Дубровник

Город Дубровник хорв. Dubrovnik Герб Страна ХорватияХорватия Жупания Дубровницко-НеретванскаяДубровницко-Неретванская жупания|Дубровницко-Неретванская Координаты 42°39′00″ с. ш. 18°04′00″ в. д.42.65000° с. ш. 18.06667° в. д. / 42.65000; 18.06667    Мэр Андро Влахушич Основан VII век Прежние названия до 1918 — Рагуза Население 42 615 человек (2011) Национальный состав 90% хорватов, 3 % босняков, 3 % сербов Названия жителей дубровча́нин, дубровча́нка, дубровча́не Часовой пояс UTC+1, летом UTC+2 Телефонный код +385 20 Почтовые индексы 20 000 Официальный сайт [www.dubrovnik.hr/ rovnik.hr]

Дубро́вник (хорв. Dubrovnik, до 1918 года — Рагу́за, лат. Ragusa) — город в Хорватии, административный центр Дубровницко-Неретванской жупании.

Население — 42,6 тысячи человек (2011). Расположен на юге Далмации, на берегу Адриатического моря. Подвержен землетрясениям.

Морской порт, международный аэропорт «Дубровник». Морской курорт. Старый город на обрывистом мысу над морем окружён крепостными стенами, состоит из каменных построек XIV—XVIII веков, отнесён к объектам Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Основан в VII веке. С 1358 года под латинским названием Рагуза — столица Дубровницкой республики. «Славянские Афины» — один из центров развития хорватской культуры и языка, а также ныне вымершего далматинского языка. В 1808 году как провинциальный город вошёл в состав Иллирийских провинций Франции. С 1815 года — в австрийском королевстве Далмация. В 1918—1941 годах входил в состав Королевства Югославия, в 1941 и 1943—1945 — в состав Хорватии, в 1941—1943 — в состав Италии, в 1945—1991 — в состав социалистической Югославии.

Название города

Латинское название города, закрепившееся до сих пор в итальянском языке, — Рагуза (лат. Ragusa, а также Ragusium) — происходит от названия адриатического острова, на котором было основано первое поселение беженцев из Эпидавра (современный Цавтат), которые оставили свой город не то под давлением аваро-славянского нашествия, не то после разрушительного землетрясения 649 года. Напротив островной Рагузы, на материке, у подножия горы Срдж, в том же VII веке возникло славянское (хорватское) поселение, под названием Дубрава (в честь окружающих дубовых рощ), впоследствии трансформировавшееся в Дубровник. Постепенно оба поселения срослись в один, а разделявшая их протока была осушена и на её месте возникла центральная улица города — Страдун.

На протяжении веков оба названия параллельно употреблялись в повседневной речи: Рагузой город, как правило, называли потомки романского населения, Дубровником — хорваты. Однако, в официальном делопроизводстве, город очень долго именовался исключительно Рагузой, несмотря на то, что романский по происхождению далматинский язык, на котором говорили беженцы из Эпидавра, практически исчез из употребления ещё в XVI веке. Причины этого заключены в том, что исторически официальным языком здешних мест вплоть до середины XV века оставалась латынь, а позднее — итальянский язык. Впервые Дубровник под своим славянским именем упоминается в «Повелье бана Кулина» — грамоте боснийского бана Кулина от 1189 года, а официально славянское имя «Дубровник» стало употребляться лишь с 1918 года, в связи с освобождением южнославянских земель от австрийского владычества.

История

VII—XIV века

В VII веке на небольшом островке возле побережья, получившем название Лаус-Лаве (с греч. — «скала») за свой скалистый южный берег, было основано поселение, о существовании которого в качестве города упоминается между 667 и 670 годами в «Космографии» Анонима из Равенны: «Epidaurum id est Ragusium» («Эпидаурум и есть Рагузиум»). Возможно, подразумевалось, что поселение на острове, с прибытием на него беженцев из Эпидавра Иллирийского, выросло в город. До этого поселенцы жили на каменистой возвышенности, носящей ныне название Каштио, а позднее обустроились вокруг и ниже первоначального поселения.

