Макинтайр, Дункан Бан
Дункан Бан Макинтайр (англ. Duncan Ban Macintyre, гэльск. Donnchadh Bàn Mac an t-Saoir; прозвище Дункан Песенник, гэльск. Donnchadh Bàn nan Orainn; 20 марта 1724, Друмлиарт, Гленорхи — 14 мая 1812, Эдинбург) — шотландский гэльский поэт, «Бард Охотник из Гленорхи», к имени которого гэлы почтительно добавляют «nan Òran» (букв. «От Песен») — такого прозвища удостаивается не более чем один-два поэта на поколение. Bàn (с гэльск. — «красивый») — прозвище поэта: с юных лет до старости поэт был исключительно хорош собой.
Биография
Родился в Гленорхи (Аргайлшир), в одном из самых недоступных районов Горной Шотландии. Родители не могли отдать сына в далекую приходскую школу, поэт за всю жизнь так и не научился ни читать, ни писать.
Первую песню Макинтайр сложил после того, как очень странным образом поучаствовал в битве войск Ганноверской династии с войсками горцев, которые возглавлял, по крайней мере формально, Молодой Претендент — несостоявшийся король Шотландии Карл III, Красавчик принц Чарли. Битва произошла 17 января 1746 при Фолкерке (букв. «Пестрая Церковь»). Дункан находился не на стороне якобитов, а среди войск проправительственного клана Кэмпбеллов, причем был нанят в качестве бойца неким Флетчером из Гленорхи, не захотевшим воевать лично и выставившим Дункана как «замену». В этой битве, неудачной для правительственных войск, Дункан, видимо, участвовал чисто формально. По крайней мере, меч, врученный ему нанимателем, он потерял в бою, а что более вероятно — бросил, спасаясь. Пользуясь этим поводом, владелец меча отказался заплатить сумму, за которую нанял Дункана. Дункан в ответ сочинил «Песню о „Сражении при Пестрой Церкви“» («Oran Do Bhlar Na h-Eaglaise Brice»), где высмеял Флетчера, пославшего его на войну; поэт горестно описал «черный меч, из-за которого столько шума» и чья потеря «разъярила как волка» его владельца. Песня немедленно стала популярной и рассердила нанимателя: он напал на поэта, избил тростью и предложил «теперь сочинить песню об этом». Наниматель был приговорен графом Бредалбейном к выплате барду трехсот шотландских марок.
Граф Бредалбейн (1696—1782) был неизменным покровителем Дункана Бана и назначил его лесником и егерем непосредственно в «Раздоле Туманов» (Choire a' Cheathaich) в нескольких милях от южного отрога Бен Доран (Beinn Dóbhrain, букв. «Гора Выдры»), которые бард воспел в знаменитых поэмах. Там поэт прослужил около двадцати лет, это были лучшие годы его творчества. В 1767 поэт, увидевший, что завезенные с юга овцы начинают вытеснять с пастбищ столь дорогих ему оленей, переселился в Эдинбург и поступил на службу в Городскую Стражу, рассчитывая, что у него останется время для занятий поэзией; надежда эта оправдалась лишь в малой степени.
К этому времени его стихи (вернее — песни) завоевали известность у гэльской аудитории, привыкшей не столько читать, сколько слушать. Друзья решили издать их: традиционного пения у очага поэту было явно недостаточно, хотя бард и был неграмотен. Выход нашелся: сыну священнослужителя, будущему доктору Стюарту Лессу, позднее известному в качестве одного из переводчиков гэльской Библии, поручили записать тексты песен под диктовку барда. Они были отпечатаны в Эдинбурге в 1768 под названием «Гэльские Песни Дункана Макинтайра». Книга отличалась композиционным совершенством: она состояла из 26 произведений, начиналась «Песней о „Сражении при Пестрой церкви“» и завершалась монументальным поэтическим пиброхом «Хвала Бен Дорану». Тираж её неизвестен, но был явно больше тысячи экземпляров. Второе (расширенное) издание книги Дункана вышло в 1790, третье — в 1804; последующие издания были посмертными и счет их давно перевалил за десяток.
Гонорар за третье издание, а также назначенная Дункану священнослужителем острова Лисмор Дональдом Макниколом (An t-Ollamh Dòmhnall MacNeacail) небольшая пенсия позволили поэту оставить службу и прожить последние годы в Эдинбурге в относительном достатке, при этом продолжая сочинять свои стихи-песни. Единственное точно датированное произведение поэта — «Последнее прощание с горами» («Cead Deireannach nam Beann») — создано 19 сентября 1802, когда он в последний раз провел целый день на склонах Бен Дорана.
