Дредноут (класс кораблей)

Дредноут (англ. dreadnought — «бесстрашный», по имени первого корабля этого класса) — появившееся в начале XX века поколение артиллерийских военных кораблей, характерной особенностью которых было однородное артиллерийское вооружение из большого числа орудий только крупного калибра (all-big-gun). В широком смысле термин может применяться к кораблям различных классов, обладающим этой особенностью (линейным кораблям, линейным крейсерам, тяжёлым крейсерам и т. д.), однако наиболее часто это понятие ассоциируется с линейным кораблём и является синонимом линейного корабля первой четверти XX века. Последний в мире дредноут — «Вэнгард» — был построен в Великобритании в 1946 году, и служил до конца 1950-х годов.

История

Принцип «только большие пушки» (англ. all-big-gun) был не нов. Ещё в эпоху деревянных парусных кораблей именно так были вооружены линейные корабли, батареи которых состояли из 100 и более пушек одинакового калибра. Полностью соответствовали этому принципу и первые батарейные броненосцы 1860-х годов. Даже вступивший в строй в 1864 году английский башенный броненосец «Ройял Соверен» по расположению и составу артиллерии предвосхитил архитектуру будущих дредноутов — его пять мощнейших по меркам своего времени 266-мм пушек располагались в четырёх башнях (две из них в носовой), установленных в диаметральной плоскости корабля. Однако в дальнейшем эволюция броненосцев пошла другим путём — сначала в сторону сведения всей артиллерии к нескольким «орудиям-монстрам» калибра до 18″ / 460 мм, короткоствольным, с отвратительной баллистикой, рассчитанным на пробивание сплошным бронебойным снарядом брони наибольшей толщины в ближнем бою, а затем — после появления скорострельных орудий среднего (4,7″ / 120 — 7,5″ / 190 мм) калибра, стреляющих разрывными снарядами — специализации артиллерии по выполняемым ей задачам.

В результате непосредственным предшественником дредноута оказался эскадренный броненосец со смешанным вооружением: в классическом варианте такой корабль нёс четыре 12″ / 305-мм орудия в двух вращающихся башнях и батарею из 12-16 «скорострельных» патронных (использующих унитарный выстрел) или имевших раздельно-гильзовое заряжание, вместо принятого на больших орудиях картузного, орудий калибра 6″/152 мм побортно в казематах и спонсонах (английская школа) или дополнительных башнях (французская школа). 6″-орудия обладали высокой скорострельностью и точностью стрельбы и могли беглым огнём разрушить небронированные или легко бронированные части вражеского корабля, оказавшись весьма опасным оружием против существовавших тогда броненосцев, у которых защищённая неимоверно толстой (400 мм и более) бронёй середина корпуса, цитадель, часто соседствовала с совершенно не бронированными оконечностями. 12″-орудия же были способны с больших дистанций пробивать основной броневой пояс вражеских линкоров. Поэтому наличие на боевом корабле орудий двух разных калибров представлялось разумным компромиссом между скорострельностью и бронепробиваемостью. В бою каждое орудие находилось в полной власти своего комендора, никакого понятия о централизованном управлении огнём не существовало, методики измерения расстояния были крайне приблизительны, а прицелы — грубы. В таких условиях эффективность крупнокалиберных орудий была сравнительно невысока ввиду низких точности и скорострельности, и какое-то время после своего появления артиллерия среднего калибра считалась едва ли не основной силой корабля в реальном бою.

Впоследствии к этому арсеналу были добавлены «противоминные» пушки калибром обычно от 37 до 76, а затем — и до 120 мм, служившие для защиты от носителей шестовых, метательных и самодвижущихся мин (торпед) — минных катеров, миноносок, миноносцев и эсминцев («минных крейсеров»).

В последней четверти XIX века совершенствование механизмов подачи снарядов и электропривод привели к повышению скорострельности и орудий калибра 8″/203—10″/254 мм, благодаря чему калибр средней батареи стал постепенно увеличиваться, вплотную приблизившись к главному калибру, при частичном сохранении положительных качеств среднего калибра. Логическим завершением этого процесса должно было стать появление корабля, при водоизмещении и бронировании типичного броненосца вооружённого однородной артиллерией среднего (8-9″) или «промежуточного» (10″) калибра — на практике ближе всего к такому решению приблизились итальянцы с их ЭБР типа «Реджина Елена», который при водоизмещении в 12 600 тонн нёс лишь две 12-дюймовки в концевых одноорудийных башнях и 12 8″-орудий в двухорудийных башнях в пределах цитадели. Предполагалось, что уже на дальней дистанции шквал фугасных снарядов скорострельных 8-дюймовок ослабит противника настолько, что на долю крупнокалиберных орудий выпадет лишь только его «добивание» пробитием главного броневого пояса или принуждение к сдаче в самом конце боя. В то же самое время и с тем же расчётом в России проектировались корабли с числом среднекалиберных орудий более двух десятков, при всего двух 12-дюймовках. Даже сам адмирал Фишер, будущий «отец» «Дредноута», в предшествовавшем ему нереализованном проекте «Антэйкэбл» склонялся к вооружению исключительно из 16 «промежуточных» 10″ орудий.