Из летописей известно, что среди эпидаврских беженцев находился епископ Иоанн. По его требованию и по нуждам его церкви, на новом месте был воздвигнут собор Святого Петра. Его остатки были обнаружены при раскопках у стен первого, древнего поселения.

В ранний период истории население города было смешанного, романо-славянского происхождения, и говорило, видимо, на далматинском языке. Античное влияние проявилось в формировании полисного строя, а также в быстрой христианизации по римскому образцу. Уже в 910 году в городе была основана католическая епархия, получившая в 1120 году статус архиепархии.

Основным доступом к острову с берега был мост, ведущий к крепости, возведённой в 972 году. На месте западного входа в крепость ныне расположены «Врата Пила».

С VII по X век Рагуза находилась под властью Византии, сохраняя определённую самостоятельность в общественной и политической жизни. В IX веке город сумел противостоять длительной осаде сарацинов и в память о этом был воздвигнут монумент Орландо — символ победы. На нынешнее место монумент был перенесён в XV веке.

В 1000 году Рагуза принесла присягу на верность Венеции в лице дожа Пьетро Орсеоло. В 1081—1085 годах горожане были вассалами герцога Роберта Гвискара.

В XII веке протока, отделявшая остров от берега, была засыпана и на её месте протянулась центральная улица города — Страдун. Окружавшая город длинная каменная стена неоднократно перестраивалась в течение XI—XVII веков.

В течение следующих веков город развивал морскую и сухопутную торговлю по всему Балканскому полуострову, вплоть до берегов Чёрного моря и Константинополя. Особое значение имели торговые связи с соседними славянскими княжествами — Сербией, Боснией и Болгарией, в которых купцы Рагузы имели право свободной торговли и некоторые монополии на добычу полезных ископаемых (прежде всего, соли и драгоценных металлов).

Начиная с XII века городом управлял выборный князь. В этот же период происходило складывание городской коммуны и органов коммунального управления: Большого и Малого советов, князя-приора. С ослаблением Византии и усилением в регионе Венеции и нормандцев Южной Италии самостоятельность Рагузы быстро укреплялась.

Венецианское господство (1205—1358)

В 1205 году Дубровник вновь был оккупирован Венецией, которая контролировала город в течение 150 лет. Князь Дубровника, а также члены Большого совета теперь назначались и подчинялись Венецианской республике. Епископ Рагузы также проходил утверждение в Венеции. Однако к этому времени город уже сформировался как аристократическая республика, в которой ни венецианский дож, ни патриарх Венеции не были способны ограничить растущую мощь национальной аристократии и учреждений самоуправления. В период венецианского господства Рагуза стала важным поставщиком кож, воска, серебра и прочих металлов для Венеции, где товары из Дубровника были освобождены от таможенных пошлин. Более того, город получил защиту от Венеции, в обмен же Венеция использовала его как морскую базу в южной Адриатике. Одновременно усиливались экономические позиции дубровницких купцов на Балканах. Поселения дубровчан возникли во всех крупных городах Балканского полуострова, причём эти колонии пользовались правами внутреннего самоуправления. Венецианское влияние особенно сильно проявилось в закреплении олигархической системы управления Рагузой по образцу Венеции: в 1235 году был закрыт доступ в Большой совет коммуны, что резко отделило сословие нобилей, получившее монополию на власть в городе, от общей массы горожан-пополанов.

К этому времени было введено новое законодательство и новая система управления: князь — Малое вече — Большое вече — Совет назначенных (Сенат). Законодательство вступило в силу в 1235 году. Управление государством было долгом, правом и общей заботой патрициев. Глава государства — князь — выбирался на 1 месяц и не мог быть вновь избранным последующие 2 года. Избирался князь сенатом, считался первым среди равных, но не обладал абсолютной властью. Малое вече состояло из 11 членов и являлось исполнительной властью Сената и Большого вече. Все мужчины патрицианских семей по достижении 18-летнего возраста становились пожизненными членами Большого веча. Большое вече каждый год избирало членов Малого веча и Сената, выносило решения по налогообложению, изменениям в конституции и т.п..

Территория Дубровника постепенно увеличивалась: в середине XIII века к городу был присоединён остров Ластово, в 1333 году у Сербии был приобретён Пелешацкий полуостров, а в 1345 году был присоединён остров Млет. В январе 1348 года в Дубровнике произошла вспышка чумы.

