Дугласы
Поделись знанием:
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
 | |
| Douglas | |
 | |
| Девиз |
Никогда позади |
|---|---|
| Ветви |
Мортон |
| Вождь |
нет |
 | |
Дугласы (англ. Douglas) — шотландский клан и дворянский род, один из самых влиятельных и знаменитых в Шотландии, представители которого сыграли существенную роль в истории страны. Девиз клана Дугласов — «Jamais arrière» («Никогда позади»).
Содержание
Происхождение
Фамилия Дуглас, по-видимому, происходит от реки Дуглас в Клайдсайде, земли в бассейне которой получили предки этого рода. С гэльского это название можно перевести как «чёрная вода». Существовала легенда (ныне отвергнутая научным сообществом), что первым чифом Дугласов был Шолто Дуглас (Sholto Douglas), коий ещё в 767 г. помог шотландскому королю одержать блестящую победу.
Согласно другой фамильной легенде, основателем клана был отличившийся в битве с датчанами при Лонкарти (X век) воин, прозванный Дугласом за темный цвет лица (гэльск. Dhubhglas — «человек с темным лицом») и пожалованный королём землями в Дамфрисе. По другим сведениям родоначальником Дугласов был фламандский выходец Теобальд (Theobaldus Flammatius, Theobald the Flemming, умер около 1160 года), коему в 1147 г. были пожалованы земли вдоль реки Дуглас в Ланаркшире и который выстроил замок Дуглас. У Дугласов распространены имена Аркенбальд (Arkenbald) и Фрескин (Freskin), характерные для клана Мюррей (Murray), родоначальником коего был фламандский рыцарь Фрескин... Также во многих источниках подчёркивается, что земли, пожалованные рыцарям Дугласам, - это не те земли, откуда они родом.
Первое упоминание этого семейства в исторических документах относится к 1175 году, когда Вильям I Дуглас засвидетельствовал договор между епископом Глазго и монахами аббатства Келсо.
В 1263 году два брата Дугласа участвовали в битве при Ларгсе. Вильям Дуглас был губернатором Бервика в период вторжений английского короля Эдуарда I в Шотландию. Его сыновья — Джеймс и Арчибальд Дугласы, стали фактическими основателями могущества рода. Значительные земельные владения, в основном в Южной Шотландии, превратили братьев Дугласов во влиятельных баронов страны.
Сэр Джеймс Дуглас (1286—1330), сын 7-го лорда Дугласа, был одним из главных помощников Роберта Брюса, и за свои многие храбрые деяния был наделен обширными земельными владениями, которые Брюс отобрал после Бэннокберна у Балиолей. «Добрый Сэр Джеймс» 25 августа 1330 года был убит маврами в Гранаде, в Испании, когда, согласно взятому на себя обету, Джеймс Дуглас и Вильям Синклер везли сердце Брюса в Святую Землю. Джеймс стал родоначальником «Чёрных» Дугласов, графов Дуглас.
Его младший брат, сэр Арчибальд Дуглас (1296—1333), в 1333 году был назначен регентом Шотландии при малолетнем короле Давиде II, но 19 июля 1333 года погиб в битве при Халидон-Хилле. Его сын стал первым графом Дуглас.
Другая ветвь рода пошла от Эндрю Дугласа из Хермистона (ум. ок. 1277). Его внуком возможно был сэр Джеймс Дуглас из Лотиана. Его старший сын, сэр Уильям Дуглас из Лиддесдейла (1300—1353), был одним из лидеров сопротивления английским вторжениям в Пограничье, но в 1353 году он был убит своим родственником и тезкой лордом Дугласом. У Вильяма Дугласа из Лиддесдейла была только дочь, но потомство имел его младший брат, Джон (ум. до 1351), сыном которого был сэр Джеймс Дуглас из Далкита (ум. 1420). Его правнук в конце XV века получил титул графа Мортон.
