Дугино (усадьба)

Об имении И. Грабаря см. Дугино (Мещерино)

Дугино — дворянская усадьба Сычёвского уезда Смоленской губернии (ныне в деревне Дугино Сычёвского района), которой владели графы Панины. Уничтожена в советское время.

Село Дугино, стоящее на холме в излучине Вазузы, было в 1692 году пожаловано Иваном V своему тестю Фёдору Петровичу Салтыкову. До 1773 село несколько раз передавалось из рук в руки, а также возвращалось в казённое владение. Принадлежало князьям Ромодановским, затем Николаю Андреевичу Корфу и Матвею Федоровичу Кашталинскому.

В 1773 году село переходит во владение графа Никиты Панина. Имением заведовал его управляющий, сам же столичный сановник рассчитывал поселиться в Дугине после выхода в отставку. После его смерти (1783) «Никитенскую волость» унаследовал его брат Пётр Панин, избравший Дугино своей загородной резиденцией. Им была выстроена Троицкая церковь («купольная ротонда с примыкающей с запада двухколоколенной папертью»), призванная стать родовой усыпальницей.

В 1789 году после смерти Петра Ивановича владельцем села становится его сын Никита Петрович Панин, впоследствии вице-канцлер. После убийства Павла I (1801), к которому он имел непосредственное отношение, Панин впал в немилость и удалился в «смоленскую деревню», где и прожил почти 30 лет.

Во время Отечественной войны 1812 года село не было разграблено, его отстоял партизанский отряд. В 1820-х годах строится новый усадебный дом, расширен парк с каскадными прудами, открыто училище. Белый зал дворца украшали мраморные бюсты Паниных. В главной зале высился бюст Екатерины II. Скотный двор был стилизован под небольшую крепость.

После брака графини Марии Александровны Паниной с князем Н. П. Мещерским последний перевёз в Дугино вещи своего деда Н. М. Карамзина, включая стол, за которым тот писал «Историю государства Российского», и пушкинские бумаги. В то время усадебная библиотека насчитывала около 10 тысяч томов. В 1875 году княгиня Мещерская заказала для Дугинского дворца известному скульптору Антокольскому статую своего опального деда Н. П. Панина; эта работа произвела фурор на международных выставках.

В 1918 году после национализации большая часть архива и мемориального кабинета Паниных-Мещерских, а также картин, скульптур и мебели была вывезена в Москву в распоряжение Российского музейного фонда. Стол Карамзина теперь можно видеть в пушкинском музее на Мойке, бюст М. Р. Паниной работы Федота Шубина — в Русском музее, статую Антокольского — при входе в Смоленский художественный музей и т. д. Куда пропали книги, неизвестно.

В 1919 году, когда крестьяне массово жгли помещичьи усадьбы, сгорел и дворец в Дугине. Церковь с надгробиями Петра и Никиты Паниных после революции превратили в избу-читальню, там ставили спектакли, проводили собрания, а во время войны она полностью погибла. В 1990-е гг. снесен западный флигель, некогда примыкавший к дворцу. Восточный флигель стоит без крыши, сильно повреждена обшивка стен. От готического дома-«крючка» остались куски кирпичных стен. Парк (35 га), засаженный редкими породами деревьев, пострадал от урагана 1966 года и с тех пор сильно зарос.

Дугинский дворец		Интерьер гостиной		Вотчинная церковь

Ссылки

• [www.niitag.ru/info/doc/?67 А. В. Чекмарев, при участии М. Ю. Коробко. Хроника вандализмов 2002]
• [www.sof-panina.ru/usad-8.htm Фото] на сайте интернет-музея графини Софьи Паниной

Отрывок, характеризующий Дугино (усадьба)

И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.