Дубровницкая республика (1358—1808)

К середине XIV века в Дубровнике была сформирована аристократическая республика. Именно в эти годы произошла смена наименования города: Дубровницкая коммуна (лат. Communitas Ragusina) стала Дубровницкой республикой de jure: (лат. Respublica Ragusina). Во времена республики город достиг пика своей славы, в эти годы сформировался архитектурный облик города, происходило бурное развитие славянской науки и искусства, за что Дубровник зачастую называли «Славянскими Афинами». Несмотря на формальное подчинение различным государствам, Дубровницкая республика, вплоть до своего упразднения в 1808 году, была фактически независимой державой, игравшей важную роль в международной торговле на Адриатике и на Балканском полуострове. Девиз республики: «Свобода или смерть!».

В 1358 году, после поражения Венеции от венгерского короля Лайоша I Великого, Дубровник признал сюзеренитет Венгрии. Итоговое соглашение между Лайошем I и архиепископом Джованни Саракой (итал. Giovanni Saraca) было достигнуто 27 июня 1358 года в Вышеграде. Влияние венгерских королей, практически не имевших флота, на Республику было крайне незначительным, фактически вся полнота власти сконцентрировалась у местных нобилей. Венеция не оставляла попыток вернуть Дубровник под свой контроль, но даже после венецианского завоевания Далмации в 1411 году Дубровницкая республика оставалась независимой. Освобождение из-под власти Венеции способствовало бурному росту морской торговли, а также повышению значения города как ремесленного центра. По уровню развития ремесла Дубровник — единственный из далматинских городов — не уступал итальянским коммунам.

В 1399 году к территориям республики было присоединено Дубровницкое приморье — местность между городом и полуостровом Пелешац. Более того, между 1419 и 1426 годами к владениям республики были добавлены территории возле Конавле, включающие город Цавтат. За приобретённые земли, а также за право свободной торговли в Сербии и Боснии, Дубровник уплачивал ежегодную дань, в том числе Святодмитровскую подать, Стонский и Конавльский доходы.

С конца XIV века усилилась угроза для существования Дубровницкой республики со стороны Османской империи. В 1397 году, когда турки были ещё далеко от её границ, было подписано первое коммерческое соглашение с султаном Баязидом I и, таким образом, обеспечена свободная торговля с Османской империей. Республика в 1458 году признала себя вассалом Порты и обязалась платить ежегодную дань в размере 12 500 дукатов (с 1481 года) Интересно, что эта сумма почти полностью покрывалась прибылями от добычи высококачественной соли в Стоне на полуострове Пелешац. Дубровник был единственной христианской страной в Европе того времени, получившей такие выгодные торговые привилегии (они не были аннулированы даже в период сражений между христианами и Османской империей). В этот период происходила массовая миграция в город славянского населения, бежавшего от турецкой власти. Это привело к вытеснению далматинского языка и романского элемента в национальном составе населения республики, хотя официальным языком оставался итальянский — язык узкой правящей олигархии нобилей.

Наивысший расцвет Республики пришёлся на XV—XVI века, когда она умело балансировала между соперничающими Венецией и Османской империей, сохраняя фактическую независимость и ведя выгодную торговлю в Средиземноморье. Дубровник стал основным торговым каналом Османской империи на Адриатике, а поселения дубровчан в турецких городах на Балканах фактически монополизировали торговлю в этом регионе. Поддерживая политику нейтралитета в войнах европейских государств с турками, Дубровник с успехом расширял свои торговые связи. Во всех крупных портах Средиземноморья были созданы постоянные представительства Республики. Торговый флот Дубровника в период между 1580 и 1600 годами насчитывал более 200 парусников. Бороздят любые воды Корабли сынов свободы! — писал дубровницкий поэт Мавро Ветранович. Дубровник стал, наряду с Генуей, главным соперником Венеции на Средиземном море и Адриатике. Одновременно он был и видным культурным центром — здесь жило множество поэтов, писателей, художников и учёных, в числе прочих стоит назвать известного драматурга Марина Држича (1508—1567) и поэтов Ивана Гундулича (1589—1638) и Ивана Бунича Вучича (1591/92—1658), Дуро Ферич (1739—1820) . 6 апреля 1667 года в Дубровнике произошло разрушительное землетрясение, унёсшее жизни более чем пяти тысяч жителей, включая главу Республики — ректора (князя). Большинство городских зданий, построенных в ренессансном и готическом стилях дворцы, монастыри и церкви, было разрушено. Нетронутыми стихией остались лишь мощные стены города, а также Палаццо Спонца и фасад Дворца ректора. Постепенно город был восстановлен: использовались многие оригинальные чертежи, однако создавались и абсолютно новые здания, как правило, в более сдержанном барокко. В годы восстановления был по большей части сформирован современный облик Дубровника.