Между тем, орудия крупного калибра и их артиллерийские установки в указанный период также были в значительной степени усовершенствованы. Так, новейшие башенные установки позволяли заряжать орудия в любом положении, а не только после разворота в диаметральную плоскость, а иногда — и при любом угле вертикальной наводки, что, при той же скорости заряжания самого орудия, позволило резко повысить общую скорострельность — с одного выстрела в 4…5 минут у установок 1880-х годов до примерно 1 выстрела в минуту в начале XX века. Кроме того, наметились качественные сдвиги в обеспечении самой стрельбы из крупнокалиберных орудий: введение оптических прицельных трубок (использованных американцами ещё в войне 1898 года с Испанией), базисных дальномеров и методики корректировки огня по всплескам снарядов позволили добиваться уверенных попаданий на дистанциях, ранее считавшихся запредельными, а новые снаряды, начинённые мощными взрывчатыми веществами, позволили наносить противнику чувствительный урон даже на таких дистанциях, на которых бронебойные снаряды бессильно отскакивали от защищённого толстой бронёй борта. Средиземноморский флот Великобритании под руководством адмирала Фишера уже в 1899 году начал отрабатывать стрельбу на считавшиеся в то время предельными дистанции в 25—30 кабельтовых (4,5—5,5 км) как вполне рутинную боевую задачу. По итогам стрельб был сделан вывод, что даже без какого либо изменения конструкции самих орудий, исключительно за счёт улучшения подготовки личного состава и внедрения новых способов стрельбы, эффективно вести огонь на такое расстояние было вполне возможно уже в то время. В ближайшем же будущем ожидалось увеличение дистанции огневого контакта до 7-8 км и более.

В свою очередь, новая методика корректировки огня в сочетании с достижениями в области внутрикорабельной связи позволила управлять стрельбой корабля централизованно, с поста главного артиллериста, концентрируя огонь всех орудий на одной цели, которая накрывалась теперь не отдельными снарядами, а сразу всем бортовым залпом, что не только существенно повышало вероятность её поражения, но и делало получаемые ей повреждения намного более тяжёлыми. Между тем, для ведения эффективного залпового огня с корректировкой по всплескам снарядов вся артиллерия корабля должна быть однородной, так как у разнокалиберной артиллерии всплески разных калибров, ведущих огонь по одной цели, смешивались друг с другом, так, что нельзя было выделить среди них необходимые для корректировки огня «свои». Среднекалиберные орудия превращались для линкора, рассчитанного на бой на дальних дистанциях, в дорогостоящий балласт, так как дальность стрельбы из них была ниже, чем у орудий крупного калибра, а эффективно управлять огнём корабля, сочетающего орудия большого, среднего и «промежуточного» калибров, как некоторые из последних эскадренных броненосцев, оказалось вообще практически невозможно, так как всплески от «промежуточных» снарядов для корректировщика ничем не отличались от всплесков 12-дюймовых.

Эксперименты, проведённые на кораблях «Викториэс»</span>^ru_en и «Венерэбл»</span>^ru_en, также показали необходимость для стрельбы на большие дистанции однородной артиллерии с централизованным управлением залповым огнём:

Были сделаны сотни залпов и израсходовано много угля и энергии, чтобы доказать совершенно очевидный факт — нельзя вести эффективный огонь на дальние расстояния из мощных батарей современного военного корабля по старой схеме, как кому вздумается. Только научно обоснованное централизованное управление стрельбой может отвечать современным требованиям.

Идея создания принципиально нового быстроходного и превосходного по своей огневой мощи броненосного корабля принадлежит итальянскому инженеру кораблестроителю Витторио Куниберти, который в 1902 году представил своему правительству проект корабля водоизмещением 17000 тонн, с мощным бортовым броневым поясом толщиной 12 дюймов (305-мм), вооружённого десятью 12-ти дюймовыми (305-мм) орудиями. Однако, в Италии тогда не были выделены необходимые средства на постройку такого корабля. Тогда Куниберти поделился своей идеей с издателем ежегодного справочника «Боевые корабли», англичанином Фредом Т. Джейном, который в 1903 году опубликовал в своём издании статью Куниберти: «Идеальный линкор для британского флота».

