Дрогичинское гетто

Дрогичинское гетто
Тип	закрытое
Местонахождение	Дрогичин Брестской области
Период существования	июль 1941 — 15 октября 1942
Число погибших	около 3500

Гетто в Дроги́чине (июль 1941 — 15 октября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Дрогичин Брестской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Дрогичина и создание гетто

В предвоенные годы среди 3125 человек населения Дрогичина евреев было 1521 — около половины жителей. Город был захвачен немецкими войсками 25 июня 1941 года и находился под оккупацией более 3-х лет — до 17 июля 1944 года.

В июле 1941 года немцы согнали всех оставшихся в городе евреев в гетто, и под страхом смерти обязали их нашить на одежду спереди и сзади желтые латы.

Условия в гетто

Дрогичинское гетто находилось к западу от моста, и было ограничено улицами Ленина, Первомайской, Октябрьской и Пушкина. Территория гетто была огорожена высоким забором из досок, сколоченных вплотную без просвета, поверху которых была натянута колючая проволока. К концу месяца нацисты заставили евреев организовать юденрат. Вскоре на территории гетто в страшной тесноте (по 40-50 человек в доме) оказались более 1000 евреев — как местных, так и пригнанных их ближних деревень — Шерешёво, Хомска, Гутово и других.

Вскоре Дрогичинское гетто разделили на два гетто, переходы между которыми запрещались. В одно гетто поместили ремесленников, которых заставляли шить одежду и обувь для немцев, и более зажиточных евреев, у которых шантажом выманивали ценности. Во втором гетто собрали немощных и бедных евреев, которых планировали убить в первую очередь, и постепенно вывозили эшелонами на расстрелы у Бронной горы.

Уничтожение гетто

С конца лета 1942 года нацисты, в рамках реализации гитлеровской программы уничтожения евреев, начали повсеместную ликвидацию последних гетто. Число узников в Дрогичинском гетто к этому времени значительно уменьшилось, потому что евреев, профессии которых остро не требовались немцам, вместе с женами и детьми уже с 1941 года вывозили и убивали в лагере смерти на Бронной горе.

До полного уничтожения гетто дрогичинских евреев расстреливали, в основном, по ночам недалеко от тюрьмы — на территории кладбища в центре города. Во время этих «акций» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) обреченных людей связывали между собой колючей проволокой, расстреливали, а тела убитых затем скидывали в ямы. По показаниям свидетелей, немцы и коллаборационисты не добивали раненных, а закапывали их ещё живыми вместе с мертвыми.

Также в 1942 году в Дрогичинское гетто перегнали евреев из сельскохозяйственного поселения (которое официально называлось «Колония»), расположенного между деревнями Гутово и Огдемер, и убили вместе с дрогичинскими евреями.

Окончательно гетто было ликвидировано 15 октября 1942 года. Белорусские полицаи под командованием эсесовцев с собаками гнали колонну последних узников гетто, среди которых были старики и дети, к месту убийства. Для уничтожения последних дрогичинских евреев в южной части местечка, в урочище «Дубовая струга», в ста метрах от железной дороги, рядом со складским сараем и железнодорожным вокзалом, была приготовлена расстрельная яма. Обреченных людей заставляли раздеться в сарае, подводили к краю ямы и расстреливали из пулемета. Тех евреев, кто пытался бежать, убивали немцы и полицаи из оцепления. Всего в этом рву были убиты не менее 3816 евреев.

После ликвидации гетто

После расстрела гитлеровцы сгоняли местных мужчин и даже подростков закапывать тела убитых. Очевидцы рассказывали, что попытки отказаться пресекались словами: «Не хочешь закапывать жидов, будут закапывать тебя».

После освобождения Дрогичина от немецкой оккупации комиссия ЧГК обнаружила несколько мест массовых захоронений. Больше всего убитых нашли на территории кладбища около райпотребсоюза — 3816 тел (из них 895 мужчин, 1083 женщин и 1838 детей), у многих людей были пробиты черепа, вывихнуты руки и ноги, переломаны конечности и ребра, изувечены лица. В центре Дрогичина в 11 могилах насчитали 150 тел убитых, а в 13 могилах в 300 метрах от еврейского кладбища в урочище «Залесье» — 250 убитых.