С конца XVI века начался неуклонный упадок Республики, вызванный перемещением торговых путей в Атлантический океан и ростом конкуренции со стороны французских, голландских, английских и греческих купцов. Одновременно резко обострились отношения с Венецией, возобновившей попытки захвата Дубровника. В результате ориентация Дубровника на Османскую империю ещё более усилилась и страна стала самым верным союзником турок в Европе. В XVIII веке экономика Дубровницкой республики оказалась в тяжелейшем кризисе: почти полностью прекратилась предпринимательская и торговая деятельность на Балканах, некоторое значение сохранила лишь перевозка иностранных грузов по Адриатике. В 1775 году в Дубровнике открылось российское консульство. Политический строй оставался неизменным до самого падения Республики.

Начиная с XIII века город ни разу не был взят штурмом, несмотря на многочисленные осады. Только в 1806 году в город после применения пушек с суши вошли французские войска Наполеона, а через два года Республика была упразднена.

В составе Французской империи (1808—1813)

В 1808 году Дубровницкая республика в результате аннексии Францией прекратила своё более чем четырёхвековое существование и в 1809 году, согласно Шёнбруннскому договору, была включена в состав Иллирийских провинций — территории, созданной в восточной Адриатике на завоёванных Наполеоном землях. Отныне город стал административным центром Дубровницко-Которской провинции, возглавляемой маршалом Огюстом Мармоном, получившим титул герцога Рагузского. В период французского господства была ликвидирована олигархическая политическая структура Дубровника, введено равенство граждан перед законом и кодекс Наполеона, разрешено использование хорватского языка в официальной переписке. Однако экономика города продолжала находиться в упадке, более того, французские контрибуции и резко возросшие налоги сильно подорвали благосостояние граждан. В результате, когда в город в 1813 году вошли австрийские войска, они были тепло встречены дубровчанами.

Австрийское господство (1814—1918)

Дальнейшая история Дубровника мало отличалась от истории остальной Далмации. После падения Первой империи в 1814 году город согласно заключительному акту Венского конгресса вошёл в состав Австрийской империи. Дубровник был включён в австрийскую коронную землю Королевство Далмация. Реформы Наполеона были отменены, официальным языком стал вновь итальянский. Установление австрийской власти не способствовало оживлению экономики города, сохранялась его обособленность от остальных частей империи и балканских рынков. В отличие от других далматинских городов, в Дубровнике итальянская буржуазия была слаба, а славянская интеллигенция, наоборот, имела большое влияние и сильные культурные традиции. Это привело к тому, что именно Дубровник стал центром движения за воссоединение с Хорватией и провозглашение хорватского языка официальным. Во время революции 1848—1849 годов славяно-итальянские отношения в Далмации обострились. Дубровницкий муниципалитет поддержал решение Хорватского сабора о присоединении Далмации к Хорватии, тогда как власти других далматинских городов высказались резко против.

Большое значение для развития хорватского национального движения в Далмации имело издание в Дубровнике газеты «Аввенире» (итал. L'Avvenire — «Будущее», под редакцией Ивана Августа Казначича), в которой была опубликована программа движения иллиризма: федерализация Австрийской монархии, присоединение Далмации к Хорватии и славянское братство. В то же время начали издаваться и другие газеты и журналы на хорватском языке, пропагандирующие общность южных славян и требующие введения хорватского языка в школах и администрации. Во многом благодаря активной деятельности дубровницких либералов 2 сентября 1848 года император утвердил декрет о введении обучения на родном языке в начальных школах в Далмации и второго языка в качестве обязательного предмета в средних. Однако в Октроированной конституции 1849 года требования далматинских хорватов учтены не были: Далмация получила самоуправление, однако осталась отдельной провинцией империи.

