Друг (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Друг
Жанр

драма с элементами фантастики

Режиссёр

Леонид Квинихидзе

Автор
сценария

Эдуард Акопов

В главных
ролях

Сергей Шакуров
Василий Ливанов

Оператор

Евгений Гуслинский

Композитор

Александр Розенбаум

Кинокомпания

Мосфильм

Длительность

78 мин.

Страна

СССР СССР

Год

1987

IMDb

ID 0092930

К:Фильмы 1987 года

«Друг» — советский художественный фильм, драма с элементами фантасмагории режиссёра Леонида Квинихидзе, вышедший на киностудии «Мосфильм» в 1987 году.





Сюжет

История о дружбе запойного пьяницы (Сергей Шакуров) и говорящей собаки, которая лучше людей понимает, что значит быть настоящим человеком, и пытается помочь человеку возвратиться к самому себе.

Колюн, запойный пьяница, ходит по «птичьему рынку» и выпрашивает деньги, которых ему якобы не хватает на покупку животного для больного ребёнка. За ним наблюдает мужчина (Анатолий Ромашин) с собакой, отзывает Колюна в сторону и говорит, что отдаст ему пса, да ещё и приплатит за это. Колюн соглашается. Мужчина трогательно прощается с псом. Колюн возвращается на работу в химчистку, привязывает собаку у входа и посылает своего собутыльника за водкой. Но выпить им не даёт бдительная начальница (Галина Польских). Колюн устраивает скандал. Начальница грозит отправить его на лечение в ЛТП. По дороге домой Колюн покупает себе выпивку, но собака роняет бутылки с лестницы, а потом ещё и начинает разговаривать. Собака называет себя Другом. Она пытается разбудить в Колюне нормального человека, убедить, что пить больше не нужно. Однако Колюн сначала не обращает на Друга внимания, он только задается вопросом как тот с ним разговаривает, не открывая рта, и принимает его за черта. Но тот заставляет Колюна заниматься физкультурой, совершать утренние пробежки, бросать пить. Волей-неволей Колюн потихоньку перестаёт пить. Он сближается с Другом, беседует с ним, хотя между ними часто возникают размолвки. Колюн рассказывает Другу о своём прошлом. Мы узнаём, что Колюн был интеллигентным человеком, играл на аккордеоне, достиг в этом деле больших успехов, признанных иностранными экспертами; был женат, имеет семилетнюю дочь, живущую с матерью, ещё молодой и красивой, но слепой женщиной. Колюн решает встретиться с дочерью. Однако эта попытка заканчивается неудачно: Колюн, встретившись с дочерью, признался в том, что он её отец. Девочка испугалась и позвала мать, а Колюн убежал.

В одно утро к Колюну пришёл его друг Митька в компании живодёров. В первые дни знакомства с Другом, Колюн написал два письма Митьке, в первом докладывая ситуацию, а во втором — прося помощи. Хотя Друг умоляет Колюна не открывать, он открывает и, проникшись жалостью к собаке, просит Митьку поступить с собакой «полегче, чтобы не было больно». Самого Колюна, вручив ему «комиссионные», выталкивают из квартиры…

Двое санитаров входят в квартиру Колюна и видят его совершенно пьяным, в припадке белой горячки. Чёрно-белая съёмка. ЛТП. Спустя некоторое время Колюн возвращается домой. Он идёт по улице домой заторможенный, как в тумане. Зайдя в свою квартиру, Колюн открывает форточки, садится на тумбу и сжимает в руках мячик, который он подарил Другу. Колюн плачет. Дверь в квартиру открывается, заходит Друг и, виляя хвостом, идёт к хозяину. Стоп-кадр.

В ролях

В эпизодах

Съёмочная группа

Фестивали и награды

Песни в фильме

В фильме звучат песни Александра Розенбаума:

  • «Вальс-бостон» («На ковре из жёлтых листьев в платьице простом»)
  • «О холодах» («Я ломился в закрытую дверь…»)
  • «Нарисуйте мне дом»
  • «Ретро» («На день рожденья твой я подарю тебе букет свежих роз…»)

Факты

  • Фильм начинается цитатой Ивана Бунина из рассказа «Сны Чанга»:

Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живущих на земле

Напишите отзыв о статье "Друг (фильм)"

Ссылки

  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1918 «Друг»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
  • [ruskino.ru/mov/733 «Друг»] на Рускино.ру
  • «Друг» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Друг (фильм)

– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.