Бард умер в Эдинбурге на восемьдесят девятом году жизни и был похоронен на пресвитерианском кладбище 19 мая 1812. Только 6 октября 1812 The Scots Magazine and Edinburgh Literary Miscellany поместил заметку, сообщающую о смерти поэта. В 1859 на средства, собранные по подписке, был установлен гранитный памятник поэту высотой в 44 фута (ок. 13,4 м) над родной долиной поэта Гленорхи. В 1875 памятник посетила королева Виктория. В 2005 памятник был полностью отреставрирован.[1]
Творчество
В поэтическом отношении основное влияние на автора оказал Александр Макдональд (Alasdair MacMhaighstir Alasdair, 1695—1770), крупнейший поэт предыдущего поколения, яростный якобит, скрывавшийся от властей, однако сумевший издать в Эдинбурге в 1751 первый поэтический сборник на гэльском языке. Повлияли на творчество Дункана Бана прежде всего пейзажные стихи Макдональда («Сахарный Ручей», «Песнь о зиме», «Песнь о лете» — на последнюю Дункан написал нечто вроде ответа; между тем сами «песни о временах года» Макдональда созданы под влиянием английских поэм Джеймса Томсона), а также разработанный Макдональдом прием воплощения музыкальной формы пиброха в поэтическую симфонию, где чередуются темы и вариации к ним.
Влияние творчества Дункана Бана Макинтайра на гэльскую поэзию исключительно велико. Образованнейший поэт своего времени, переводчик семи песен “Илиады” на гэльский язык Эвен Мак-Лахлан (1773-1822) повторил нота в ноту пиброх «Хвала Бен Дорану» – но в виде пятичастного «Duan Callainne» (особый жанр гэльской поэзии, которым открывается празднование Нового Года); на поэму «Раздол Туманов» антонимически ответил наиболее значительный гэльский поэт Канады – Бард Маклин, подобных примеров множество.
Наиболее полное и научное издание произведений Дункана Бана Макинтайра — 'The Songs of Duncan Bàn MacIntyre', подготовленное Ангусом Маклаудом (Эдинбург, Scottish Gaelic Texts Society, 1952), несколько раз переизданное; творческое наследие Барда из Гленорхи составляет около 6 тысяч поэтических строк. Его произведения переведены на многие языки, от английского и валлийского до грузинского и эсперанто, на некоторых выходили отдельными изданиями (на французском — в 1930).[2]
Первые русские переводы из Макинтайра — поэма «Раздол Туманов» и застольная «Песня о бутылке» — выполнены Евгением Витковским.[3]. [4]
Напишите отзыв о статье "Макинтайр, Дункан Бан"
Примечания
- ↑ [www.aroundlochawe.com/dalmally.html Around Loch Awe — Monument to Duncan Ban MacIntyre near Dalmally — Craignish Chapel — Old Kilmartin Cemetery …]
- ↑ [www.archive.org/details/donnchadhbmactsa01macl Donnchadh B Mac an t-Saoir (Duncan B Mac Intyre) 1724-1812 : poe gaique ossais ; vie, ude, citations, traductions : Macleod, Donald James, 1879- : Free Download & Streaming : …]
- ↑ [ljtop.blogspot.com/2008/09/blog-post_8481.html Самое интересное в ЖЖ: ДУНКАН БАН МАКИНТАЙР НАН ОРАН]
- ↑ [witkowsky.livejournal.com/53820.html?view=1153852#t1153852 witkowsky: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДУНКАН!]
Библиография
- [www.archive.org/details/gaelicsongsofdun00maciuoft The Gaelic songs of Duncan MacIntyre. Edinburgh, 1912.]
- The songs of Duncan Ban Macintyre. Edited with a translation, introd.
and notes by Angus Macleod. Edinburgh: Published by Oliver & Boyd for the Scottish Gaelic Texts Society, 1952.
Литература
- John MacKenzie (ed.), Sàr-obair nam Bàrd Gaelach (The Beauties of Gaelic Poetry), 4th edn., Edinburgh, 1877.
- William W. Watson (ed.), Bàrdachd Ghàidhlig, Inverness, 1918.
- Derick Thomson, An Introduction to Gaelic Poetry, Edinburgh, 1990.
- Derick Thomson, Gaelic Poetry in the Eighteenth Century, Aberdeen, 1993.
- Roderick Watson (ed.), The Poetry of Scotland; Gaelic, Scots and English, Edinburgh, 1995.
- Transactions of the Gaelic Society of Inverness. Vol. 12, td 94-98.
- Transactions of the Gaelic Society of Inverness. Vol. 27, td 340.
Ссылки
Отрывок, характеризующий Макинтайр, Дункан Бан
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
