Другие (фильм, 2001)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Другие (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Другие.
Другие
The Others
Жанр

мистика
драма
триллер

Режиссёр

Алехандро Аменабар

Продюсер

Фернандо Бовайра
Хосе Луис Куэрда
Том Круз

Автор
сценария

Алехандро Аменабар

В главных
ролях

Николь Кидман
Кристофер Экклстон
Фионнула Флэнаган
Эрик Сайкс

Оператор

Хавьер Агирресаробе

Композитор

Алехандро Аменабар
Гарри Уоррен

Кинокомпания

Miramax Films
Canal+
Canal+ España
Cruise/Wagner Productions
Dimension Films
Las Producciones del Escorpion S.L.
Lucky Red
SOGECINE

Длительность

101 мин.

Бюджет

17 млн $

Сборы

209,9 млн. $

Страна

США США
Испания Испания
Франция Франция
Италия Италия

Год

2001

К:Фильмы 2001 года

«Други́е» (англ. The Others) — мистический триллер Алехандро Аменабара с Николь Кидман в главной роли, снятый по очень отдалённым мотивам повести «Поворот винта» Генри Джеймса. Лауреат восьми премий «Гойя», в том числе в номинациях «лучший фильм» и «лучшая режиссура». Премьера фильма состоялась 2 августа 2001 года, в России — 27 декабря. В США фильм собрал $96 522 687, в мире — $113 424 350, что в общей сложности составило $209 947 037.[1]





Слоганы

  • «Sooner or later she’ll see them, then everything will be different.» («Рано или поздно она увидит Их… И тогда всё изменится.»)
  • «Sooner Or Later They Will Find You.» («Рано или поздно, Они найдут тебя…»)
  • «No door is to be opened before the previous one is closed!» («Ни одна дверь не может быть открыта, пока не закрыта предыдущая!»)
  • «How do you keep them out, when they’ve already invited themselves in?» («Как Вы прогоните тех, кто уже здесь?»)
  • «Do you believe in ghosts? She didn’t…» («Вы верите в призраков? Она тоже не верила…»)
  • «Close Every Door, Turn Off Every Light, And Look For The Others…» («Запри все двери! Выключи повсюду свет! И ищи Других…»)

Сюжет

Джерси, Нормандские острова, 1945 год. В большом поместье в отдалённой окраине живёт Грейс Стюарт со своими детьми: дочерью Энн и сыном Николасом. Её муж Чарльз сражается на войне во Франции, но семья не получает от него вестей уже два года, и он считается погибшим. Однажды из дома внезапно исчезают все слуги, а поместье окутывается туманом, который хоть и привычен для здешних мест, но всё никак не спадает. Фильм начинается с того, что к дому приходит троица — няня Берта Миллс, немая служанка Лидия и садовник Эдмунд Таттл. Они говорят Грейс, что раньше уже работали здесь и с радостью вернутся в дорогой для них дом.