Уже в 1903 году итальянский кораблестроитель Куниберти, составив проект «идеального броненосца» с двенадцатью 12″ орудиями, 12″ же бронёй главного пояса и 24-узловым ходом, писал:

Если удар снаряда о броню наклонный и расстояние большое, нам следует принять калибр 12″, если мы хотим быть абсолютно уверенными в потоплении противника, сделав попадание лишь по его ватерлинии. Но заряжаются такие орудия ещё очень медленно, хотя в последнее время они усовершенствовались. Кроме того, вероятность попадания в броневой пояс мала. Исходя из этого, в нашем идеальном, чрезвычайно мощном корабле мы должны увеличить число 12″ орудий настолько, чтобы быть способными достичь хотя бы одного фатального для врага попадания в броневой пояс по ватерлинии. Причем, прежде чем он будет иметь шанс сделать похожий, удачный выстрел в нас из четырёх больших орудий, которые являются сейчас обычным главным вооружением… Без излишней траты снарядов, будучи уверенным в своей превосходной защите, со своими двенадцатью пушками, такой линкор мог бы без промедления накрыть своего противника сокрушительным перекрёстным огнём.

Как видно, направление мыслей итальянца отличалось от того, которым пользовались англичане в качестве основания типа будущего «Дредноута», хотя результат был весьма похож, за исключением сохранения в проекте Куниберти сравнительно небольшой батареи среднего калибра.

Боевой опыт Русско-японской войны же, в которой японцы широко применяли концентрацию на одной цели огня не только всех орудий одного корабля, но и всех кораблей одного отряда, дал окончательный и вполне однозначный ответ — дальнейшее повышение огневого могущества достигается массированием огня артиллерии главного калибра. Причём даже 12″ орудий оказались по факту недостаточно для гарантированного поражения современного тяжёлого броненосного корабля, имевшего куда более полное и гармоничное бронирование по сравнению с проектами последней четверти XIX века: в Цусимском бою ни один из новейших броненосцев типа «Бородино» не получил сквозных пробитий броневого пояса; гибель «Бородино», «Суворова» и «Александра III» была вызвана иными причинами (подводные взрывы торпед, пожары с последующим взрывом погребов, ошибки экипажа и т. п.), причём все они продемонстрировали потрясающую боевую живучесть, даже после полной потери боеспособности держась на воде в течение многих часов, в отличие от более старых «полуброненосцев» типа «Ослябя» — «Пересвет» и забронированных по «английской» системе броненосцев типа «Победа», имевших безбронные оконечности. Огонь 10″ орудий, не говоря уже о более лёгких, был признан совершенно недействительным — вплоть до того, что мешавшее стрельбе главного калибра задымление от выстрелов среднего калибра считалось перекрывающим все его преимущества в отношении скорострельности и точности:

Хотя 10″ орудия «Пересвета» и «Победы» были 45-го калибра [ошибка переводчика; надо: имели длину ствола в 45 кал.] и могли так же стрелять на большие дистанции, как и 12″ 40-го калибра на русских броненосцах, огневой эффект от них был меньше, чем эффект от 12″ орудий. Выстрелы из 10″ орудий проходили незамеченными, несмотря на страх, который они внушали, а 8″ или 6″ орудия на их фоне вообще выглядели стреляющими горохом и просто не шли в расчет. Невысокое мнение, выраженное о 6″ и 8″ орудиях, предотвратило вооружение ими броненосных крейсеров. Только 12″ и 10″ пушки имели решающую боевую ценность, а о попаданиях из орудий меньшего калибра почти ничего не сообщалось. Увеличение боевых дистанций положило конец стрельбе из удушающих своим дымом второстепенных орудий. Они не стоили полномасштабной защиты, так как были не способны внести вклад в ударную мощь корабля, а для борьбы с миноносцами были слишком большими. Один из высших японских чиновников утверждал: «Если бы я был уполномочен заказывать новые корабли типа „Ниссин“, то приложил бы все усилия, чтобы они были вооружены только 12-дюймовыми орудиями 50-го калибра». Хорошее мнение о стрельбе русских сложилось благодаря тяжелым орудиям. К моменту, когда 6″ пушки открыли огонь, бой уже шел не в их пользу. Полагаем, что исход боя в этот день решили тяжёлые орудия, если не самые тяжёлые.