Лорды Дуглас
- Вильям I (ум. ок. 1213), 1-й лорд Дуглас, возможно сын Теобальда
- Арчибальд I (ум. после 1240), 2-й лорд Дуглас, сын предыдущего
- Вильям II Длинноногий (ум. до 20 октября 1274), 3-й лорд Дуглас, сын предыдущего
- Вильям III Смелый (ум. 1298), 4-й лорд Дуглас, сын предыдущего
- Джеймс Чёрный Дуглас (ок. 1286 — 25 августа 1330), 5-й лорд Дуглас, сын предыдущего
- Вильям IV (ум. 19 июля 1333), 6-й лорд Дуглас, сын предыдущего
- Хьюго Унылый (ок. 1294 — ок. 1347), 7-й лорд Дуглас, сын Вильяма III Смелого
- Вильям V (ум. 19 июля 1333), 8-й лорд Дуглас, 1-й граф Дуглас с 1358, племянник предыдущего, сын Арчибальда Рыжего
Графы Дуглас
Владения графов Дуглас располагались, главным образом, в юго-западной части Шотландии, и первоначально включали в себя долину реки Клайд с замком Дуглас. Арчибальд, 3-й граф Дуглас, присоединил к владениям Дугласов Голлуэй и замок Ботвелл, а 4-й граф Дуглас — Аннандейл. 7-й граф Дуглас добавил к родовым владениям долину реки Эйвон в Лотиане и владения в Бухане и Морее. В результате графы Дуглас стали самым богатыми и влиятельными магнатами Шотландии.
- Сын регента Арчибальда Дугласа Вильям в 1358 году стал 1-м графом Дуглас. Он сражался при Пуатье, в 1357 году находился в Англии в качестве заложника за короля Давида II, в 1373 году был назначен королём Робертом II наместником пограничных марок. Он убил в поединке сэра Вильяма Дугласа из Лиддесдейла, мотивируя свой вызов сотрудничеством последнего с английским королём. Первый граф Дуглас около 1357 года женился на Маргарет, графине Мар[1], через брак с которой унаследовал также титул и земли графа Мара[2].
- Джеймс, 2-й граф Дуглас (1384—1388), сын Уильяма, главнокомандующий шотландскими войсками в битве при Оттерберне, в которой с обеих сторон участвовало не менее 10 тыс. человек.
- После гибели Джеймса титул и владения графа Дугласа перешли к Арчибальду Свирепому, незаконному сыну Джеймса «Черного Дугласа», а незаконные дети 1-го графа получили графство Ангус. Так возникло деление семьи на линии «Чёрных» и «Рыжих Дугласов».
- Во времена правления короля Роберта III Арчибальду Дугласу, крупнейшему феодалу страны, так или иначе подчинялось большинство земель Южной Шотландии. В 1361 году он стал констеблем Эдинбурга и в 1369 году был королевским посланником во Францию, заключив в 1371 году франко-шотландский союз. Могущество Дугласа было так велико, что он даже вмешивался в семейные дела королевского дома. Так, ему удалось расстроить помолвку принца Дэвида с Элизабет Данбар, дочерью Джорджа, графа Данбара и Марча. Более того, в 1400 году в результате интриг Дугласа женой принца стала его дочь Марджори Дуглас, а граф Данбар был вынужден бежать в Англию.
- Арчибальд «Неудачник», 4-й граф Дуглас (1400—1424), сын Арчибальда Свирепого, активный участник войн с Англией.
- В 1402 году он потерпел поражение от Генри Перси при Хомильдон-Хилле, а в 1403 году — от короля Генриха IV при Шрусбери. От французского короля Карла VII за помощь в Столетней войне он получил титул герцога Турени и был убит англичанами при Вернее.
- Арчибальд, 5-й граф Дуглас (1424—1439), сын Арчибальда, 4-го графа Дугласа, регент Шотландии в 1437—1439 гг. при малолетнем Якове II.
- Вильям, 6-й граф Дуглас (1439—1440), сын Арчибальда, 5-го графа Дугласа, убит в 1440 г. Крайтонами во время обеда в Эдинбургском замке («Чёрный обед»).
- Джеймс, 7-й граф Дуглас (1440—1443), сын Арчибальда Свирепого.
- Вильям, 8-й граф Дуглас (1443—1452), сын Джеймса, противник короля Якова II, убитый самим королём в 1452 г.