Грейс принимает их, хотя позже узнаёт, что почтальон почему-то не забрал её письмо в местную газету с объявлением о найме, но Берта говорит ей, что они по слухам узнали, что от неё ушла вся прислуга. Грейс тогда знакомит их со строгими правилами дома: никакого шума и игры на рояле (он был в доме ещё до того, как Стюарты въехали в него), а поскольку Энн и Николас страдают редкой непереносимостью яркого дневного света, то ни одна дверь в доме не может быть открыта, пока не заперта предыдущая; комнаты, куда они приходят, должны быть всегда занавешены толстыми шторами. По этой же причине в доме нет электричества: Энн и Николаса разрешено освещать лишь керосиновыми лампами и свечами. Берта, пообщавшись с детьми, замечает, что они находятся под впечатлением от чего-то недавно произошедшего, но о чём старательно молчат и вообще предпочитают не говорить. В то же время Грейс говорит Берте, что старается держаться всеми силами, потому что жизнь без мужа и в отдалении от цивилизации для неё невыносима. Грейс сама занимается образованием детей. Она строга и набожна, поэтому богохульные вопросы фантазерки Энн всегда воспринимаются в штыки. Скоро Энн заявляет, что видела в доме мальчика Виктора и других людей, но ей никто не верит. Однако, Грейс через некоторое время начинает сама замечать что-то странное: она слышит то топот, то детский плач, то другие звуки, а двери, которые были заперты, оказываются открыты и кто-то раздёргивает шторы в запертых комнатах… Тогда она прислушивается к Энн, которая рассказывает матери, что помимо Виктора видела его родителей и непонятную старуху с белыми глазами. Причём, старуху она видела чаще остальных. Грейс вместе с прислугой начинает обыскивать дом, комнату за комнатой и в процессе находит в доме книгу мёртвых — фотоальбом с посмертными фотографиями. Так в XIX веке родственники усопших надеялись сохранить дух любимых в фотографиях. Грейс просит Берту немедленно избавиться от него. Не найдя никого, Грейс уверяется в мысли, что в доме поселились привидения.

Однажды ночью случается странное происшествие: Грейс слышит, как играет рояль, но когда входит в зал, то рояль смолкает. Она запирает рояль на ключ, но когда выходит из комнаты, дверь неожиданно захлопывается и раздаётся звук поворота ключа в замочной скважине, словно дверь запирают с другой стороны. Когда Грейс отпирает дверь, то обнаруживает, что у рояля поднята запертая крышка, хотя ключ от рояля был у неё. У неё сдают нервы и она отправляется к местному священнику, чтобы он освятил дом. Уходя она просит Эдмунда прочесать участок поместья, так как при въезде им сказали, что когда-то на территории было небольшое кладбище. Когда она уходит, Эдмунд спрашивает у Берты, стоит ли ему остановить Грейс. Берта отвечает, что Грейс «остановит туман» и обращает внимание садовника на кучу опавших листьев, которую он собрал: в одном месте там высовывается кусок надгробного креста, на который Эдмунд тут же набрасывает листья. Очень скоро Грейс попадает в густой туман, где теряет ориентацию, но неожиданно натыкается на Чарльза. Обрадовавшись его возвращению, Грейс ведёт его в дом. Чарльз, хоть и выражает радость, но очень слабую и вообще он ведёт себя очень отрешённо. Здесь у Берты и Эдмунда происходит диалог, в котором последний спрашивает, «как скоро они обо всём догадаются». Берта отвечает, что Энн не так глупа, как её набожная мать, и поэтому поймёт всё первой. Когда Эдмунд спрашивает про Чарльза, Берта говорит, что он понимает, где находится.

Происходит новое происшествие. Грейс наряжает Энн в платье для первого причастия и вдруг с ужасом обнаруживает под фатой вместо лица дочери лицо жуткой старухи, похожей на ту, которая часто виделась Энн, которая говорит голосом девочки. Грейс хватает её за шею с криком, чтобы та вернула её дочь, срывает фату и с вторичным ужасом видит испуганную Энн. Чарльз говорит с женой о происшествии, и сообщает, что собирается в ближайшее время вернуться на фронт, потому что он «сделал то, чего хотел» — повидал семью. Грейс впадает в истерику и успокаивается только занявшись любовью с Чарльзом, но на следующий день тот уходит. Энн перед этим рассказывает брату, что мать, набросившаяся на неё, выглядела точно так же, «как тогда». Проснувшись утром дети в ужасе видят, что с окон в их комнате исчезли занавески и на них льётся дневной свет. С не меньшим ужасом Грейс обнаруживает, что занавески пропали со всех окон в доме. Запихнув детей в комнату, где удалось закрыть окно, Грейс неожиданно сталкивается с равнодушием прислуги, которая говорит, что её опасения по поводу опасного воздействия света могут быть уже напрасными. У Грейс такое хладнокровное поведение вызывает только злость и она, направив на троицу ружьё, требует, чтобы те убирались из дома. Прислуга, не высказав никакого удивления, уходит, но за пределами дома Берта говорит, что если Грейс не хочет ничего понять, то им придётся убрать листья с могил.

