Дубровский, Сергей Митрофанович

Сергей Митрофанович Дубровский
Дата рождения:	2 марта 1900(1900-03-02)
Место рождения:	Короськово, Кромский уезд, Орловская губерния
Дата смерти:	1970(1970)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:
Научная сфера:	История
Место работы:	Тимирязевская академия Исторический факультет ЛГУ
Учёная степень:	Доктор исторических наук
Учёное звание:	Профессор
Альма-матер:	Институт Красной профессуры
Известен как:	Историк аграрных отношений и крестьянских движений в России кон. XIX — нач. XX вв., историограф

Сергей Митрофанович Дубровский (1900 — 1970) — советский историк-экономист, второй декан Исторического факультета ЛГУ (1935—1936), выпускник Института Красной профессуры. Был осужден в 1936 году, затем освобожден, но арестован повторно в 1949. В 1956 году реабилитирован. После освобождения продолжал заниматься наукой.

Биография

До 1936

Родился в Кромском уезде Орловской губернии 2 марта 1900 года. В 1918 году вступил в РКП(б). Вместе с братом — А.М. Дубровским — Сергей Дубровский был членом орловской «Группы социалистической молодежи». Окончил Историческое отделение Института Красной профессуры. Занимался аграрной историей.

С 1924 года — преподаватель по кафедре Истории аграрных отношений Тимирязевской академии, в 1925—1927 годах заведовал в академии Экономическим факультетом. С 1927 был членом Крестинтерна (по другой версии — Коммунистического интернационала). Выступал с политической критикой концепций А.В. Чаянова и других представителей организационно-производственной школы в экономике.

Был одним из организаторов в 1925 году Международного аграрного института, где был заместителем директора. Также инициатор создания журнала «На аграрном фронте».

В 1935 году после ареста Г.С. Зайделя перебирается в Ленинград, где становится профессором и деканом Исторического факультета ЛГУ. Однако в этой должности он пробыл недолго. В следующем году против факультетских преподавателей снова посыпались обвинения в связях с Зиновьевым и Троцким. В числе репрессированных оказался и троцкист С.М. Дубровский.

Репрессии

Осужден 25 декабря 1936 года Выездной Комиссией ВС СССР по ст. 58.8 УК РСФСР — организация контрреволюционной деятельности. Приговорен к 10 годам ИТЛ и 5 годам лишения политических прав. На процессе свою вину не признал.

Первоначально отбывал наказание на Соловках (остров «Командировка новая», затем — Соловецкая тюрьма особого назначения). Читал лекции для заключенных. Затем переведен в Норильлаг, где отправлен на Каларгон с последующим расстрелом. Но от расстрела С. М. Дубровского и ещё 20 заключенных спас начальник лагеря А. П. Завенягин. Дубровский был возвращен в Норильск, где за примерное поведение его срок был снижен на 8 месяцев (1943 год), а затем ещё на 6 месяцев (1944 год). Освобожден условно-досрочно 30 мая 1946 года.

После освобождения жил в Казани, где работал заместителем директора Государственного музея ТАССР. Вскоре Дубровскому опять были предъявлены обвинения в участии в контрреволюционной деятельности. 25 июня 1949 года решением Особого совещания при МГБ СССР был осужден и приговорен к ссылке на поселение в Енисейск.

В Енисейске работал водоносом, а впоследствии (до 1955) — консультантом по построению экспозиции в музее, разработке технико-экономических планов. О пребывании С. М. Дубровского и его семьи в Енисейске вспоминает дочь известного красноярского пианиста А. Е. Шварцбурга Наталья:

Воспоминания детства, — пишет Наталья Ананьевна, — мне подсказывают: на окраине Енисейска в каком-то недостроенном домике, в ужасном хаосе из опилок и книг жили профессор-историк Сергей Митрофанович Дубровский с женой. Иногда вместе с папой я бывала у них. Имя этого ученого было весьма известно: любой мог прочесть о нем в Большой Советской Энциклопедии, в данный же момент он был пораженным в правах ссыльным. Из папиных знакомых по Енисейску Дубровские были, пожалуй, самыми немолодыми людьми, а значит, и жилось им значительно трудней. Тем не менее они пытались разводить всякую живность, чтобы прокормиться. А покидая Енисейск, они, несмотря на свою немощь, везли с собой двух собак: не могли оставить их на произвол судьбы…

В 1956 году освобожден и реабилитирован.

