Дунайская бановина

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дунайская бановина
сербохорв. Дунавска бановина
Страна

Королевство Югославия Королевство Югославия

Административный центр

Нови-Сад

Население (1931)

2 387 295

Дунайская бановина (сербохорв. Dunavska banovina, Дунавска бановина, венг. Dunai Bánság, нем. Donau-Banschaft) — провинция (бановина) в Королевстве Югославии с 1929 по 1941 год.





География

Дунайская бановина была расположена в северо-восточной части королевства, на севере граничила с Венгрией, на востоке с Румынией, на юге с Моравской и Дринской бановинами, на западе с Дринской и Савской бановинами. В центре бановины располагался не входивший в её состав Белград. Административным центром бановины был Нови-Сад. Провинция была названа по реке Дунай.

История

В 1939 после образования Хорватской бановины часть территории Дунайской бановины вошла в её состав. В 1941 территория Бановины была разделена между Венгрией, Независимым государством Хорватия и оккупированной немцами Сербией.

В 1945 территория бывшей бановины была поделена между Социалистической Республикой Сербией, Социалистической Республикой Хорватией и входящим в состав Сербии Социалистическим Автономным Краем Воеводина.

Население

На 1931 население бановины состояло из следующих этнических групп:

Религиозный состав населения 1931 году[1]:

  • православные — 1 393 269
  • римо-католики — 774 691
  • евангельские христиане — 167 871
  • другие христиане — 29 843
  • мусульмане — 2660
  • другие — 18 961

Баны Дунайской бановины

См. также

Напишите отзыв о статье "Дунайская бановина"

Примечания

  1. pod2.stat.gov.rs/ObjavljenePublikacije/G1931/pdf/G19314001.pdf

Ссылки

  • [terkepek.adatbank.transindex.ro/kepek/netre/178.gif Карта]
  • [www.montenet.org/history/banovina.gif Карта]
  • [web.archive.org/web/20010411221544/www.geocities.com/dagtho/yugconst19310903.html Конституция Королевства Югославия]

Отрывок, характеризующий Дунайская бановина

«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.