- Уильям Дуглас полностью господствовал в областях Голлуэй, Лотиан, Стерлингшир, Клайдсайд и Аннандейл. Известен случай, когда он в 1449 году, дабы продемонстрировать своё могущество и богатство, явился на свадьбу Якова II со свитой в пять тысяч человек. В 1450 году король Яков II начал планомерное наступление на могущество графов Дугласов. В ответ Вильям заключил союз с английской короной и лордом Островов против короля Шотландии. Однако в феврале 1452 года он был приглашен Яковом II на пир в замок Стерлинг, причём король выдал ему охранную грамоту. Тем не менее после ужина король вдруг разразился обвинениями против Дугласа, внезапно схватил кинжал и ударил его в грудь. Тотчас же один из приближенных короля Патрик Грей ударил Дугласа по голове бердышом, и это был знак для присутствующих гостей, которые, желая показать свою преданность королю, кинулись на истекающего кровью графа и буквально растерзали его.
- Джеймс, 9-й граф Дуглас (1452—1455), брат Вильяма, 8-го графа Дугласа, лидер мятежа крупной шотландской аристократии против короля Якова II.
- Мятеж Дугласов продолжался еще три года, но 1 мая 1455 года «Чёрные» Дугласы были разгромлены в сражении при Аркингольме, лорд Дуглас был вынужден бежать в Англию, замок Трив был разрушен знаменитой пушкой [Mons Meg|«Монс-Мэг»], а их обширные владения конфискованы в пользу короны.
Графы Ангус
Линия «Рыжих Дугласов» получила в 1389 г. в своё владение графство Ангус в северо-восточной Шотландии. В дальнейшем графы Ангус расширили свои владения за счет Лиддесдейла и территорий вокруг замка Танталлон в Лотиане (в 1400 г.), а также ряда владений, конфискованных королём у «Чёрных Дугласов».
- Джордж, 1-й граф Ангус (1389—1405), незаконный сын Вильяма, 1-го графа Дугласа, участник битвы при Хомильдон-Хилле.
- Вильям, 2-й граф Ангус (1405—1437), сын Джорджа.
- Джеймс, 3-й граф Ангус (1437—1446), сын Вильяма, участник партии Крайтонов в период борьбы за власть при малолетнем Якове II.
- Джордж, 4-й граф Ангус (1446—1463), сын Вильяма, 2-го графа Ангуса, участник борьбы короля с «Чёрными Дугласами».
- После разгрома Яковом II «Чёрных Дугласов» Джордж стал главой всего клана. Его сестра, леди Элизабет, вышла замуж за лорда Александра Форбса, а его дочь, Энн Дуглас, вышла замуж за лорда Уильяма Грэма.
- Арчибальд «Отчаянный», 5-й граф Ангус (1473—1513), сын Джорджа, лидер восстаний шотландских баронов против Якова III.
- Арчибальд, 6-й граф Ангус (1513—1556), внук Арчибальда, 5-го графа Дугласа, лидер про-английской партии и глава регентского совета Шотландии в период несовершеннолетия Якова V.
- В 1514 году он женился на вдове Якова IV, Маргарите Тюдор и одно время был регентом Шотландии. Их дочь, леди Маргарет, вышла замуж за графа Леннокса, и их сын Генрих, лорд Дарнли, женился на Марии I Стюарт и был отцом Якова VI. Однако в 1520 году граф Ангус проиграл борьбу Джону Стюарту, герцогу Олбани, и был вынужден бежать во Францию. В 1524 году он вернулся в Шотландию и с 1526 года держал молодого короля Якова V в плену, но, после того как последний в 1528 году стал править самостоятельно, Арчибальд Дуглас уехал в Англию, где жил до смерти короля в 1542 году. В 1547 году он командовал шотландской армией в сражении при Пинки. Внучка 5-го графа Ангуса, Джанет Дуглас, леди Гламис, которую за её происхождение ненавидел король Яков V, была ложно обвинена в отравлении её мужа, 6-го лорда Гламиса, и в 1537 году сожжена на замковом холме в Эдинбурге.
- Дэвид, 7-й граф Ангус (1556—1557), племянник Арчибальда, 6-го графа Дугласа.
- Арчибальд, 8-й граф Ангус (1557—1588), сын Дэвида, лидер пресвитерианской партии и организатор заговоров против короля Якова VI.
- Вильям, 9-й граф Ангус (1588—1591), правнук Арчибальда, 5-го графа Ангуса.
- Вильям, 10-й граф Ангус (1591—1611), сын Вильяма, 9-го графа Ангуса, один из лидеров католической партии при Якове VI.
- Вильям, 11-й граф Ангус (1611—1660), сын Вильяма, 10-го графа Ангуса, с 1633 г. — 1-й маркиз Дуглас (см. ниже).
Дугласы продолжали играть важную роль в жизни Шотландии в течение столетий и были предками графов Мортон, Дуглас, Аннандейл, Морей, Ормонд, Ангус и Форфар, а также герцогов Турени, Куинсберри, Бакклейх и Гамильтон. Старший представитель этого дома — Александр Фредерик Дуглас-Хьюм, барон Хирсель, лорд Хьюм (экс-премьер-министр Великобритании), но он не может занять положение чифа (вождя) клана, так как одновременно является также чифом Хьюмов. Поэтому наследником по мужской линии и лидером клана Дугласов является герцог Гамильтон.
Маркизы Дуглас
- Вильям, 1-й маркиз Дуглас (1633—1660), сын Вильяма, 10-го графа Ангуса, активный участник событий Английской революции на стороне короля Карла I.
- Джеймс, 2-й маркиз Дуглас (1660—1700), внук Вильяма, 1-го маркиза Дугласа.
- Арчибальд, 3-й маркиз Дуглас (1700—1761), сын Джеймса, 2-го маркиза Дугласа, с 1703 — герцог Дуглас.
После смерти Арчибальда Дугласа титул маркиза Дугласа унаследовала боковая ветвь семьи, герцоги Гамильтоны.
Графы Мортон
Одна из младших ветвей дома «Рыжих Дугласов» в 1458 г. получила титул графов Мортон. Самым выдающимся представителем этой линии стал Джеймс Дуглас, 4-й граф Мортон, лидер шотландских протестантов второй трети XVI века и регент Шотландии в 1572—1581 г., в период несовершеннолетия короля Якова VI.
Диаспора Дугласов в Швеции и России
Роберт Дуглас (1611—1662), из боковой линии Дуглас-Виттингем, в молодости поступил на службу к Густаву-Адольфу, участвовал в войнах Швеции с Польшей, достиг чина фельдмаршала. Он — родоначальник шведской линии Дугласов.
Его потомок, граф Густав Отто Дуглас, был в Полтавской битве адъютантом фельдмаршала Рёншильда и попал в плен. В 1717 году перешел на русскую службу и получил в управление всю завоеванную русскими ЮВ часть Финляндии, с 1725 года - генерал-лейтенант. Участвовал во взятии Азова в 1736 г. и в военных действиях в Крыму в 1737 г. Будучи губернатором Ревеля, был по приказанию Анны Иоанновны предан суду по обвинению в изменнической переписке со Швецией. Последствия суда неизвестны, но Дуглас сохранил чин генерал-лейтенанта и поместья в Лифляндии и Эстляндии, где и умер. Миних отзывался о нём как о дельном генерале и хорошем администраторе.
Напишите отзыв о статье "Дугласы"
Литература
- Balfour Paul James,. Scots Peerage IX vols. — Edinburgh, 1907.
- Hume of Godscroft David,. [books.google.com/books?id=MUQTAAAAYAAJ&pg=PA1&dq=A+History+of+the+House+and+Race+of+Douglas+and+Angus&hl=ru&ei=LHyTTNujMM-POPa9iIgJ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCsQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false A History of the House and Race of Douglas and Angus. II vols]. — London, 1820.
- Maxwell Herbert,. [books.google.com/books?id=O9NqdOzfwvkC&printsec=frontcover&dq=A+History+of+the+House+of+Douglas&hl=ru&ei=enuTTOz5KuCfOKuIkIgJ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CC0Q6AEwAA#v=onepage&q&f=false A History of the House of Douglas II vols]. — London, 1902.
Ссылки
- [www.stirnet.com/genie/data/british/dd/douglas01.php Douglas] (англ.). Stirnet. Проверено 17 сентября 2010. [www.webcitation.org/65EHtcj7C Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
- [fmg.ac/Projects/MedLands/SCOTTISH%20NOBILITY%20LATER.htm#_Toc253331036 DOUGLAS] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 17 сентября 2010.
- Дуглас, шотландский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [www.myclan.com/clans/Douglas_194/default.php Клан Дугласов]
Примечания
- ↑ Она была прямым потомком Морганда Мара.
- ↑ "Оттеснив", таким образом, природных Маров от наследия предков.
Отрывок, характеризующий Дугласы
Сe diable a quatre…– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