Первым, по сути экспериментальным, и даже отчасти паллиативным, воплощением в жизнь принципа all-big-gun стал появившийся в 1906 году английский линкор «Дредноут» (заложен в 1904 году, ещё до Цусимы), который кроме десяти 305-мм орудий (в не вполне удачно размещённых двухорудийных башнях от эскадренных броненосцев) нёс только 76-мм противоминные пушки. Имя этого корабля, по своей огневой мощи стоившего целой эскадры «додредноутов», стало нарицательным и дало название всему классу подобных кораблей. Столь же эпохальным, как и его вооружение, было также использование на столь крупном корабле паротурбинной силовой установки, что впервые в истории позволило «Дредноуту» идти полным ходом в течение многих часов подряд. О. Паркс указывает, что для кораблей с паровыми машинами пределом считались 8 часов постоянного полного хода, и при этом их машинное отделение «превращалось в болото» из-за распыляемой для охлаждения воды и было наполнено невыносимым шумом — у паротурбоходов же даже на полном ходу «все машинное отделение было настолько чистым и сухим, как будто корабль стоял на якоре, и не слышно было даже слабого жужжания».

Каждый «Дредноут» стоил примерно вдвое больше, чем эскадренный броненосец предшествовавшего ему типа, но при этом имел над ним принципиальное превосходство по тактическим качествам — скорости, защите, эффективности стрельбы и способности к концентрации огня артиллерии.

В России эти новые корабли назвали «линкорами», так как единственно эффективным строем эскадры при ведении залпового огня был строй линии. Старые эскадренные броненосцы также были включены в этот класс, однако после появления «Дредноута» в любом случае могли считаться не более, чем второсортными кораблями. Стоит отметить, что в большинстве других языков такой разницы не делали; например, в английском броненосцы додредноутного типа, и дредноуты именовались одинаково — battleship. Корабли со вспомогательной батареей «промежуточного» калибра, такие, как британский HMS Lord Nelson или французский «Дантон», иногда называли «полудредноутами» (Semi-Dreadnought).

Некоторое время ещё потребовалось на выработку оптимального расположения вооружения корабля нового типа — были опробованы и отброшены, в частности, ромбовидное («Дредноут», Великобритания, 1906); смешанное из двух концевых башен и двух траверзных, расположенных в середине корабля по диагонали — en echelon («Нептун», Великобритания, 1908); из двух концевых башен и четырёх расположенных по углам четырёхугольной цитадели («Гельголанд», Германия, 1908); в диаметральной плоскости корабля на одной линии, при котором продольный огонь могли вести только по одной башне на нос и корму («Севастополь», Россия, 1909) — но в конечном итоге остановились на линейно-возвышенном, которое гарантировало и ведение мощного продольного огня, и хорошую защиту расположенных посередине корпуса корабля, а не вблизи бортов, башен (заложенный ещё до получения сведений о «Дредноуте» и, соответственно, полностью независимый от него по концепции «Мичиган», США, 1906 — имевший такой же бортовой залп, как и у «Дредноута» при меньшем на два общем числе орудий).

Между тем, уже через пять лет и «Дредноут», и его многочисленные последователи оказались устаревшими — им на смену пришли «сверхдредноуты» с их 13,5″ (343 мм) артиллерией главного калибра, впоследствии увеличенной до 15″ (381 мм) и даже 16″ (406 мм). Первыми сверхдредноутами принято считать британские линкоры типа «Орион», также имевшие усиленное бронирование борта. За пять лет между «Дредноутом» и «Орионом» водоизмещение увеличилось на 25 %, а вес бортового залпа удвоился.

В полной мере учтя недостатки броненосных крейсеров «додредноутного» периода, которые были слишком слабы для того, чтобы на равных быть включёнными в линейную эскадру, но при этом слишком дороги для непосредственно крейсерства, Фишер параллельно с линейным кораблём нового поколения выработал и тип соответствующего ему «эскадренного», линейного крейсера: во времена проекта «Антэйкэбл» он назывался «Анэпроучибл», впоследствии же эти работы вылились в спорный тип «Инвинсибл», головной корабль которого нашёл свой конец в Ютландском сражении.