Новый подъём национального движения в Дубровнике пришёлся на период осторожных реформ в Австрийской империи в 1860—1861 годов. В городе прошли манифестации в поддержку объединения Далмации и Хорватии в единое автономное королевство с собственным парламентом. В этих выступлениях дубровчан поддержали жители Котора, была сформирована совместная которско-дубровницкая делегация, которая должна была встретиться с императором. Однако реформы провалились, а в 1867 году было заключено Австро-венгерское соглашение, в соответствии с которым империя преобразовывалась в двуединую монархию Австро-Венгрию, причём Хорватия отходила к венгерской части, а Далмация с Дубровником оставались в составе австрийской Цислейтании.

В конце XIX века национальное движение несколько ослабло. На первый план вышли экономические проблемы: Далмация оставалась одной из самой отсталых провинций Австро-Венгрии, здесь практически не было промышленности, а после оккупации Боснии и Герцеговины её экономика и пути сообщения были переориентированы на Австрию, что подорвало традиционные связи Дубровника с этой областью. Некоторое значение сохраняло лишь судостроение, причём флот Дубровника был крупнейшим среди далматинских городов. Однако и он постепенно терял свои позиции, не выдерживая конкуренции с «Австрийским Ллойдом», крупнейшим пароходством Австро-Венгрии, базирующимся в Триесте.

Югославия

В 1918 году, по окончании Первой мировой войны, произошёл распад Австро-Венгрии. Дубровник вместе с остальной Далмацией вошёл в состав Государства Словенцев, Хорватов и Сербов, провозгласившего независимость 29 октября 1918 года. Новая страна просуществовала недолго: 1 декабря она объединилась с Королевством Сербия, сформировав таким образом Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 6 января 1929 года — Королевство Югославия). В 1918 году произошло ещё одно знаменательное событие: смена названия города. Прежняя Рагуза стала официально именоваться Дубровником — славянским названием, известным на протяжении нескольких столетий и употреблявшимся в повседневной речи местным населением.

После Октябрьской революции 1917 года и гражданской войны в России Дубровник стал одним из очагов Русской эмиграции.

В 1929—1939 годах, в результате проведённой в королевстве территориальной реформы, Дубровник входил в состав Зетской бановины, которая объединила земли, населённые черногорцами, боснийцами, сербами и хорватами на территории современной Черногории и окружающих её местностей. В 1939 году город был отнесён к образованной в этом же году Хорватской бановине, где оставался вплоть до 1941 года — года распада Королевства Югославия.

10 апреля 1941 года Дубровник стал одной из первых составных частей вновь провозглашённого Независимого хорватского государства (НДХ), но уже 18 мая 1941 года согласно Римским соглашениям был аннексирован Италией. Дубровник был под контролем НДХ и усташей под командованием Иво Ройница. 1 июля 1941 года усташи вывели из дубровницкой тюрьмы 9 сербов. Утром 2 июля они были жестоко убиты.

После падения режима Муссолини в 1943 году Римские соглашения были денонсированы, и город снова вернулся в состав Хорватии, будучи теперь оккупирован немецкими войсками. В октябре 1944 года город перешёл в руки югославских партизан. В 1945 году Дубровник стал частью социалистической Югославии, а Конституцией 1946 года он был отнесён к созданной Хорватской Народной Республике.

В 1979 году произошло важное для культуры Дубровника событие — территория Старого города была включена в Список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Это определило современное положение Дубровника как города-музея и важнейшей туристической достопримечательности Хорватии.

