Дрона

Дро́на (санскр. द्रोण, droṇa ^IAST — «рождённый в сосуде») или Дронача́рья (санскр. द्रोणाचार्य, droṇācārya ^IAST) — герой древнеиндийского эпоса «Махабхарата», один из важнейших персонажей старшего поколения, обучивший боевым искусствам Пандавов и Кауравов. На знамени Дроны львиный хвост. Дрона обладал знаниями и мастерством в различных видах военного искусства, в том числе и в искусстве владения божественным оружием. Его любимым учеником был Арджуна, а его сыном — Ашваттхама. Дрона считается частичным воплощением обожествлённого древнего жреца и составителя ведийских гимнов Брихаспати.

Рождение и ранние годы

Дроначарья был сыном мудреца Бхарадваджи и по преданию родился в месте, на котором в настоящее время расположен город Дехрадун. Его имя переводится как «сосуд» или «рождённый в сосуде», так как согласно легенде он родился не из женского чрева, а из сосуда. Однажды Бхарадхваджа отправился совершить омовение в Ганге, где встретил прекрасную апсару по имени Гхритачи, купавшуюся в водах священной реки. При виде апсары Бхарадхваджа эякулировал, собрав семенную жидкость в сосуде. Из этого семени и родился Дрона.

Дрона провёл свою юность в бедности, занимаясь изучением ведийского знания и боевых искусств, в особенности стрельбе из лука, которую он практиковал вместе с царевичем Панчалы Друпадой. Друпада и Дрона стали близкими друзьями. Однажды, во время детской игры, Друпада пообещал после восшествия на престол отдать Дроне половину своего царства.

Дроначарья женился на Крипи, сестре Крипы — учителя царевны Хастинапуры. От этого брака родился Ашваттхама. Дрона был бедным брахманом и желая как-то улучшить положение своей семьи, решил отправится ко двору Друпады, который к тому времени стал правителем царства Панчалы. Однако, когда Дрона приблизился к Друпаде с просьбой о помощи, напомнив ему о данном ранее обещании, опьянённый славой Друпада отверг и оскорбил Дрону. Друпада привёл длинное обоснование своих действий, заявив, что дружба возможна только между равными по положению в обществе людьми. Друпада объявил, что в детстве дружба была возможной между ними, так как они находились в равном положении. Сейчас же, Друпада является могущественным царём, тогда как Дрона — не более чем бесславный неудачник, ничего не достигший в жизни. Друпада, однако, заявил, что поможет Дроне, если тот не станет просить его как друга, а попросит у него милостыню, как это положено брахманам. Дрона ничего не ответил и молча покинул покои дворца, поклявшись в своём сердце в будущем отомстить Друпаде.

Дрона становится военным наставником Пандавов и Кауравов

Узнав о том, что Парашурама раздавал плоды своих аскез брахманам, Дрона пошёл на встречу с ним. Однако, к моменту прибытия Дроны, Парашурама уже закончил раздачу, но, сжалившись над Дроной, передал ему свои знания боевых искусств. Затем Дрона отправился в Хастинапуру, надеясь при содействии царя Дхритараштры открыть там военную школу для молодых царевичей. По прибытии, он увидел царевичей Кауравов и Пандавов, собравшихся вокруг колодца. Самый старший из них, Юдхиштхира, объяснил Дроне, что в колодец упал их мяч и они никак не могли достать его. Рассмеявшись, Дрона стал корить царевичей за неспособность справится с такой элементарной проблемой. В ответ Юдхиштхира заявил, что если брахман Дрона сможет достать их мяч из колодца, то правитель Хастинапура до конца жизни будет обеспечивать его всем необходимым. Взявшись за дело, Дрона бросил в колодец свой перстень, собрал в пучок несколько травинок и произнёс ведийские мантры. Затем, он бросил в колодец одну за другой все травинки, подобно копьям. Первая из травинок пристала к мячу, а следующие прилипли друг к другу, превратившись таким образом в некое подобие травяной верёвки, с помощью которой Дроне и удалось вытащить мяч из колодца. Затем, подобным же образом, Дрона достал из колодца свой перстень. Удивлённые царевичи отвели Дрону в город и представили его своему деду Бхишме, который немедленно предложил Дроне стать военным гуру царевичей и обучать их секретам боевых искусств. После этого Дрона основал около Хастинапура военную гурукулу, в которую приходили обучатся принцы-кшатрии из многих царств. Эта гурукула, располагавшаяся на месте современного города Гургаон, получила название Гуруграм («деревня гуру»).