Из установленного комиссией ЧГК общего числа в 4991 человек, погибших за три года оккупации в Дрогичине и ближайших населенных пунктах, евреев было 3338 — в том числе жители самого Дрогичина, беженцы, а также евреи, перемещённые в Дрогичин из других гетто.

Перед отступлением немцы пытались скрыть следы своих преступлений и заставляли местных крестьян выкапывать и сжигать тела убитых. Такие костры, по свидетельским показаниям, горели около деревень Хомск (в которой в августе 1941 года на северной окраине были убиты около 2000 евреев), Каролин и Попина.

Случаи спасения

В некоторых домах евреи тайком делали двойные внутренние стены, куда пытались прятать маленьких детей во время облав. Нескольким малышам, хотя бы на время, это помогло остаться в живых.

Некоторым евреям, иногда целым семьям, с помощью друзей-белорусов удавалось выйти из города и прятаться в лесу в землянках. Большинство из них рано или поздно были обнаружены, а некоторые, спасаясь от голодной смерти, были вынуждены вернуться и сдаться полиции.

Во время одного из расстрелов еврейский парень стал убегать от самого края ямы, а немец, хотя преследовал его на лошади, не смог догнать беглеца, скрывшегося в зарослях камыша на болоте.

Известен случай спасения еврейской девочки, которая выскочила из колонны узников и спряталась в церкви. Через несколько дней священник вывез её в лес и объяснил, как найти партизан. Эта девочка выжила, после войны оказалась в США, а в конце 1980-х годов приехала в Дрогичин и рассказала подробности своего спасения.

Петр Лучиц с семьёй был убит немцами за то, что не донес на своего старого друга Сахарцоха Сапожника, сбежавшего из гетто и прятавшегося недалеко от его дома. Кто-то донес немцам, участок Лучиц окружили, а Сапожника и Петра арестовали. Недонесение об еврее по оккупационным законам приравнивалось к укрывательству и каралось смертью. Для устрашения жителей Дрогичина нацисты решили устроить показательную казнь Петра Лучица — публичное повешение. Около синагоги на рыночной площади (там, где сейчас сквер на пересечении улиц Октябрьская и Ленина) была сооружена виселица, к которой в назначенное время в приказном порядке согнали людей: «К виселице согнали молодых парней, девушек и даже детей. Полицаи и немцы приказывали смотреть на казнь, угрожая расстрелом тем, кто опустит глаза». Казнив Петра Лучица, немцы также убили его жену и двоих детей.

Организаторы и исполнители убийств

Остались известны имена некоторых организаторов и исполнителей убийств дрогичинских евреев — офицеры жандармерии Фриц Эрст и Паулин, их помощники Иван Иосифович Зундич (Бундич), Василий Андреевич Лопух (Кожух), Роман Семенович Брич и другие.

По свидетельствам очевидцев, очень любил расстреливать людей в Дрогичине некий поволжский немец, хорошо говоривший по-русски. Ему чаще всего и поручали осуществлять расстрелы, после чего он пил кофе в городской кофейне и с удовольствием рассказывал посетителям забавные истории.

Память

По результатам расследования комиссии ЧГК в октябре-ноябре 1944 года, из жертв геноцида евреев в Дрогичине и близлежащих деревнях фамилии 3 338 человек установить не удалось.

На братской могиле в привокзальном сквере, где похоронены более 3 000 жертв нацистского режима в Дрогичине, в 1967 году был установлен обелиск.

Источники

• Я.Я. Аляксейчык, С.П. Мамацюк i iнш. (рэдкал.), С.А. Супрун (укладальнiк). «Памяць. Драгiчынскi раён». — Мн.: «БЕЛТА», 1997. — 575 с. — ISBN 985-6302-02-1.  (белор.)
• Л. Смиловицкий. [www.souz.co.il/clubs/read.html?article=2236&Club_ID=1 Гетто Белоруссии — примеры геноцида] (из книги «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.»
• [rujen.ru/index.php/%D0%94%D1%80%D0%BE%D1%85%D0%B8%D1%87%D0%B8%D0%BD Дрохичин] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 90, дело 28, листы 4-20;
• Архив Яд Вашем, М-33/1168;

Литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Дрогичинском районе

Отрывок, характеризующий Дрогичинское гетто

– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.