Грейс весь день обыскивает дом в поисках занавесок. Вечером, когда стемнело, дети выбираются из дома и отправляются на поиски отца. Они находят в саду те самые надгробия. Грейс, обыскав весь дом, решает, наконец, заглянуть в комнату, которую занимали Берта и Лидия. Там под матрацем она находит посмертную фотографию всей троицы слуг. Одновременно Энн с ужасом видит на надгробии имя Берты. Неожиданно слуги появляются рядом с ними и говорят, что детям нужно быть внимательней, и тогда они сами всё поймут. Дети в ужасе бегут к дому, где их встречает Грейс. Она делает несколько выстрелов в сторону прислуги, но Берта говорит ей, чтобы та не утруждала себя: больше 50 лет назад их убил туберкулёз. Отправив детей на верхний этаж Грейс запирает входную дверь. Встав перед входом слуги говорят женщине, что она давно должна была понять, что мёртвые могут находиться с живыми вместе. Затем они говорят, что «другие» давно живут в этом доме и это они сняли занавески. Энн и Николас прячутся в шкафу, где внезапно слышат чьё-то дыхание, затем створки распахиваются и появляется старуха с белыми глазами. Услышав их крики, слуги говорят Грейс, что «другие» нашли их. Читая молитву Грейс идёт в ту комнату, где видит следующую картину: её дети жмутся в углу, а посреди комнаты стоит стол, за котором сидит несколько человек вместе с той самой старухой, которая, будучи слепой, из-за чего её глаза белые, водит карандашом по бумаге и записывает всё, что говорят дети. Она просит их сказать, что произошло в этой комнате. Словно поддавшись какому-то приказу Энн, затравлено глядя на Грейс, шепчет старухе на ухо: «Она взяла подушку, я не могла дышать». «Подушку?» — спрашивает старуха, — «Она вас так УБИЛА? Подушкой?». Энн и Николас наперебой орут, что это неправда, у Грейс сдают нервы и в какой-то момент она с воплем «Мы не умерли!» подлетает к столу, трясёт его, хватает исписанные листки и в ярости разрывает их. Сцена прерывается несколькими вставками, показывающими ту же комнату, но стол трясётся сам по себе, как и листки, которые разрываются в воздухе.

Далее действие неожиданно переносится к тем, кто сидел за столом. Из их диалога выясняется, что Грейс Стюарт задушила своих детей, а потом застрелилась. Мальчик Виктор и прочие призраки — это на самом деле семья Марлиш, которая въехала в дом после смерти Стюартов. Слепая же старуха является медиумом, которую пригласили для установления контакта. Семья Марлиш, убедившись, что призраками, с которыми они сталкивались, были Грейс и её дети, решает съехать из дома. Затем действие переносится к Грейс, которая в обнимку с детьми сидит на полу в коридоре и плача рассказывает, что когда покончила с собой, то увидела Энн и Николаса живыми и решила, что Бог, в благодарность за её веру, дал ей второй шанс. Чарльз, очевидно, погиб на войне. Энн спрашивает у матери, что если они умерли, то где же то, что в Библии называется лимбом? Грейс говорит, что не знает, как и то, что с ними теперь будет. Неожиданно появляется Берта и говорит, что Лидия задала такой же вопрос, когда поняла, что они умерли, и с тех пор замолчала. Затем она извиняется перед Грейс в том, что сразу не сказала ей правду, и говорит, что живые уедут завтра, но вместо них приедут новые. Грейс, Энн и Николас, как молитву, начинают повторять: «Этот дом наш». Утром Грейс и дети, которые теперь не боятся дневного света, стоят у окна и наблюдают, как семья Марлиш садится в машину. И если в их мире вокруг дома продолжает висеть туман, то в мире живых стоит ясный день.