Независимая Хорватия

Распад Югославии стал тяжёлым испытанием для города. Провозглашение Хорватией 25 июня 1991 года независимости и последующая за этим война привели к одной из самых драматичных страниц в истории Дубровника. 1 октября 1991 года части Югославской Народной Армии (ЮНА) окружили город и начали его бомбардировку, продолжавшуюся до мая 1992 года, несмотря на то, что исторический центр Дубровника ещё в 1970 году был демилитаризован. 4 октября части ЮНА блокировали Дубровник с суши и с моря. 15 октября, после захвата Цавтата, силами ЮНА была провозглашена непризнанная Дубровницкая республика. 27 октября дубровчане единодушно отвергли ультимативное требование ЮНА сдать свой город. Министр информации Хорватии Бранко Салай сказал в интервью компании BBC: Хорватия поставлена в трудные условия, но будет сражаться, ибо нации нечасто предоставляется возможность добиться независимости! Оставить Дубровник — значит, оставить часть самих себя, своей души. Это — невосполнимая потеря!

Самая сильная атака пришлась на 6 декабря 1991 года, когда за один день было убито 14 жителей города и ранено 60. Всего за месяцы бомбардировок в Дубровнике, согласно данным хорватского отделения организации Красного Креста, число погибших составило 114 человек. Кроме человеческих жертв, итогом войны стало разрушение и повреждение многих исторических памятников. Бронетанковые части ЮНА сбросили в Адриатическое море городскую свалку.

В мае 1992 года югославы прекратили временно обстрел Дубровника, что привело к концу существования никем не признанной Дубровницкой республики. Но 29 мая 1992 года ЮНА вновь с суши и с моря обстреляла город. 15 гранат упали в историческом центре. 30 мая обстрел Дубровника продолжился со стороны аэродрома Чилипи и из соседней Герцеговины.

14 апреля 1995 года Дубровник обстреляли боснийские сербы. 12 снарядов разорвались на территории аэропорта, было разрушено несколько зданий, повреждена взлётная полоса… 13 августа 1995 года обстрел повторился, 16 дубровчан получили ранения. 17 августа боснийские и герцеговинские сербы заняли два населённых пункта на подступах к Дубровнику и со взятых высот обстреливали город. 18—22 августа происходила артиллерийская дуэль: сербы обстреливали Дубровник, хорваты — Требинье (известное «соколиное гнездо» герцеговинских сербов).

По окончании войны хорватские власти, совместно с ЮНЕСКО, приступили к проекту восстановления Дубровника. К 1998 году 80% исторических зданий были отреставрированы. Полностью же масштабные работы были завершены в 2005 году. В память о жертвах войны на вершине горы Срдж (хорв. Srđ), места, с которого вёлся обстрел города, был установлен поминальный крест.

Обретение Хорватией независимости и начавшийся процесс интеграции в европейские институты способствовали увеличению числа туристов, посещающих Дубровник. В нём появились новые гостиницы, проводится реконструкция старых.

В 2007 и 2012 годах окрестности Дубровника сильно пострадали от лесных пожаров. 23 ноября 2010 года в Дубровнике случилось небывалое наводнение: Страдун вновь на какое-то время стал проливом.

Климат

Климат субтропический. С мая по октябрь по-летнему тепло или жарко, зима относительно тёплая. Среднегодовое количество осадков — 1037 мм, максимум осадков приходится на конец года.

Климат Дубровника
Показатель	Янв.	Фев.	Март	Апр.	Май	Июнь	Июль	Авг.	Сен.	Окт.	Нояб.	Дек.	Год
Средний максимум, °C	12,2	12,3	14,4	16,9	21,3	25,2	28,3	28,7	25,4	21,4	16,6	13,3	19,7
Средняя температура, °C	9,0	9,5	11,5	14,5	17,5	23,0	26,0	26,0	20,5	17,5	13,0	10,0	16,6
Средний минимум, °C	6,5	6,4	8,5	10,9	15,2	18,8	21,5	21,7	18,7	15,2	10,8	7,8	13,5
Норма осадков, мм	95	89	98	91	76	49	24	59	79	110	142	125	1037
Температура воды, °C	16	15	15	16	18	22	25	26	25	23	20	18	20
Источник: [www.worldweather.org/019/c00074.htm worldweather.org], [www.svali.ru/catalog~96~14474~index.htm Туристический портал]

Транспорт

Дубровник расположен на юго-восточной оконечности Хорватии. Автомобильное сообщение с остальной территорией страны осуществляется по Адриатическому шоссе (хорв. Jadranski put), пересекающему всё побережье страны. Налажено автомобильное сообщение с прилегающими странами: с Черногорией сообщение осуществляется также по Ядранскому пути.