Дрона и Арджуна

Из всех Пандавов и Кауравов, обучавшихся под руководством Дроны, самым талантливым и умелым был Арджуна. Когда Дрона спросил принцев, согласны ли они сделать всё, что бы он ни попросил, все ученики замялись и потупились, и только Арджуна в восторге пообещал выполнить любое желание наставника. Так Арджуна стал любимейшим учеником Дроны. Однажды, когда Дрона купался вместе со своими учениками в Ганге, обитавший там могучий крокодил схватил его за голень. Хотя Дрона мог высвободиться самостоятельно, он позвал на помощь своих учеников. В то же самое мгновение Арджуна пронзил тело полупогруженного в воду крокодила пятью стрелами, в то время как остальные царевичи в полном смятении бегали по берегу. Рассечённый на мелкие куски стрелами Арджуны, крокодил выпустил голень Дроны и тут же сдох. Дрона, восхищённый действиями Арджуны в решительный миг, пришёл к убеждению, что сын Панду был лучшим из всех его учеников и передал ему своё лучшее оружие, непобедимую брахмастру (оружие Брахмы), вместе с приспособлениями для его запуска и возвращения. Дрона предупредил Арджуну, что ни при каких условиях брахмастру нельзя было использовать против людей, так как избыток огня, извергаемого этим оружием, может спалить весь космос. Дрона объявил, что во всех трёх мирах нет оружия равного этому и призвал Арджуну беречь его и использовать только в поединке с героями-нечеловеками. Дрона также объявил, что никто не сможет превзойти Арджуну в мастерстве стрельбы из лука.

Дрона и Экалавья

Экалавья был молодым принцем племени нишадха, который хотел стать учеником Дроны. Так как это было неарийское, варварское племя, Дрона не принял его к себе в ученики. Затем, без ведома или согласия Дроны, Экалавья отправился в лес, вылепил из глины мурти своего учителя и обращаясь к нему за советами, стал тренироваться в стрельбе из лука, соблюдая при этом строгую дисциплину. Вскоре целеустремлённый Экалавья приобрёл невероятную быстроту в обращении с луком и стрелами и превратился в искусного воина, равного Арджуне по мастерству и доблести.

Однажды царевичи Кауравы и Пандавы отправились в своих колесницах на охоту. В лесу один из охотничьих псов заблудился и увязался за Экалавьей, заливаясь лаем. Тогда Экалавья, желая унять пса, не глядя, на звук, пустил в него семь стрел, которые влетели ему в пасть, прежде чем он успел закрыть её. С пастью, полной стрел, пёс вернулся обратно к Пандавам. При виде его царевичи были крайне изумлены. Поняв, что для этих выстрелов требовалась необыкновенная быстрота, царевичи начали хвалить мастерство неизвестного лучника. Вскоре они нашли Экалавью, непрестанно стрелявшего из своего лука. Экалавья заявил, что он был учеником Дроны, старательно изучавшим «Дханур-веду». После возвращения домой Пандавы рассказали Дроне об этой истории. Особую зависть необыкновенные способности Экалавьи вызвали у Арджуны, которому Дрона ранее пообещал, что он будет самым искусным стрелком из лука среди всех его учеников. После того, как Арджуна высказал свою досаду Дроне, они вместе отправились повидать нишадского царевича. Экалавью они нашли непрестанно стреляющим из лука, измазанным в грязи, одетым в обтрёпанные одежды и с грязными волосы, торчащими космами. Экалавья приветствовал приближавшегося Дрону с подобающим почтением и назвал его своим учителем. На это Дрона ответил, что если Экалавья в самом деле был его учеником, тогда ему немедленно полагалось дать своему гуру дакшину. Когда Экалавья пообещал отдать Дроне всего, чего тот попросит, Дрона потребовал от Экалавьи его правый большой палец. Не желая нарушить своё слово, Экалавья выполнил приказание Дроны. С радостным лицом, без всякого колебания, он отсёк правый большой палец, протянул его Дроне и снова продолжил стрелять из лука, хотя и не с прежней быстротой. Арджуна был удовлетворён таким поворотом событий и перестал беспокоиться, а Дрона вновь стал верен своему слову.

