Дункер, Максимилиан

Максимилиан Дункер

Максимилиан Дункер (нем. Maximilian Duncker; 15 октября 1811, Берлин — 21 июля 1886, Ансбах, Бавария) — немецкий историк античности, публицист, политик. Член Прусской и Гёттингенской академии наук.

Биография

Выпускник Боннского университета.

С 1848 года принадлежал к правому крылу Франкфуртского национального собрания, в 1849—1852 гг. — член Прусского национального собрания, депутат эрфуртского парламента.

Профессор в Галле, затем с 1857 — профессор Тюбингенского университета. В 1867—1874 — директор Прусских государственных архивов.

Научная деятельность

Занимался не только древней, но и новой историей. Имел много общего со своим другом И. Г. Дройзеном: это была, по выражению Г. фон Трейчке, «политическая натура», не только учёный, но и публицист, страстный патриот, принимавший деятельное участие в борьбе за единство Германии, либерал, как большая часть тогдашних патриотов, мечтавших о единой Германии, и в то же время монархист, преданный прусскому королевскому дому, враг демократии и радикализма, в молодости приговоренный к заключению в крепость как демагог и агитатор, и его «История древности», доставившая ему славу, подготовлена не в тиши кабинета, а среди политической и парламентской борьбы и агитации.

Автор книг и статей по истории Древней Греции, Германских государств и др.

«История древности» М. Дункера в первом издании появилась еще в 1850-х годах (Leipzig, 1852—1857), причем она состояла тогда из четырех томов, из которых первые два содержали историю Востока, а III и IV (1856—1857) — историю Греции до отражения персов включительно. С тех пор она переиздавалась несколько раз; над нею М. Дункер не переставал работать в течение более 30 лет, до самой своей смерти. В конце 1870-х — начале 1880-х годов он переработал свою «Историю древности» коренным образом: в этом последнем (7-м, 1877 г.) издании истории Востока посвящено уже не два, как было сначала, а четыре тома, истории Греции до Платейской битвы — три тома, вместо прежних двух. Но на этом Дункер не остановился: несмотря на преклонные годы — ему было тогда уже более 70 лет, он решился продолжать труд, начатый за 30 лет до того, и в 1884 г. вышел 8-й том («Die Gründung der Macht Athens und der erste Krieg mit den Peloponnesiern»), а в 1886-м — 9-й («Die Staatsleitung des Perikles»), составляющие начало «Новой серии» (Neue Folge). Через несколько месяцев Дункер умер, и таким образом история Греции осталась у него неоконченною: она доведена до смерти Перикла.

Избранные публикации

• Abhandlungen aus der Neueren Geschichte. Leipzig : Duncker & Humblot, 1887
• Aus der Zeit Friedrichs des Großen und Friedrich Wilhelms III. : Abhandlungen zur preußischen Geschichte. Leipzig : Duncker & Humblot, 1876
• Zur Geschichte der deutschen Reichsversammlung in Frankfurt. Berlin : Duncker & Humblot, 1849
• Geschichte des Alterthums. Berlin später Leipzig: Duncker & Humblot. 4.Bde. 1852—1857
• Preussische Staatsschriften aus der Regierungszeit König Friedrichs II / im Auftrag d. Königlichen Akademie der Wissenschaften zu Berlin hrsg. von J. G. Droysen und M. Duncker. Berlin : Duncker, 1877—1892
• Vier Monate auswärtiger Politik : mit Urkunden. Berlin : Veit ; Berlin : Schiementz, 1851
• Heinrich von Gagern : Eine biographische Skizze. Leipzig : Costenoble und Remmelmann, 1850
• Origines Germanicae : commentatio prima. Berlin, 1840
• История древнего мира. 1852
• История Греции. 1857

Литература

• Отто фон Бисмарк. Мысли и воспоминания. том 3.

Отрывок, характеризующий Дункер, Максимилиан

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.