Дунайские культуры

Не следует путать с Балкано-дунайский комплекс культур.

Дунайские культуры — термин, который предложил британский археолог австралийского происхождения Вир Гордон Чайлд для обозначения первых аграрных культур в центральной и восточной Европе. Термин охватывает культуру линейно-ленточной керамики, культуру накольчатой керамики и Рёссенскую культуру.

Термин следует отличать от балкано-дунайского комплекса культур эпохи энеолита (конец 4 — начало 3 тыс. до н. э.).

Возникновение линейно-ленточной керамики датируется около 6500 годом до нашей эры (в старых работах, выпущенных до 1990-х гг., указывается 5500 г. до н. э.). Предполагается, что культура распространялась на запад вдоль долины Дуная и взаимодействовала с культурами Атлантической Европы, достигшими Парижского бассейна. Уже на раннем этапе ЛЛК распалась на западную и восточную группы.

Люди первой волны дунайских культур очищали местность от леса и засевали плодородные лёссовые земли от Балкан до Бенилюкса и Парижского бассейна. Они изготавливали керамику с линейно-ленточным узором, разводили домашних коров, свиней, собак, овец и коз. Диагностическим орудием для данной культуры является кельт (оружие) — разновидность длинного тонкого каменного скобеля, который использовался для рубки деревьев, а иногда и как оружие, что видно по черепам, обнаруженным у Тальхайма в округе Неккар (Германия) и у Шлетца в Австрии.

Поселения состояли из длинных домов. Как предполагал Эдуард Зангмайстер, эти поселения покидались, по-видимому, по мере истощения ранее плодородных земель, и затем вновь заселялись после восстановления качества почвы. С другой, Петер Моддерман и Йенс Люнинг полагают, что поселения были населены постоянно, при этом у каждой семьи был свой земельный участок.

Дунайцы импортировали раковины моллюсков spondylus из Средиземного моря.

Вторая волна данных культур, использовавшая окрашенную керамику с азиатским влиянием, пришла на место первой волны около 4500 года до нашей эры. За ней последовала третья волна, использовавшая накольчатую керамику.

Поселения культур Дунайского неолита обнаружены в Быланах у Праги и у Кёльн-Линденталя в Германии. Южной границей распространения дунайских культур была короткоживущая культура Сассо-Фьорано на севере Италии, вскоре полностью поглощённая культурой сосудов с квадратным горлом.

Отрывок, характеризующий Дунайские культуры

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.