Древняя и Новая Россия
| Древняя и Новая Россия | |
 | |
| Специализация: |
исторический журнал |
|---|---|
| Периодичность: |
ежемесячник |
| Язык: | |
| Адрес редакции: | |
| Главный редактор: | |
| Издатель: | |
| Страна: | |
| История издания: | |
| Тираж: |
2000 |
«Дре ́вняя и Но ́вая Росси ́я» (Древняя и Новая Россія) — исторический иллюстрированный ежемесячный журнал (до 1879 года — сборник). Издавался в Санкт-Петербурге с января 1875 года по март 1881 года. Публиковал статьи по истории, археологии и этнографии народов России, документальные материалы и мемуары. Значительное место отводил вопросам истории культуры и быта. Отдел критики и библиографии журнала помещал отзывы на русские и иностранные сочинения по истории России.
Содержание
Предыстория журнала
Основателей журнала историка С. Н. Шубинского и библиографа П. А. Ефремова сблизила смерть их общего друга, бедствовавшего всю жизнь историка М. Д. Хмырова, в 1872 году. Поводом к сближению послужило возмущение обоих историков безучастием издателя «Русской старины» М. И. Семевского к судьбе их общего приятеля (который также являлся и другом Семевского), лишённого постоянной работы в журнале последнего. Этот разговор невольно навёл на мысль о создании своего собственного издания. Но поскольку средств на издание журнала не было ни у Шубинского, ни у Ефремова, выбор издателя выпал на В. И. Грацианского, чиновника Государственного Банка, который только что завёл маленькую типографию. В 1873 г. идея нового журнала была поддержана многими историками, но переговоры с Грацианским затянулись на целый год. В 1874 г. окончательно утвердился авторский состав будущего журнала, В. С. Курочкиным придумано название «Древняя и Новая Россия» по аналогии с известной работой Н. М. Карамзина и получено разрешение на его издание. Профессор К. Н. Бестужев-Рюмин написал предисловие к первому номеру журнала.
Программа журнала
1) Очерки и рассказы из русской истории, древней и новой; а равно из истории русской литературы, искусств, художеств и т. п.
2) Биографии русских деятелей, всех времен и на всех поприщах, и тех из иностранцев, которые имели какое-либо отношение к России.
3) Описания русских городов, местностей, замечательных храмов, зданий, памятников, древностей, обычаев, нравов и т. п.
4) Записки, воспоминания и письма русских людей и другие исторические материалы и документы. Переводы и извлечения из записок и воспоминаний иностранцев о России.
5) Библиография вновь выходящих русских и иностранных сочинений, относящихся к истории России.
6) Исторические анекдоты, новости, открытия, некрологи и т. п.
Концепция журнала и его сотрудники
При создании журнала С. Н. Шубинский и П. А. Ефремов отталкивались от своих знаменитых предшественников: журналов «Русская старина» и «Русский архив». Имелось в виду размещать на страницах журнала не «сырые», необработанные исторические документы, как это делалось доселе П. И. Бартеневым и М. И. Семевским, а готовые материалы, прошедшие обработку, выверенные и прокомментированные профессиональными историками. Кроме самого Шубинского и Ефремова здесь были опубликованы работы таких историков, как К. Н. Бестужев-Рюмин, И. А. Голышев, И. Е. Забелин, Н. И. Костомаров, С. М. Соловьёв, Д. И. Иловайский, Н. Я. Аристов, В. И. Герье М. И. Сухомлинов, Я. К. Грот, О. Ф. Миллер, Е. Е. Замысловский, А. Н. Веселовский, Л. Н. Майков и др.
Второй непреложной задачей С. Н. Шубинского стало максимально доступное, популярное изложение материала с тем, чтобы не засушить интерес к истории у рядового читателя. Шубинский уже имел к этому времени опыт популяризации исторического материала, но если с первой задачей ему справиться удалось, то со второй проблемой ему не удалось найти понимания у своих именитых коллег по журналу: из всех названных историков популяризатором истории мог считаться только Н. И. Костомаров, что вовсе не отменяет заслуг «Древней и Новой России», внёсшей заметный вклад в российскую историографию материалами исключительной важности.
