Дуда-Гвязда, Иоанна

Иоанна Дуда-Гвязда
польск. Joanna Beata Duda-Gwiazda
Иоанна Дуда-Гвязда с Анджеем Гвяздой (сидит справа), 2007
Имя при рождении:	Иоанна Дуда
Дата рождения:	11 октября 1939(1939-10-11) (84 года)
Место рождения:	Кременец
Гражданство:	Польша Польша
Партия:	Комитет защиты рабочих, Солидарность
Основные идеи:	демократия, социальная демократия, антикоммунизм, антиглобализм
Род деятельности:	инженер, профсоюзный деятель, журналистка, писательница
Супруг:	Анджей Гвязда
Награды:

Иоанна Беата Дуда-Гвязда (польск. Joanna Beata Duda-Gwiazda; 11 октября 1939, Кременец) — польская диссидентка, профсоюзный и общественный деятель левого направления. Активистка движения Солидарность, жена Анджея Гвязды. Известная писательница и журналистка. Антикоммунистка, антиглобалистка.

В диссидентстве

Окончила судостроительный факультет Гданьского политехнического университета. По специальности инженер-кораблестроитель. В 1963—1965 работала главным технологом на яхт-верфи в Гданьске, затем до 1971 — в Центральном морском КБ и до 1999 — в Центре корабельной техники. С 2000 на пенсии.

В 1961 вышла замуж за диссидента-антикоммуниста Анджея Гвязду. Вместе с ним состояла в Альпинистском клубе, считавшемся в ПНР очагом диссидентства и свободомыслия. В 1962 вступила в ПОРП, состояла в партии до 1968. После политического кризиса, репрессий и ужесточения режима Иоанна Дуда-Гвязда примкнула к демократической оппозиции.

В 1976 вместе с мужем публично выступила в поддержку КОС-КОР. С 1978 — активистка Свободных профсоюзов Побережья, редактор подпольного бюллетеня Robotnik Wybrzeża. В октябре 1979 участвовала в голодовке солидарности с арестованными активистами чехословацкой Хартии 77.

В «Солидарности»

В августе 1980 Иоанна Дуда-Гвязда приняла активное участие в забастовке на Гданьской судоверфи. Была членом Межзаводского забастовочного комитета, являлась соавтором 21 требования, которые легли в основу соглашений 31 августа 1980. После основания «Солидарности» состояла в общенациональном и гданьском руководстве профсоюза, выполняла функции пресс-секретаря.

13 декабря 1981 Иоанна Дуда-Гвязда была интернирована военными властями ПНР. Освобождена 22 июля 1982. Издавала подпольные журналы Skorpion и Poza Układem. Как и её муж, Дуда-Гвязда категорически осудила «сговор в Магдаленке» конца 1988 и не приняла соглашений Круглого стола 1989.

Моральный авторитет четы Гвязда способствует тому, что Иоанна периодически выступает экспертом-очевидцем, проясняя спорные моменты истории «Солидарности» — например, характер отношений между Лехом Валенсой и Богданом Борусевичем.

В новой оппозиции

Идеи

В Третьей Речи Посполитой Иоанна Дуда-Гвязда активно занимается политической журналистикой. Состоит в редакционном совете журнала Nowy Obywatel (среди членов совета был Збигнев Ромашевский). Придерживается левых демократических взглядов, выступает с позиций социального солидаризма. Характерен подзаголовок журнала: Pismo na rzecz sprawiedliwości społecznej — Издание социальной справедливости.

Для Дуды-Гвязды характерны идеи антиглобализма. Она настойчиво проводит мысль о наследовании глобальной системы («Friedmanizm») от тоталитарных коммунистических режимов XX века. Борьбу с транснациональным финансовым капиталом считает продолжением борьбы с диктатурой номенклатуры.

Глобальная система обанкротилась морально и материально, но до сих пор держится экономическим и политическим принуждением. Как Ярузельский, который сначала танками защитил социализм, а потом стал первым президентом польского капитализма. Действия Ярузельского начинают выглядеть осмысленными, когда мы понимаем, что целью его войны было уничтожение первой «Солидарности» — профсоюза, стоявшего на пути новой системы. Президент Буш не без оснований рекомендовал Ярузельского в президенты, не зря ему оказывают уважение новые власти Польши.
Правительство заботится о сбережениях в швейцарских банках на случай быстрой эвакуации. Страх перед будущим, перед гневом улицы, становится всё заметнее. Но пропаганда ещё защищает свободный рынок, демократию, терпимость и права человека, будто не очевидно, что всё это — лишь дымовая завеса. В основе нового мирового порядка лежит монетаризм, подчинение экономики банкам, ограничение демократических выборов и влияния профсоюзов.
Я убеждаю друзей прочесть книгу Наоми Кляйн «Доктрина шока»… Марксисты и антимарксисты не должны забывать, что диктатура пролетариата должна была быть только средством для централизованного управления глобальной экономикой. Сейчас к тому же идут через правый экстремизм. Последствия аналогичны коммунизму — разрушение семейных связей, наций, религиозных общин, атомизация общества… Государство разваливается, его институты перестают функционировать, но власть укрепляется и становится всё высокомернее.
Иоанна Дуда-Гвязда

Практика

В 2007 Иоанна и Анджей Гвязда участвовали в протестах против дорожного строительства в долине реки Роспуда. В 2011 — в создании документального фильма Solidarni 2010 — Солидарные 2010. Ассоциация создателей фильма требовала международного расследования авиакатастрофы под Смоленском апреля 2010 и гибели президента Леха Качиньского. Резко осуждает курс правительства Дональда Туска, лично участвует в протестных акциях, в частности, против «соглашательства с Путиным».

Иоанна Дуда-Гвязда — известная польская писательница и эссеистка. Среди её книг — Polska wyprawa na Księżyc, сборники Poza Układem и Krótki kurs nowomowy.

Награждена Орденом Возрождения Польши, является почётным гражданином Гданьска.

Отрывок, характеризующий Дуда-Гвязда, Иоанна

Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…