Дредноутная лихорадка

Факт постройки в Англии первого в мире паротурбинного ЛК «Дредноут» поставил все морские державы перед необходимостью в срочном порядке, приступить к проектированию и постройке аналогичных кораблей для своих военно-морских сил, поскольку все построенные ранее и находящиеся в постройке ЛК (эскадренные броненосцы) потеряли своё боевое значение. Началась очередная гонка в области морских вооружений, направленная на создания ЛК «дредноутного типа», которая в истории мирового военного кораблестроения получила имя нарицательное: «Дредноутная лихорадка». В этом соперничестве, сразу же, лидирующие места заняли Англия и Германия, рассматривая друг друга в качестве наиболее вероятных противников… До 1900 года, английский флот по количеству линейных кораблей вдвое превосходил германский (39 против 19). До 1900 года Англия придерживалась правила: «иметь численность флота, равную сумме флотов двух следующих за ней морских держав»… После принятия в 1900 году Германией «Закона о флоте», её производственные мощности кораблестроения неуклонно повышались и стали приближаться к английским. Англия, крайне обеспокоенная устойчивым ростом германского флота, предприняла ряд попыток заключить с Германией соглашение по обеспечению количественного соотношения английских и германских линейных кораблей (3 против 2). Однако, эти переговоры длившиеся несколько лет были безрезультатны. В 1906 году Англия объявила, что на закладку каждого нового германского ЛК она ответит закладкой двух ЛК дредноутного типа. В сложившихся условиях, к проектированию и постройке ЛК дредноутного типа, были вынуждены приступить (напрягая последние силы) все европейские морские державы и Россия, с целью сохранения своего влияния на морских театрах и упрочения своего положения на мировой арене. Однако, в условиях ограниченности своих кораблестроительных ресурсов, эти государства, в соответствии с их военно-морскими доктринами, запланировали к закладке минимально достаточное количество дредноутов, а в случае возникновения военной угрозы, рассчитывали на заключение военного союза либо с Англией, либо с Германией. При этом, военно-морские силы США находились в особых, наиболее выгодных условиях: отсутствие явно выраженной угрозы со стороны какой-либо из морских держав на фоне неуклонного роста кораблестроительных производственных мощностей. В этих условиях США получили уникальную возможность максимально использовать опыт проектирования зарубежных дредноутов и резерв времени на проектирование и постройку своих линкоров.

• Особенности развития дредноутов на этапе 1906÷1913 гг.

При проектировании дредноутов изначально возникли трудности связанные с размещением артиллерийских башен главного калибра. С одной стороны стремились обеспечить установку максимального числа орудий, участвующих в бортовом залпе, с другой стороны — как можно дальше разнести башни и артиллерийские погреба для обеспечения боевой живучести корабля. В этой связи на первых дредноутах применяли различные варианты расположения башен главного калибра: линейно-эшелонированное, линейное, линейно-ступенчатое. От бортового расположения башен главного калибра, применённого на первом ЛК «Дредноут», отказались в связи с трудностью обеспечения защиты артиллерийских погребов от подводных взрывов. В частности, на английских ЛК типа «Кинг Джордж V», «Айрон Дьюк», на германских типа «Кёнинг», французских типа «Бретань», на итальянских типа «Андреа Дориа» и на всех американских дредноутах было применено линейно-ступенчатое расположение башен главного калибра, в целях усиления огня прямо по носу и корме. При этом вторые башни от носа и кормы были устанавлены на высокие барбеты. В последующем, в связи с увеличением калибра устанавливаемых орудий (до 381÷406-мм) — количество башен главного калибра сократилось до четырёх и на всех ЛК стали применять исключительно линейно-ступенчатое расположение башен. В связи с увеличением живучести миноносцев, обусловленным ростом их водоизмещения, а также в связи с увеличением дальности действия торпед, возникла необходимость усиления противоминной артиллерии. Вместо 76-мм противоминных орудий, установленных на первом «Дредноуте» открыто на верхней палубе и на крышах башен главного калибра, стали применять противоминную артиллерию увеличенного калибра (102, 120, 130 и даже 152-мм) с тенденцией размещения этих орудий в бронированных казематах. Вскоре, с учётом возрастающей вероятности атак авиации противника, на дредноуты начали устанавливать зенитные орудия калибром 76÷88-мм. Изначально, при проектировании дредноутов большое значение стали придавать обеспечению боевой остойчивости. Во всех флотах было выдвинуто требование, чтобы корабли получившие боевые повреждения и утратившие запас плавучести, погружались на ровном киле, не переворачиваясь. В этой связи, а также с целью повышения устойчивости дредноутов при подводных взрывах, надводный борт по всей длине защищался броневым поясом, а корпус внутри рационально разделялся на отсеки водонепроницаемыми переборками. На большинстве первых дредноутов были установлены котлы со смешанным и полностью нефтяным отоплением и паротурбинные двигатели, применение которых, по сравнению с паропоршневыми машинами обеспечивало: повышение мощности на валу; повышение скорости полного хода; повышение экономичности на высоких скоростях хода; возможность обходиться меньшим числом паровых котлов; возможность более низкого размещения паротурбинных машин в корпусе корабля, что обеспечивало более надёжную защиту всей энергетической установки; более плавный режим работы при отсутствии вибраций; снижение опасности перебоев в работе энергетической установки при волнении, когда гребные винты выходят из воды. Паротурбинные двигатели в сочетании с котлами способными работать на смешанном угольно-нефтяном и полностью нефтяном отоплении, обеспечили увеличение максимальной скорости хода дредноутов, постройки 1914÷1918 гг. до 21÷22 узлов, а наиболее быстроходные дредноуты развивали полный ход до 23÷25 узлов. Однако, в отличие от англичан, на первых германских дредноутах были установлены паропоршневые двигатели, а паротурбинные двигатели были впервые установлены на ЛК типа «Кайзер», спущенных на воду в 1911—1912 гг. На первых американских дредноутах типа «Мичиган» и "«Делауэр» и на последующих «Техас» и «Оклахома», так же были установлены паропоршневые двигатели, а паротурбинные двигатели американцы впервые установили на дредноутах «Арканзас» и «Невада» и только начиная с дредноутов типа «Пенсильвания» (1915 г), на американских дредноутах неизменно устанавливались паротурбинные двигатели.

Принимаемые повсеместно меры по усилению вооружения и броневой защиты проектируемых дредноутов повлекли за собой быстрый рост их водоизмещения, которое достигло величин 25000÷28000 т.

В итоге, к началу первой мировой войны соотношение английских и германских дредноутов, включая линейные крейсера (крейсера дредноутного типа), составило 42 против 26. Флоты других морских держав, участвующие в этой войне по количеству дредноутов во много раз уступали Англии и Германии.

Различия между английскими и германскими типами дредноутов были обусловлены особенностями военно-морских доктрин этих государств, определяющих цели боевого применения этих ЛК. В английском флоте всегда стремились навязать противнику место, время и дистанцию боя и в этой связи придавали большое значение дальности плавания, скорости и главному калибру артиллерии. Германское военно-морское командование предполагало, что более сильный английский флот будет атаковать непосредственно у берегов и в этой связи, первостепенное значение уделялось бронированию в ущерб дальности плавания и скорости. Дредноуты других морских держав в той или иной степени повторяли особенности английских и германских, ЛК в зависимости от тактических задач их боевого использования.

Дредноуты Англии по сравнению с германскими имели орудия более крупного калибра (305÷343-мм против 280÷305-мм), но уступали последним в бронировании.

• Дредноуты, заложенные на верфях Англии:

Дредноуты ВМС Англии. Динамика развития ТТЭ за период: 1907÷1917 гг. :
Тип: (Год закладки)	Водоизмещение, (тонн.)	длина/ширина/осадка (м)	Бронезащита (мм)	Тип ГЭУ: Мощность (л.с.)	Скорость (уз.)	Дальность (миль)	Вооружение	Примечания
«Дредноут» (1905 г.)	н.18120; п.20730	160,74 × 25,01 × 9,5	пояс 179÷279	ПТД 23000	21,6	6620(10 уз.)	5×2-305-мм; 27×1-76-мм; 6×1-456-мм пТА	первый ЛК дредноутного типа, построен 1 экз. (индивидуальный проект).
«Беллерофон» (1906 г.)	н.18000; п.22100	160,3 × 25,2 × 8,3	пояс 127÷254	ПТД 25000	21	5720(10 уз.)	5×2-305-мм; 16×1-102-мм; 4×1-47-мм; 3×1-456-мм пТА	всего построено 3 ед.
«Сент Винсент» (1907 г.)	н. 19560; п.23030	163,4 × 25,6 × 8,5	пояс 180÷254	ПТД 24500	21	6900 (10 уз.)	5×2-305-мм; 20×1-102-мм; 4×1-47-мм; 3×1-457-мм пТА	всего построено 3 ед. (эволюционное развитие первого «Дредноута»)
«Нептун» (1909 г.)	н.20224; п.22680	166,4 × 25,9 × 8,23	пояс 254	ПТД 25000	22,7	6330 (10 уз.)	5×2-305-мм; 16×1-102-мм; 3×1-457-мм пТА	построен 1 экз. (индивидуальный проект).
«Орион» (1909 г.)	н.22200; п.25870	177,1 × 27,0 × 7,6	пояс 203÷305	ПТД 27000	21	6730 (10 уз.)	5×2-343-мм; 16×1-102-мм; 4×1-47 мм; 3×1-533-мм пТА	всего построено 4 ед.
«Кинг Джордж V» (1911 г.)	н.23000; п.27120	179,7 × 27,1 × 8,48	пояс 229÷305	ПТД 31000	22,1	3805 (21 уз.); 6310 (10 уз.)	5×2-343-мм; 16×1-102-мм; 4×1-47-мм; 3×1-533-мм пТА	всего построено 4 ед.
«Эджикорт» (1911 г.)	н.27500; п.30250	204,67 × 27,0 × 8,2	пояс 102÷229	ПТД 40270	22	7000 (10 уз.)	7×2-305-мм; 18×1-152-мм; 10×1-76-мм; 3×1-533-мм пТА	построен 1 экз. (индивидуальный проект).
«Эрин» (1911 г.)	н.22780; п.25250	168,6 × 28,0 × 9,4	пояс 229÷305	ПТД 26500	21	5300 (10 уз.)	5×2-343-мм; 16×1-152-мм; 6×1-57-мм; (ПВО: 6×1-57-мм; 2×1-76,2-мм); 4×1-533-мм пТА	построен 1 экз. (индивидуальный проект).
«Ирон Дюк» (1912 г.)	н.26100; п.31400	187,2 × 27,5 × 9,98	пояс 203÷305	ПТД 29000	22	3800 (21,25 уз.); 4500 (20 уз.); 8100 (12 уз.)	5×2-345-мм; 12×1-152-мм; 1×1-76-мм; 4×1-47-мм; (ПВО: 2×1-76-мм); 4×1-533-мм пТА	Всего построено 4 ед.
«Куин Элизабет» (1913 г.)	н.29200; п.33020	183,41 × 27,6 × 9,35	пояс 203÷330	ПТД 75000	25	5000 (12 уз.)	4×2-381-мм; 16×1-152-мм; (пво: 2×1-76,2-мм); 4×1-533-мм пТА	Всего построено 5 ед.
«Ривендж» (1913 г.)	н.28000; п.31000	176,9 × 27,0 × 8,7	пояс 102÷330	ПТД 40000	22	5000 (12 уз.)	4×2-381-мм; 14×1-152-мм; 2×1-76,2-мм; 4×1-47-мм; 4×1-533-мм пТА	Всего построено 5 ед.

• Дредноуты заложенные на верфях Германии:

Дредноуты ВМС Германии. Динамика развития ТТЭ за период: 1907÷1917 гг. :
Тип: (Год закладки)	Водоизмещение, (тонн.)	длина/ширина/осадка (м)	Бронезащита (мм)	Тип ГЭУ: Мощность (л.с.)	Скорость (уз.)	Дальность (миль)	Вооружение	Примечания
«Нассау» (1907 г.)	н.18873; п.20535	145,67 × 26,88 × 8,6	пояс 80÷290	ППД 22000	19,5	8000(10 уз.); 2000(19 уз.)	6×2-280-мм; 12×1-150-мм; 16×1-88-мм; 2×1-60-мм; 6×1-450-мм пТА	всего построено 4 ед.
«Гельголанд» (1908 г.)	н. 22440; п.25200	167,2 × 28,5 × 8,2	пояс 80÷300	ППД 28000	20,8	1790 (19 уз.); 5500 (10 уз.)	6×2-305-мм; 14×1-150-мм; 14×1-88-мм; 6×1-500-мм пТА	всего построено 4 ед.
«Кайзер» (1909 г.)	н.24330; п.27400	172,4 × 29,0 × 8,3	пояс 80÷350	ПТД 28000	21÷23,4	7900 (12 уз.); 3900(18 уз.)	5×2-305-мм; 14×1-150-мм; 8×1-88-мм; 5×1-500-мм пТА	всего построено 5 ед.
«Кёнинг» (1911 г.)	н.25390; п.29200	175,4 × 29,5 × 8,3	пояс 80÷350	ПТД 31800	21	6800 (12 уз.); 4600 (19 уз.)	5×2-305 мм; 14×1-150-мм; 6×1-88 мм; 4×1-88-мм зо; 5×1-500-мм пТА	всего построено 4 ед.
«Байерн» (1913 г.)	н.28074; п.31690	179,0 × 30,8 × 9,4	пояс 120÷350	ПТД 48000	22	5000 (13 уз.)	4×2-380-мм; 16×1-150-мм; 2×1-88-мм; 5×1-600-мм пТА	всего построено 4 ед.
Проект: «L-20» (1917 г.)	н.45000; п.50000	233,0 × 32,0 × 9,0	пояс 80÷420	ПТД 60000	22	5000 (13 уз.)	4×2-420-мм; 16×1-150-мм; ЗО: (ПВО: 8×1-88-мм; или 8×1-105-мм); 3×1-600-мм ТА или 3×1-700-мм ТА.	Проектное развитие типа «Байерн».