На страницах сборника увидели свет «Сенат в начале царствования императрицы Екатерины II», «Восточный вопрос в 1827, 1828 и 1829 годах», «Двадцатипятилетие истории России», С. М. Соловьева; «Самодержавный отрок. (Император Петр II)», «Екатерина Алексеевна, первая русская императрица», Н. И. Костомарова, «Волнение крестьян, приписанных к олонецким заводам, в 1769—1771 гг.», В. И. Семевского, очерки и записки декабриста Д. И. Завалишина, «Записки» Н. И. Греча, «Гоголь и русские художники в Риме», В. В. Стасова и мн. др.
Внутри редакции
Шубинский стал редактором по той причине, что считался удобным, компромиссным человеком для разных направлений общественной мысли. Однако он сам не отрицал отсутствие у себя и у Грацианского какого-то бы ни было редакционно-издательского опыта. Ошибки, которые совершила редакция, по мнению Шубинского, состояли в непривычном формате журнала in 4 °, завышенной цене — 13 руб. 50 коп. Всё это было сделано из благих побуждений: журнал печатался на дорогой бумаге с хорошей полиграфией, с обилием иллюстраций и выглядел очень изящно. Журнал напечатали неоправданно высоким тиражом 3000 экз., тогда как подписка собрала всего 1350 читателей. Оставшийся тираж осел мёртвым грузом. Деньги на издание вскоре кончились, началась экономия на гонорарах, журнал стал печататься скромнее, и подписка пошла также вниз. Начались трения внутри редакции, сотрудник журнала П. А. Гильтебрандт убеждал В. И. Грацианского передать редактирование издания ему. Шубинский начал отказываться от редактирования журнала по той причине, что тот не получил поддержки читателей и был убыточным. Но убыточными были и «Русский архив», и «Русская старина». Тираж первого не превышал 1200 экз., а тираж второго составлял в то время две-три тысячи. Тираж «Древней и Новой России» колебался между 1000 и 1600 экз., что было обычной журнальной практикой. Издание полноценного исторического журнала было в то время ещё уделом исключительно подвижников. Однако Шубинский уже мечтал об ином журнале, он предлагал Грацианскому продать убыточный журнал, но тот отказался. В. И. Грацианский нёс значительные убытки, но всё-таки на реформирование журнала, предложенное С. Н. Шубинским, не решался. В итоге Шубинский в сентябре 1879 года снял с себя редактирование журнала и начал сотрудничество с новым издателем — на этот раз с издателем «Нового времени» А. С. Сувориным, которого он смог убедить в необходимости нового исторического журнала «Исторический вестник».
В октябре 1879 года Владимир Грацианский помещает заявление «От новой редакции» и самостоятельно продолжает вести «Древнюю и Новую Россию» в качестве редактора-издателя журнала, но на мартовском номере 1881 года издание всё-таки прекращается. Всего вышло 75 выпусков ежемесячника. После ухода Шубинского в «Исторический вестник» часть сотрудников продолжала сотрудничать в обоих журналах, а с закрытием «Древней и Новой России» их сотрудничество с Шубинским стало почти неизбежным, но уже в новой фазе историко-журнальной деятельности.
Источники
- Древняя и Новая Россия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [annals.xlegio.ru/sbo/contens/dinr.htm «Древняя и новая Россия», 1875—1881, Указатель содержания]
Напишите отзыв о статье "Древняя и Новая Россия"
Литература
- Глинский Б. Б. «Сергей Николаевич Шубинский. 1834 - 1913». Биографический очерк. — Исторический вестник, 1913, июнь, стр. 3 – 93.
- Корсаков Д. А., «С. Н. Шубинский и «Древняя и Новая Россия». — Исторический вестник, 1914, июнь, стр. 977-986.
- Систематический указатель статей исторического журнала «Древняя и Новая Россия». 1875—1881, СПБ, 1893.
Отрывок, характеризующий Древняя и Новая Россия
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