Дрона был вынужден скрепя сердце принять в обучение Карну, принадлежащего по усыновлению к сословию сутов, так как приёмный отец Карны был личным другом царя Дхритараштры. Дрона сразу невзлюбил Карну, ставшего главным соперником его любимца Арджуны. В школе Дроны Карна стал непревзойдённым стрелком из лука, что доказал на выпускном состязании, вызвав ненависть Арджуны. На просьбу Карны обучить его мантрам для овладения оружием Брахмы наставник ответил отказом, зная, что Карна мечтает сразиться с Арджуной. Секрет этого оружия Карна получил от Парашурамы, выдав себя за брахмана. Вражда и соперничество Дроны с Карной продолжались в течение всей их жизни, даже когда оба сражались на стороне Кауравов в набеге на царство Вираты и в битве на Курукшетре.

Дрона мстит Друпаде

После того, как царевичи завершили обучение, Дрона приказал Кауравам пленить Друпаду и привезти его в Хастинапур. Дурьодхана назначил командиром армии лучшего воина среди Кауравов, Викарну, который вместе с Духшасаной, Сударшаной и другими Кауравами атаковал царство Панчала. После того, как попытки Кауравов нанести поражение армии противника потерпели неудачу, Дрона послал с той же миссией Арджуну и других Пандавов. Пандавы успешно атаковали царство Панчала без помощи армии и Арджуна захватил в плен Друпаду. Дрона взял себе половину царства Друпады и простил своему другу детства его оскорбления. Друпада, однако, возжелал в своём сердце мести и совершил яджну, желая родить сына, способного убить Дрону, и дочь, которая бы вышла замуж за Арджуну. В результате у Друпады из священного жертвенного огня родился сын Дхриштадьюмна, впоследствии убивший Дрону, и дочь Драупади, ставшая женой Пандавов. Дхриштадьюмна тоже проходил обучение у Дроны, хотя наставник и знал, что обучает своего будущего убийцу.

Дрона в Битве на Курукшетре

См. также: Битва на Курукшетре

Дрона осудил царевича Дурьодхану и его братьев за узурпирование власти в царстве и за изгнание Пандавов. Но так как Дрона находился на службе в Хастинапуре, долг обязывал его сражаться на стороне Кауравов против дорогих его сердцу Пандавов. Дрона был одним из самых могучих воинов на Курукшетре, нанёсшим наибольший ущерб армии противника. С помощью своего непревзойдённого мастерства и различных видов оружия, непобедимый Дрона собственноручно убил несколько сот тысяч воинов из армии Пандавов. После гибели Бхишмы Дрона занял пост главнокомандующего и возглавлял армию Кауравов с 11-го по 15-й день битвы, вызывая зависть и досаду Карны, также претендовавшего на этот пост.

В ходе битвы Дрона запланировал взять Юдхиштхиру в плен. Для претворения этого плана в жизнь, Дурьодхана призвал на помощь царя Бхагадатту, сына великого демона Наракасуры. Бхагадатта был правителем царства Праджокиятса, находившегося на территории современной Бирмы. Желая отомстить за своего отца Наракасуру, ранее убитого Кришной, Бхагадатта согласился сражаться против Пандавов. Но, несмотря на помощь Бхагадатты, Дрона не смог пленить Юдхиштхиру.

На 15-й день битвы, побуждаемый Дхритараштрой, Дрона решил использовать мощное оружие брахмаданду, обладавшее могуществом семи великих мудрецов. Так как никто кроме Дроны не умел владеть этим оружием или противостоять ему, Дрона в течение всего пятнадцатого дня битвы был непобедим. Наблюдавший за всем Кришна придумал тогда хитрый план, с помощью которого можно было сломить непобедимого Дрону. Следуя плану Кришны, Бхима нашёл и убил слона, которого звали Ашваттхама и начал громко кричать, что Ашваттхама был убит. Дрона, однако, не поверил Бхиме и пошёл за подтверждением к Юдхиштхире, зная, что тот ни при каких обстоятельствах не станет лгать. На вопрос Дроны Юдхиштхира ответил криптической санскритской фразой, которая примерно означала: «Ашваттхама умер, будь то человек или слон». В то время как Юдхиштхира произносил эти слова, по приказу Кришны воины внезапно задули в раковины, звук которых поглотил последнюю часть фразы. Поверив в новость о смерти своего сына, Дрона сложил оружие, сошёл с колесницы и закрыв глаза, сел на землю. Дхриштадьюмна воспользовался моментом и обезглавил Дрону. Говорится, что к тому моменту, когда меч Дхриштадьюмны отсёк голову Дроны, его душа уже оставила тело в результате проделанной им медитации. Смерть Дроны привела Арджуну в великую печаль, так как он надеялся взять в плен своего дорогого учителя и таким образом спасти его жизнь.

Отрывок, характеризующий Дрона

– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]