Дуарнене
| Город
Дуарнене
Douarnenez
Показать/скрыть карты
|
Дуарнене́ (фр. Douarnenez) — город в департаменте Финистер в Бретани, Франция. Расположен на южном берегу залива Дуарнене, в 25 км северо-западнее Кемпера. Название происходит от бретонских слов douar (земля) и an enez (остров).
Основу экономики составляют рыболовство и переработка рыбы. В прошлом Дуарнене был известен ловом и производством сардин, но в последние годы производство существенно уменьшилось. Одновременно выросло значение Дуарнене как туристического центра, в частности, из-за близости к мысу Пуэнт-дю-Ра.
Город связан с двумя легендами. Утонувший город Кер-Ис предположительно находится на дне залива Дуарнене. Тристан, главный герой эпоса о Тристане и Изольде, вынужден был бежать из Англии и жить при дворе мифического короля Бретани. По одной из версий, он жил и умер около Дуарнене, и в заливе есть остров Тристан (ранее называвшийся остров святого Тутуарна по названию основанному на нём в XII веке монастыря). В письменных источниках Дуарнене впервые упоминается под 1118 годом, когда епископ Кемпера, Робер де Локюван, подарил остров святого Тутуарна и принадлежащие ему земли аббатству Мармутье. Современный Дуарнене возник как деревня, принадлежащая аббатству; он получил права города лишь в 1790 году. В 1945 году коммуна Дуарнене была расширена и включила деревни Плоаре, Пулдавид и Требул.
В конце XIX века была построена железная дорога, связывавшая Требул с Кемпером[1]. Пассажирское движение функционировало с 1884 по 1972 год, грузовое — по 1988 год, после чего линия была закрыта за нерентабельностью и разобрана.
С 1894 по 1946 год функционировала также узкоколейная железная дорога, связывавшая Дуарнене с Пон-Круа и Одьерн. Она также была разобрана.
В Дуарнене в конце XIX века появился традиционный бретонский слоёный пирог, кунь-аман.
Напишите отзыв о статье "Дуарнене"
Примечания
- ↑ [perso.orange.fr/rue_du_petit_train/lignes/atlantique/quimper-douarnenez.htm Ligne de Quimper à Dounarnenez]
Отрывок, характеризующий Дуарнене
Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