Железнодорожное сообщение в настоящее время отсутствует. Ранее в Дубровнике был вокзал разветвлённой сети узкоколейных дорог Боснии и Герцеговины. После закрытия движения вокзал был перестроен в автовокзал.

Автобусное сообщение связывает Дубровник со всеми крупными городами Хорватии и Боснии и Герцеговины, а также некоторыми городами Черногории и Сербии. Автовокзал расположен около порта.

С 1910 по 1970 года в городе действовала трамвайная сеть

Морской порт Дубровника способен принимать крупные суда. Существует регулярное паромное сообщение с Риекой, Сплитом, Элафитскими островами и островом Млет.

В 20 километрах к юго-востоку от Дубровника, возле деревни Чилипи, расположен международный аэропорт. В 2005 году, впервые после 1990-го, численность пассажиропотока превысила 1 миллион человек.

Культура

См. также статью Дубровницкий диалект

Среди многочисленных культурных и научных институтов следует назвать театр Марина Држича, Симфонический оркестр Дубровника, Художественную галерею, Университетский Центр. Ежегодно летом в Дубровнике проводятся международные фестивали. Возникновение дубровницкой литературы на латинском и итальянском языках относится к периоду Возрождения, связанного с деятельностью на Далматинском побережье итальянских гуманистов XIV века. Далматинско-дубровницкая поэзия и общественно-историческая мысль стала в этом регионе высшим проявлением ренессансной культуры. Широкое распространение получает классическое образование в городских школах, в которых преподают многие представители итальянского гуманизма. К примеру, Илия Цриевич не был славянским по духу поэтом, в «Оде Рагузе» он подчеркивает древнеримские корни Дубровника. Латынь он рассматривает как исконный далматинский язык, отрицательно относясь к «народной речи» как к «скифской». «Славянская идея» находит своё наивысшее выражение на исходе эпохи Возрождения в сочинении дубровницкого монаха Мавро Орбини — «Царство славян» издано в 1601 г. Это обобщение всего материала о славянстве, имевшегося в средневеково-ренессансном гуманитарном знании, апология славянства, в которой говорится о его единстве, общем этногенезе и былом величии. Отсчет «великих славян» Орбини начинает с Александра Македонского. Тем самым он стремится объединить «северные» истоки славянства с теорией иллиризма.

Имеется Университет Дубровника и Епархия Дубровника. В 12 км от Дубровника в городке Трстено расположен великолепный дендрарий — Арборетум Трстено, основанный в 1492 г. В бухте Дубровника находится небольшой лесистый остров Локрум с отличными пляжами. В туристический сезон туда каждый час ходят катера из дубровникской гавани. С 1278 года действует архив Дубровника.

Архитектура

Градостроительство

В годы кодификации Устава (1272 год) были разработаны планы застройки жилыми домами квартала Приеко. Закон приписывал точную ширину улиц, размеры кварталов, сооружение систем канализирования и других мероприятий, которые по сей день входят в систему планирования городов.

Площадь, занимаемая городом, была жёстко ограниченная и остаётся неизменной начиная с 1272 года. Исключение составляют церковь и Доминиканский монастырь, заключённый в городские стены в 1310 году.

После пожара в 1296 году Уставом было принято ограничить строительство домов из дерева и был окончательно разработан план застройки Дубровника. Начиная с XIV века город становится каменным комплексом и сохранил свой внешний вид до XXI века.

Городские стены с крепостями и фортификацией строились в расчёте на новейшие и современные орудия. На протяжении веков стены укреплялись и дополнялись сооружениями, соответствующими новым достижениям военной техники и архитектуры.

Кроме фортификационных сооружений, Дубровник отличала сеть социальных учреждений — дома для престарелых, больницы, аптеки, приюты и карантинная служба.

В 1436 году из Италии был приглашён Онофрио делла Кава для проектирования и постройки акведука, подающего воду из источников. Акведук тянется на 11,7 км, имея уклон всего 20 метров на всю длину. Он проходит от родника Врело до резервуара Мельницы.

Новый город

• Форт Ловриенац

Старый город

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 95 [whc.unesco.org/ru/list/95 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/95 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/95 фр.]

