index.htm О древности еврейского народа. Против Апиона], Иосиф Флавий
  • [jhist.org/code/dubnov.htm Краткая история евреев], С. М. Дубнов
  • [62.0.35.69/il4u/history/dubnov/index-2.html Новейшая история евреев], С. М. Дубнов
  • [www.fictionbook.ru/author/dayimont_maks_i/evrei_bog_i_istoriya/dayimont_evrei_bog_i_istoriya.html Евреи, Бог и история], Макс Даймонт
  • [jhist.org/code/rots.htm История евреев с древнейших времён по Шестидневную войну], Сесиль Рот, Иерусалим, 1967
  • [jewish-library.ru/dzhonson/populyarnaya_istoriya_evreev/ Пол Джонсон. «Популярная история евреев»]
  • [www.machanaim.org/history/in_sultan.htm Живая связь. Еврейская история, традиции и культура], Зеэв Султанович
  • [runivers.ru/lib/book7069/206604/ Еврейская энциклопедия] на сайте Руниверс в форматах DjVu и PDF
  • [jhist.org/teacher/uch1.htm учебник «История еврейского народа»], р. Моше Ойербах
  • [toldot.ru/tags/history/ История еврейского народа], подборка статей и очерков.
  • [chassidus.ru/library/history/our_people/our_people.htm Наш народ. История еврейского народа], Яаков Изакс
  • [jhist.org/code/2t.htm Ресурс по истории еврейского народа]
  • [jhist.org/code/shif.htm От тескта к традиции. История иудаизма], Л.Шиффман
  • [jhist.org/code/ararat.htm Еврейство и сионизм], Н. Арарат
  • [jhist.org/code/grinberg.htm История еврейского народа в эпоху Второго Храма], Э. Гринберг
  • [jhist.org/russ/russ001.htm Курс лекций по истории евреев в России], В. В. Энгель
  • [62.0.35.69/il4u/history/ Очерки времен и событий из истории российских евреев], Феликс Кандель
  • [jhist.org/teacher/uch.htm Учебник «Еврейский народ в эллинистическом мире»]
  • [62.0.35.69/il4u/history/tropy/index.html По тропам еврейской истории], Рут Сэмюэлс
  • [lookstein.israeldesign.org/getfile.php/history/hisind1.php?Look_Sess=7cf383719d187f043052ce2af8709dcf Курс лекций «История еврейства»], Д-р Элиягу Иешурун, составитель русской версии: проф. Йегуда Айзенберг
  • [jhist.org/code/ettinger_02.htm Очерки по истории еврейского народа] под редакцией С.Эттингера
  • [www.lookstein.org/russian/lekcii-his/spisok.php Курс лекций по истории еврейского народа], подготовлен научным коллективом под руководством профессора Одеда Шремера
  • [jhist.org/code/open_roma.htm Сборник лекций «Евреи в Римской империи в Эпоху Талмуда»]
  • [www.jcrelations.net/ru/?id=2107 Евреи в раннесредневековой Византии], Анатолий Хазанов
  • [www.judaea.ru/lit/ Литература по истории и археологии античной Иудеи]
  • [www.lookstein.org/russian/his_met_sng/posobie1.php Пособие Эпоха Мишны и Талмуда], д-р Адиэль Шремер
  • [jhist.org/maps/map000.htm Исторические карты и иллюстрации]
  • [berkovich-zametki.com/Avtory/theme_list.php Сетевой портал «Заметки по еврейской истории»]
  • [jhist.org/lessons7/araby.htm Евреи и арабы — их связь на протяжении веков] Ш. Д. Гойтен
    «Гешарим» Иерусалим 5762, «Мосты культуры» Москва, 2001 (ISBN 5-93273-024-2)
  • [rian.ru/science/20100604/242365920.html Происхождение евреев выяснили ученые]

Отрывок, характеризующий История еврейского народа

– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.