• Дредноуты, заложенные на верфях США:

Дредноуты ВМС США. Динамика развития ТТЭ за период: 1907÷1917 гг. :
Тип: (Год закладки)	Водоизмещение: нормальное/полное (тонн)	длина/ширина/осадка (м)	Бронезащита (мм)	Тип ГЭУ: Мощность (л.с.)	Скорость (уз.)	Дальность (миль)	Вооружение	Примечания
«Саут Кэролайн» (1906 г.)	16000 / 17617	138 × 24,5 × 7,5	пояс 279	ППД 16500	18	6000(10 уз.)	4×2-305-мм; 22×1-76-мм; 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Делавэр» (1907 г.)	20000 / 22060	158,1 × 26,0 × 8,3	пояс 280	ППД 25000	21	6560 (10 уз.)	5×2-305-мм; 14×1-127-мм; 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Флорида» (1909 г.)	22174 / 23400	159 × 26,9 × 8,6	пояс 280	ПТД 28000	21	5776 (10 уз.)	5×2-305-мм; 16×1-127-мм; 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Вайоминг» (1910 г.)	26416 / 27680	171,3 × 28,4 × 8,7	пояс 280	ПТД 28000	20,5	5190 (12 уз.);	6×2-305 мм; 21×1-127-мм;	всего построено 2 ед.
«Нью Йорк» (1911 г.)	27000 / 28367	174,0 × 29,1 × 8,7	пояс 305	ППД 28100	21	7684 (12 уз.)	5×2-356-мм; 21×1-127-мм;	всего построено 2 ед.
«Невада» (1912 г.)	27500 / 28400	177,0 × 29,1 × 8,7	пояс 203÷343	ПТД 26500 (ППД 24800)	20,5	8000 (10 уз.); 5195(12 уз.)	2×3-356-мм; 2×2-356-мм; 21×1-127-мм; 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Пенсильвания» (1913 г.)	31400 / 32567	185,4 × 29,6 × 8,8	пояс 343	ПТД 31500	21	6070 (12 уз.)	4×3-356-мм; 22×1-127-мм; (пво: 4×1-76-мм); 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Нью-Мексико» (1915 г.)	32000 / 33000	190,2 × 29,7 × 9,1	пояс 343	ПТД 32000	21	5120 (12 уз.)	4×3-356-мм; 14×1-127-мм; (пво: 4×1-76-мм)	всего построено 2 ед.
«Тенесси» (1916 г.)	33190 / 40950	182,9 × 26,7 × 9,2	пояс 343	ПТД 26800	21	8000 (10 уз.)	4×3-356-мм; 14×1-127-мм; 2×1-533-мм пТА	всего построено 2 ед.
«Колорадо» (1917 г.)	32693 / 33590	190,32 × 29,74 × 14,4	пояс 343	ПТД 28900	21,8	8000 (10 уз.)	4×2-406-мм; 12×1-127-мм; (пво: 8×1-76-мм)	всего построено 3 ед.

См. также

• Южноамериканская дредноутная гонка
• Список дредноутов и супердредноутов

Литература

• Тарас А. Е. Энциклопедия броненосцев и линкоров. — М.: Харвест, АСТ, 2002. — ISBN 985-13-1009-3.
• All the world's battleships. 1906 to the present. — London: Conway Maritime Press, 1996. — ISBN 0-85177-691-4.
• Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1906—1921. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-907-3.
• Friedman N. U.S. Battleships: An Illustrated Design History. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-087021-715-1.
• Silverstone P.H. The New Navy. 1883—1922. — New York, USA: Routledge, 2006. — ISBN 978-0-415-97871-2.
• Gardiner R., Gray R. Conway's All the World's Fighting Ships: 1906–1921. — New York, USA: Naval Institute Press, 1984. — ISBN 0-87021-907-3.

Отрывок, характеризующий Дредноут (класс кораблей)

– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.