В архитектурном отношении Дубровник делится на две неравные части: так называемые Старый и Новый город. Историческое ядро города, Старый город, расположенный в пределах массивной оборонительной стены, сформировал свой облик в XVII в. Старый город представляет собой хорошо сохранившийся образец средневекового средиземноморского города. Новый город, несмотря на наличие некоторых древних построек, по большей части застраивался в конце XIX — начале XX вв, а потому в нём преобладает современная, как правило, малоэтажная архитектура.

• Страдун — центральная улица Старого города. Любимое место прогулок туристов и жителей города.
• Княжеский дворец — ранее являлся резиденцией городских правителей, сейчас здесь расположен музей.
• Городские стены. По городским стенам можно обойти старый город по периметру (приблизительно 2 км). Со стен открываются великолепные виды на город, море и городскую гавань.
• Ворота Пиле (XVI век). Центральный вход в Старый город.
• Францисканский монастырь (XIV век). Расположен при входе в город возле ворот Пиле. Великолепный внутренний двор. Монастырская аптека, открытая для туристов. На площади рядом с монастырём — Большой фонтан Онофрио (XV век), архитектор Онофрио делла Кава.
• Площадь Ложа. Главная городская площадь, расположенная на противоположной от ворот Пиле оконечности Страдуна. На площади находятся звонница с часами, Малый фонтан Онофрио, городская ратуша.
• Церковь св. Власия (XVIII век). Церковь во имя святого Власия — покровителя Дубровника расположена на той же площади Ложа. В алтаре церкви — позолоченная статуя святого из серебра — шедевр дубровникских ювелиров XV века.
• Дворец Спонца (1516 г.). Находится с левой стороны площади Ложа. Одно из красивейших зданий города. Сейчас в нём — городский архив.
• Городская гавань — старинная гавань, где и сейчас швартуются прогулочные катера и бесчисленные рыбацкие лодочки, прикрыта от моря фортом св. Ивана (XVI век). В форте внимание туристов привлекают два интереснейших музея — Музей мореплавания и Аквариум, где можно полюбоваться на обитателей Адриатического моря.
• Доминиканский монастырь (XIV—XVI век) — выполнял одновременно и защитную функцию, прикрывая гавань со стороны берега. Сейчас в нём музей.
• Кафедральный собор Вознесения Девы Марии (1667 г.) был построен после землетрясения на фундаменте древней базилики. В ризнице собора экспонируется уникальная коллекция драгоценностей и реликвий.
• Этнографический музей или музей Рупе расположен в здании бывшего городского зернохранилища (1543 г.)

Мост Франьо Туджмана	Крепостная стена	Собор Вознесения Девы Марии	Княжеский дворец

Города-побратимы

• Равенна, Италия (с 1969 года).
• Грац, Австрия (с 1994 года).
• Вуковар, Хорватия (с 1993 года).
• Хельсингборг, Швеция (с 1996 года).
• Рагуза, Италия (с 2000 года).
• Бад-Хомбург, ФРГ (с 2002 года).
• Монтерей, Калифорния, США (с 2007 года).
• Сараево, Босния и Герцеговина (с 2007 года).
• Рюэй-Мальмезон, Франция (с 2011 года).
• Венеция, Италия (с 2012 года).
• Ванкувер, США (с 2013 года).

Иностранные консульства

В Дубровнике расположены консульства следующих государств:

• Дания Дания
• Нидерланды Нидерланды
• Австрия Австрия
• Великобритания Великобритания

Литература

• История Югославии, т. 1-2. М., 1963.
• Фрейдзон В. И. История Хорватии. М.: Наука, 2001.
• Фрейденберг М. М. Дубровник и Османская империя. М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1989.
• Henrik Birnbaum. Novgorod and Dubrovnik: Two Slavic City Republics and Their Civilization. Zagreb, 1989.

Ссылки

• [www.dubrovnik.hr Официальный сайт города] (хорв.). [www.webcitation.org/61AynA533 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].
• Путеводитель «Дубровник» в Викигиде (рус.)
• [www.turizmania.ru/article/id-105/ Статья-экскурсия по Дубровнику] (рус.)(недоступная ссылка — история). [www.webcitation.org/61AyoywMZ Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Дубровник

– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.