Друковцев, Сергей Васильевич
Сергей Васильевич Друковцев (1731—1786, Москва) — русский литератор эпохи Просвещения, активист Вольного экономического общества. Наиболее известен как составитель «Кратких поваренных записок» — первой поваренной книги на русском языке[1].
Родился в семье титулярного советника, служившего секретарём у В. Н. Татищева[2]. Ребёнком записан в 1742 г. в армию. В 1765—1773 гг. на службе в Главной провиантской канцелярии в должности московского прокурора. Издал ряд сочинений Татищева, обнаруженных при разборе отцовского архива, включая его наставление потомкам — «Духовную».
Вступив 22 ноября 1772 г. в Вольное экономическое общество, составил по иностранным источникам компилятивные пособия по ведению хозяйства для начинающих помещиков. В приложениях к «Московским ведомостям» публиковал статьи по хозяйственным вопросам. Придавал большое значение благосостоянию крестьян, но в целом придерживался крайне консервативных, почти домостроевских взглядов[3].
Наиболее популярная книга Друковцева — «Экономические наставления дворянам, крестьянам, поварам и поварихам» — с 1772 по 1788 гг. выдержала пять изданий. Включала «Краткие экономические до деревни следующие записки» Татищева (1742) и «Краткие поваренные записки» (1765) самого Друковцева, выпущенные в 1779 отдельным изданием с посвящением Н. М. Хрущевой.
В 1778 г. Друковцев поднёс своему покровителю П. А. Демидову беллетристический сборник «Бабушкины сказки». Тяжеловесное морализаторство новелл, стилизованных под народные сказки, пришлось не по душе адресату. Через год Друковцев переработал его в сборник из 25 новелл под названием «Сава, ночная птица, повествующая русские сказки, из былей составленные». Источником большинства сюжетов служила «расхожая анекдотическая литература», главным образом иностранная[3].
Друковцев умер в Москве 12 (23) февраля 1786 года и был похоронен там же, в Новоспасском монастыре[2].
Напишите отзыв о статье "Друковцев, Сергей Васильевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Друковцев, Сергей Васильевич
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