В ролях

Актёр Роль
Николь Кидман Грэйс Стюарт Грэйс Стюарт
Кристофер Экклстон Чарльз Стюарт Чарльз Стюарт
Фионнула Флэнаган Берта Миллс Берта Миллс
Эрик Сайкс Эдмунд Таттл Эдмунд Таттл
Алакина Манн Энн Стюарт Энн Стюарт
Джеймс Бентли Николас Стюарт Николас Стюарт
Элейн Кэссиди Лидия Лидия
Александр Винс Виктор Марлиш Виктор Марлиш
Кит Аллен Мистер Марлиш Мистер Марлиш
Мишель Фэйрли Миссис Марлиш Миссис Марлиш
Рене Эшерсон Старуха «медиум» Старуха «медиум»

Критика

Некоторые критики относят фильм к готическому фильму ужасов, снятому в традиционном ключе фильмов о домах с привидениями.[2] Однако стройной логики сюжетного повествования как такового в фильме нет. Существует распространённое мнение о том, что режиссёр фильма Алехандро Аменабар создал оригинальную идею о том, что не только живые люди могут испытывать страх перед призраками, но и призраки страшатся присутствия живых людей, однако, подобные идеи встречались и ранее в массовой культуре (например, в книге The Ghost Next Door из серии ужастиков для детей Роберта Стайна).

Музыка

В одной из сцен фильма Николь Кидман напевала песню 1934 года «I Only Have Eyes For You», написанную Гарри Уорреном и Элом Дубином.

Кроме того прозвучало классическое музыкальное произведение «Vals Opus 69 No.1 (Op. Posth.)» Фредерика Шопена в исполнении Жан-Марка Луисада.

Инструментальная музыка

Музыку к фильму написал режиссёр и сценарист картины, Алехандро Аменабар. Диск поступил в продажу 7 августа 2001 года и был выпущен лейблом Sony. Исполнитель — London Session Orchestra.

  1. The Others (2:24)
  2. Wakey Wakey (1:44)
  3. Old Times (3:25)
  4. They Are Everywhere (2:35)
  5. Reunion (1:07)
  6. Changes (1:37)
  7. I Do Believe It (3:15)
  8. Charles (1:46)
  9. Communion Dress (1:21)
  10. No Curtains (2:48)
  11. Give Me The Keys! (1:32)
  12. The Attic (1:47)
  13. Sheets And Chains (5:49)
  14. A Good Mother (5:42)
  15. End Credits (4:10)

Премии

Награды

Номинации

Техническая информация

  • Формат изображения: 16 : 9
  • Камера: Panavision Cameras and Lenses
  • Формат копии: 35 mm
  • Формат съёмок: 35 mm (Kodak)

Напишите отзыв о статье "Другие (фильм, 2001)"

Примечания

  1. ↑ [www.kinopoisk.ru/level/85/film/494/ Информация о кассовых сборах фильма на kinopoisk.ru]
  2. ↑ [www.kinopoisk.ru/level/3/review/865076/ www.kinopoisk.ru]

Фильмы со схожим сюжетом

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Другие (фильм, 2001)
  • [theothers.film.ru/ Официальный русский сайт фильма]
  • «Другие» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.allmovie.com/movie/v246294 «Другие»] (англ.) на сайте allmovie
  • [www.boxofficemojo.com/movies/?id=others.htm «The Others»] (англ.) на сайте Box Office Mojo
  • [www.metacritic.com/movie/others The Others] (англ.) на сайте Metacritic
  • [www.rottentomatoes.com/m/1109257-others/ The Others] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes

Дипломная работа (1996) • Открой глаза (1997) • Другие (2001) • Море внутри (2004) • Агора (2009) • Затмение (2015)

</table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Другие (фильм, 2001)

Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Другие_(фильм,_2001)&oldid=80052561»

Навигация