Дубасов, Фёдор Васильевич

Фёдор Васильевич Дубасов
Дата рождения	21 июня (3 июля) 1845(1845-07-03)
Дата смерти	19 июня (2 июля) 1912(1912-07-02) (66 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский Императорский флот
Звание	адмирал генерал-адъютант
Командовал	крейсер «Африка» фрегат «Владимир Мономах» броненосец «Петр Великий» эскадра Тихого океана
Сражения/войны	Русско-турецкая война (1877—1878) Декабрьское восстание в Москве (1905)
Награды и премии

Фёдор Васильевич Дуба́сов (1845 — 1912) — русский военно-морской и государственный деятель, генерал-адъютант (1905), адмирал (1906) из дворянского рода Дубасовых. На посту московского генерал-губернатора (1905—1906) руководил подавлением Декабрьского вооружённого восстания.

Биография

По окончании Морского корпуса, Фёдор Васильевич был произведён в чин корабельного гардемарина. В возрасте 18 лет совершил первое кругосветное путешествие на корвете «Богатырь». В 1870 году окончил Морскую академию с производством в лейтенанты.

Служба во флоте

В 1877 году при начале войны с Турцией, ему было вверено командование минным катером «Цесаревич». 14 мая 1877 года капитан-лейтенант Дубасов и лейтенант А. П. Шестаков с несколькими мичманами и матросами на четырёх минных катерах атаковали турецкие броненосцы, взорвали и потопили турецкий однобашенный броненосный монитор «Сеифи». Дубасов, мичманы Персин и Баль подплыли на трёх катерах к затонувшему броненосцу и сняли с него флаг. Дубасов и Шестаков первыми в ту кампанию были награждены орденом св. Георгия 4-й степени, Дубасов был зачислен в Свиту Его Величества флигель-адъютантом.

В 1879 году Дубасов был назначен командиром отряда мелких судов с поручением устроить минные заграждения на реках Дунае и Серете. За успешное выполнение задания был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и золотым оружием.

Вскоре по окончании Русско—турецкой войны капитан-лейтенант Дубасов выступал обвинителем на судебном процессе по делу о крушении у берегов Крыма яхты «Ливадия». В своей речи он предъявил обвинение в гибели судна командованию флотом, проявившему при попытках спасти яхту полную неорганизованность. Выступление Дубасова приобрело общественную огласку, а он сам был переведён на Балтийский флот.

Командовал отрядом миноносок, а в 1883—1885 годах — крейсером «Африка». Через два года был произведён в капитаны 1-го ранга и назначен командиром корабля «Светлана».

С 1 января 1889 года командовал броненосным фрегатом «Владимир Мономах». Сопровождал цесаревича Николая в его путешествии на Дальний Восток. Дубасову принадлежат известные теоретические труды в области военно-морского дела — его лекция о миноносной войне почти сразу была переиздана военными ведомствами Англии и Франции.

1891 год — командир броненосца «Пётр Великий». 6 мая и 2 июля 1891 года императорскими указами Фёдору Васильевичу разрешено принять и носить сиамский орден Белого слона 3-й степени и японский орден Восходящего Солнца 2-й степени со звездой.

1893 год — контр-адмирал.

1892—1897 гг — морской агент при российском посольстве в Берлине. Состоял пожизненным членом в берлинском православном Свято-Князь-Владимирском братстве будучи с 1893 по 1897 гг. председателем Ревизионной комиссии Братства (его жена Александра Сергеевна Дубасова, урождённая Сипягина, в 1922—1924 гг. будет первой председательницей Братства в эмиграции).

1897—1899 гг — командующий Тихоокеанской эскадрой. Под его командованием в декабре 1897 года эскадра вошла в Порт-Артур, хотя сам Дубасов был противником устройства базы Тихоокеанского флота в этом порту, предпочитая ему бухту Мозампо.