Последние годы

О последних годах жизни Дубровского известно мало. Он продолжал заниматься наукой, сотрудничал с Институтом истории АН СССР, разрабатывал проблемы, связанные с аграрной и экономической историей.

По воспоминаниям писателя Ф.Г. Светова:

[Встреча] С Сергеем Митрофановичем Дубровским, милейшим человеком, о котором у меня было самое смутное воспоминание ещё поры Третьего Дома Советов, - в институте истории на Волхонке. Он, совсем пожилой человек, просидевший очень много, поразил меня удивительным спокойствием, живым интересом к мелочам чужой жизни, достоинством и незамутненной никакими побочностями самостоятельностью мышления. Спокойная сила чувствовалась в этом человеке, все, что происходило, пронеслось над ним, он не покачнулся, начав с запятой там, где его в своё время остановили.

Дубровский скончался в 1970 году в Москве. Ему посвящён некролог в журнале «Вопросы истории» (1971 год, №1).

Научная деятельность

Основными сферами исторической деятельности С.М. Дубровского были аграрная история России конца XIX — начала XX века, экономическая история, история крестьянских движений и историография.

Экономические идеи

Относительно экономического развития Дубровский выделил две группы стран. Для одних (Франции, Японии, Австралии, Аргентины, Бразилии, Индии, Китая), по его мнению, была характерна значительная индустриализация, расширявшая внутренний рынок для продукции сельского хозяйства. В других же, менее развитых, преобладала тенденция к аграризации. Дубровский выделил три типа аграризации. К первому он отнес страны, где развиваются и сельское хозяйство, и промышленность, но при опережающих темпах роста первого. Для стран второго типа характерно разрушение и сельского хозяйства, и промышленности, которая разрушается сильнее, поэтому страна приобретает более аграрный характер. В странах третьего типа (к ним Дубровский причислил Польшу и Чехословакию) «при развитии сельского хозяйства, хотя и замедленном, промышленность разрушается или находится в состоянии застоя». В качестве причин упадка промышленности в странах третьего типа были названы её разрушения в результате военных действий, а также «раздел побежденных стран и разрыв в результате этого цельных хозяйственных организмов, когда в отдельные страны были выделены или только аграрные куски, или районы с сильно развитой промышленностью, что привело промышленность в этих странах, лишенную внутренней спайки, к распаду».

По мнению Дубровского, процесс аграризации сопровождался двоякими последствиями. В экономической области — сужением внутреннего рынка для продукции как промышленности, так и сельского хозяйства, ростом зависимости от внешнего рынка с тенденцией превращения государств этого типа в полуколонии. В области классовых отношений — резким обострением классовой борьбы. Интересен критерий оценки аграрных реформ в ряде стран. Главным автор считал то, идут ли аграрные реформы по линии перехода от крепостного к капиталистическому хозяйству, «хотя бы замедленного, хотя бы такого перехода, который не приводит к положительным для господствующих классов результатам, или же они идут лишь по линии перемещения только в рамках капиталистического хозяйства, именно, по линии перехода от крупного капиталистического хозяйства к мелкому». Дубровский склонялся к позитивной оценке аграрных реформ, полагая, что «отрицание или недооценка наличия остатков крепостничества в этих странах приводит к неправильному пониманию их аграрного строя, а соответственно и к неправильному пониманию смысла и значения крестьянского движения».

Основные труды

• Дубровский С.М. Очерки русской революции. М., 1920.
• Дубровский С.М. Современный аграрный вопрос и задачи его изучения / «Аграрные проблемы». М., 1926. № 1.
• Дубровский С.М. К вопросу о сущности «азиатского способа производства», феодализма, крепостничества и торгового капитала. М., 1929.
• Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963.
• Дубровский С.М. Сельское хозяйство и крестьянство России в период империализма. М., 1975 (издано после смерти ученого).

Отрывок, характеризующий Дубровский, Сергей Митрофанович

– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала: