Дуглас, Альфред

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Альфред Дуглас
Alfred Bruce Douglas
Дата рождения:	22 октября 1870(1870-10-22)
Дата смерти:	20 марта 1945(1945-03-20) (74 года)
Место смерти:	Лансинг, Западный Суссекс, Англия, Соединённое королевство
Род деятельности:	поэт
Язык произведений:	англ.

Альфред Брюс Дуглас (англ. Alfred Bruce Douglas; 22 октября 1870 года, Вустершир, Англия — 20 марта 1945 года, Лансинг, Западный Суссекс, Англия) — английский поэт и переводчик, лорд, наиболее известен как близкий друг и любовник Оскара Уайльда. Большая часть ранней поэзии Дугласа была «уранической» по тематике, хотя позже он дистанцировался и от влияния Уайльда, и от своей собственной роли «уранического» поэта.

Ранние годы жизни

Третий сын 9-го маркиза Куинсберри и его первой жены, урождённой Сибил Монтгомери, Дуглас родился в Хэм Хилл Хауз в Вустершире. Он был любимым ребёнком своей матери, которая назвала его Бози, прозвищем, которое закрепилось за ним на всю жизнь.

Получив начальное образование в Винчестерском Колледже (1884—1888), Дуглас поступил в колледж Св. Магдалены, Оксфорд (1889—1893), который он оставил, так и не получив степень. В Оксфорде Дуглас редактировал студенческий журнал The Spirit Lamp (1892—1893), и эта деятельность усилила постоянный конфликт и взаимное недоброжелательство между ним и его отцом.

Отношения с Оскаром Уайльдом

В 1891 году Дуглас встретился с Оскаром Уайльдом и, хотя известный в то время писатель и драматург был женат и имел двух сыновей, они вскоре стали любовниками.

Дуглас, известный своим друзьям как Бози, изображался ими как испорченный, беззаботный, наглый и экстравагантный юноша, надеялся на Уайльда, чтобы удовлетворить свои вкусы и желания. Любовники часто спорили и ссорились, но также всегда восстанавливали свои отношения. Уайльд просто боготворил юношу. Вот письмо, посланное им Дугласу в январе 1893 года

Милый мой мальчик,

Твой сонет просто великолепен, и это — чудо, что твои губы, красные как лепестки розы, созданы не только для безумия музыки и песен, но и для безумных поцелуев. Твоя тончайшая золотистая душа летает между страстью и поэзией. Я знаю, что во времена древних греков ты был бы Гиацинтом, которого так безумно любил Аполлон. Почему ты столь одинок в Лондоне, и когда ты приедешь в Солсбери? Приезжай туда, чтобы ощутить своими руками прохладу серых «готических» сумерек, и приезжай сюда всякий раз, когда тебе понравится. В этом прекрасном месте недостаёт лишь тебя; но отправляйся сначала в Солсбери.

Всегда, вечно любящий,
Твой, Оскар
(перевод А.Лукьянова)

Отец Альфреда, маркиз Куинсберри, подозревал, что их связь была больше чем дружба, и просил сына покинуть Оксфорд без получения степени. Даже угрожал в одном из писем лишить сына материальной помощи. Альфред ответил телеграммой: «Какой Вы забавный человечек». Отношения между отцом и сыном были очень напряжённые. Маркиз Куинсберри был приведен в бешенство. В своём следующем письме он грозил сыну «хорошей взбучкой» и обвинял его в том, что он «сумасшедший», и обещал «устроить общественный скандал», если Альфред продолжит свои отношения с Уайльдом.

Когда старший брат Дугласа, лорд Драмлэнриг, наследник маркизата Куинсберри, погиб на охоте в результате подозрительного несчастного случая в октябре 1894 года, ходили слухи, что у Драмлэнрига были гомосексуальные отношения с премьер-министром, лордом Роузбери. Поэтому старший Куинсберри, чтобы спасти своего другого сына, начал общественное преследование Уайльда.

В ответ на это Оскар Уайльд предъявил иск Куинсберри за преступную клевету. Однако всё обернулось против Уайльда. Отец Дугласа нанял частных детективов, чтобы зарегистрировать гомосексуальные контакты Уайльда и своего сына. Уайльд был обвинен в совершении «грубой непристойности», согласно «Поправке Лабушера». При этом было использовано стихотворение Дугласа «Две любви» (1892), в котором однополые отношения именуются «любовью, которая не смеет назвать своё имя» (англ. the love that dare not speak its name).

В 1894 году был издан роман Роберта Хиченса «Зелёная Гвоздика», в основе которого лежали интимные отношения между Уайльдом и Дугласом.

Суд над Уайльдом

25 мая 1895 года Уайльд был признан виновным и приговорен к двум годам тюремного заключения и исправительных работ. Дуглас был отправлен в ссылку в Европу. Находясь в тюрьме, Уайльд написал и послал Дугласу очень длинное, критическое письмо, известное под названием «De Profundis», подробно описывая в нём свои переживания, свои мысли и чувства по отношению к самому себе и к Альфреду Дугласу.