«Государь Император объявляет Высочайшую благодарность Командующему эскадрою в Тихом океане вице-адмиралу Дубасову и Монаршее благоволение — всем чинам вверенной ему эскадры и сухопутного отряда за отличное выполнение возложенных на него поручений по занятию Порт-Артура и Таллиенвана»

— Из приказа по Морскому ведомству

6 декабря 1898 года награждён орденом Святой Анны 1-й степени, 15 марта 1899 года произведён в чин вице-адмирала и утверждён в должности начальника эскадры. 6 декабря того же года назначен старшим флагманом 1-й флотской дивизии.

Государственная служба

01.01.1901—08.08.1905 — председатель Морского технического комитета.

В 1904—1905 годах был членом Международной комиссии, созданной для расследования Гулльского инцидента. Высказал особое мнение, что в числе пароходов, по которым стрелял адмирал Рожественский, был и японский миноносец, успевший скрыться. За успешное разрешение дела, 14 марта 1905 года он был зачислен в Свиту Его Величества генерал-адъютантом.

В 1905 году командирован для подавления крестьянских волнений в Черниговскую, Полтавскую и Курскую губернии; в Курской губернии распространил объявление, в котором говорилось: «Если сельские общества или хотя немногие из их членов позволят себе произвести беспорядки, то все жилища такого общества и всё его имущество будут по приказу моему уничтожены».

24 ноября 1905 года назначен московским генерал-губернатором. Руководил подавлением Декабрьского вооруженного восстания в Москве. 7 декабря 1905 года объявил Москву и Московскую губернию в положении чрезвычайной охраны и суровыми методами положил конец беспорядкам.

Полиция сумела предупредить два покушения на адмирала, но 23 апреля 1906 года в 12 часов дня, по окончании праздничного богослужения в Большом Успенском соборе, в коляску Дубасова социалист-революционер Борис Вноровский бросил бомбу. Адъютант Дубасова граф С. Н. Коновницын был убит, кучер — ранен, а самому адмиралу раздробило ступню левой ноги.

В июле 1906 Дубасов уволен от должности московского генерал-губернатора и назначен членом Государственного совета.

2 декабря 1906 года, в годовщину московского восстания, Федор Васильевич прогуливался по Таврическому саду в Петербурге, когда П. Воробьёв и В. Березин, члены «летучего террористического отряда» эсеров произвели по нему 13 выстрелов, а ещё двое боевиков бросили бомбу, начинённую мелкими гвоздями. Адмирал был оглушён и слегка ранен, но остался жив. Обратился к царю с просьбой о помиловании покушавшихся, приговорённых к смертной казни.

1905—1907 гг — член Совета государственной обороны. 6 декабря 1906 года произведён в чин адмирала. В 1908 году Федору Васильевичу Дубасову был пожалован орден Святого Александра Невского.

Последние годы жизни

В последние годы жизни адмирал тяжело болел — сказывались ранения. Последним его большим делом было активное участие в строительстве храма Спаса-на-Водах в Санкт-Петербурге в память моряков, погибших в Порт-Артуре и при Цусиме.

Фёдор Васильевич Дубасов умер в 1912 году. Похороны состоялись 21 июня 1912 года, в день его рождения, в Александро-Невской лавре. Николай II и члены царской фамилии лично выразили вдове почившего соболезнование.

Семья

Супруга — Александра Сергеевна Сипягина (1854—1928), сестра министра внутренних дел Д. С. Сипягина. После революции эмигрировала в Берлин, где в 1922—1924 годах занимала должность председательницы Свято-Князь-Владимирского братства. Дети:

• Дарья (1888—1984), замужем за Никитой Алексеевичем Татищевым (1889—1948).
• Олег (1889—1970), с 1917 года женат на фрейлине графине Марии Александровне Голенищевой-Кутузовой (1889—1960), дочери А. Ф. Безобразова.

Литература

• [ru.wikisource.org/wiki/Герои_и_деятели_русско-турецкой_войны_1877—1878/1878_(ВТ)/Ф._В._Дубасов_и_А._Н._Шестаков Лейтенанты: Ф. В. Дубасов и А. Н. Шестаков, взорвавшие турецкий монитор «Хивзи-Рахман»] // Герои и деятели Русско-турецкой войны 1877—1878. — Изд. В. П. Турбы. — СПб., 1878. — С. 61—66.

Отрывок, характеризующий Дубасов, Фёдор Васильевич

Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.