После выхода из тюрьмы в 1897 году Уайльд вновь встретился с Дугласом. Некоторое время они жили вместе, но под давлением родственников уехали из Англии в Неаполь. Вскоре они расстались совсем. Уайльд прожил остаток своей жизни в Париже, а Дуглас возвратился в Англию в конце 1898 года. Оскар Уайльд скончался во Франции 30 ноября 1900 года, в полной нищете, и Дуглас был главным распорядителем на его похоронах, препираясь на краю могилы с Робертом Россом, одним из лучших друзей Уайльда.

После смерти Оскара Уайльда

После смерти Уайльда Дуглас близко подружился с Оливией Элеонорой Кастанс, богатой наследницей и поэтессой. Они поженились 4 марта 1902 года, и у них родился сын — Рэймонд Уилфред Шолто Дуглас (1902—1964).

Более чем через десятилетие после смерти Уайльда, после выхода в 1912 году полного варианта «De Profundis», Дуглас выступил против своего прежнего друга, гомосексуальность которого он осудил. В это время он назвал Уайльда «самым большим пристанищем зла, которое появилось в Европе в течение прошедших трехсот пятидесяти лет», и что он сильно сожалеет о своей встрече с Уайльдом. Дуглас начал свою «сутяжническую и клеветническую деятельность», получая защиту и пятьдесят гиней (от каждого) от Оксфордского и Кембриджского университетских журналов The Isis и Cambridge за дискредитирующие ссылки на него в статье относительно Уайльда.

Он был истцом и ответчиком в нескольких судебных исках, касающихся его клеветы по гражданскому и уголовному кодексам. В 1913 году он обвинял Артура Рэнсома в умалении его имени в книге «Оскар Уайльд: Критическое Исследование». Суд вынес решение в пользу Рэнсома. В 1923 году Альфред Дуглас был признан виновным в клевете на Уинстона Черчилля, и в следующем году оказался в тюрьме.

Последние годы жизни

В 1911 году Альфред Дуглас принял католичество. Возможно, благодаря этому после его собственного пребывания в тюрьме отношение Дугласа к Оскару Уайльду начало значительно смягчаться. В течение 1930-х годов и до самой смерти Дуглас переписывался со многими известными людьми, такими как Мэри Стоупз и Джордж Бернард Шоу. Известно также, что он был крестным отцом сына Айседоры Дункан, второй официальной жены Сергея Есенина.

У единственного ребёнка Дугласа, Раймонда, в 1927 году была диагностирована шизофрения, после чего он попал в психиатрическую больницу Св. Андрея.

Альфред Дуглас умер от остановки сердца в Лансинге, Западный Сассекс, 20 марта 1945 года в возрасте 74 лет. Он был похоронен во францисканском монастыре Кроули, в Западном Сассексе 23 марта, где был предан земле рядом с его матерью, которая умерла в возрасте 91 года. Один могильный камень покрывает их обоих.

Поэзия Альфреда Дугласа на языке оригинала

• Poems (1896)
• Tails with a Twist 'by a Belgian Hare' (1898)
• [www.archive.org/details/cityofsoul00douguoft The City of the Soul (1899)]
• The Duke of Berwick (1899)
• The Placid Pug (1906)
• The Pongo Papers and the Duke of Berwick (1907)
• Sonnets (1909)
• [archive.org/details/collectedpoemsof00dougrichThe Collected Poems of Lord Alfred Douglas (1919)]
• In Excelsis (1924)
• The Complete Poems of Lord Alfred Douglas (1928)
• Sonnets (1935)
• Lyrics (1935)
• The Sonnets of Lord Alfred Douglas (1943)

Книги Дугласа на языке оригинала

• Oscar Wilde and Myself (1914)
• Foreword to New Preface to the 'Life and Confessions of Oscar Wilde' by Frank Harris (1925)
• Introduction to Songs of Cell by Horatio Bottomley (1928)
• The Autobiography of Lord Alfred Douglas (1929; 2nd ed. 1931)
• My Friendship with Oscar Wilde (1932; retitled American version of his Autobiography)
• The True History of Shakespeare’s Sonnets (1933)
• Introduction to The Pantomime Man by Richard Middleton (1933)
• Preface to Bernard Shaw, Frank Harris, and Oscar Wilde by Robert Harborough Sherard (1937)
• Without Apology (1938)
• Preface to Oscar Wilde: A Play by Leslie Stokes & Sewell Stokes (1938)
• Introduction to Brighton Aquatints by John Piper (1939)
• Ireland and the War Against Hitler (1940)
• Oscar Wilde: A Summing Up (1940)
• Introduction to Oscar Wilde and the Yellow Nineties by Frances Winwar (1941)
• The Principles of Poetry (1943)
• Preface to Wartime Harvest by Marie Carmichael Stopes (1944)

Ссылки

• [www.AlfredDouglas.com Unofficial Website of Lord Alfred 'Bosie' Douglas]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=4088 Lord Alfred Douglas at Find A Grave]
• [englishpoetry.ru/F_Douglas.html Альфред Дуглас — биографическая справка и переводы Александра Лукьянова]

Примечания

Текст данной статьи основан на [en.wikipedia.org/wiki/Lord_Alfred_Douglas Wikipedia article «Lord Alfred Douglas»] и на правилах перевода в соответствии с [en.wikipedia.org/wiki/Wikipedia:Text_of_the_GNU_Free_Documentation_License GNU Free Documentation License]

Отрывок, характеризующий Дуглас, Альфред

Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.