Дурасов, Егор Александрович
| Егор Александрович Дурасов | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 13.07.1817 — 30.03.1823 | |||
| Предшественник: | Алексей Алексеевич Долгоруков | ||
| Преемник: | Григорий Михайлович Безобразов | ||
| |||
| 13.10.1813 — 13.07.1817 | |||
| Предшественник: | Алексей Иванович Арсеньев | ||
| Преемник: | Ефим Ефимович Рынкевич | ||
Егор Александрович Дурасов (26 августа 1781 — 4 января 1855[1]) — действительный тайный советник из рода Дурасовых, в 1817-23 гг. московский гражданский губернатор.
Воспитывался в Пажеском корпусе, в 1798 г. произведен в камер-пажи, в следующем году — в лейб-пажи; затем через два года, в 1802 г., поступил на службу в лейб-гвардии Семеновский полк поручиком.
Участвовал в походе в Моравию и в сражении при Аустерлице (1805 г.), а также в сражениях под Гейльсбергом и при Фридланде (1807 г.). В 1808 в чине капитана назначен в Москву полицеймейстером; в 1811 произведен в полковники.
С 1813 г. на гражданской службе, переименован в статские советники; с 13.10.1813 по 13.7.1817 московский вице-губернатор; в 1816 произведен в чин действительного статского советника; с 13.07.1817 по 30.3.1823 московский гражданский губернатор.
В 1823 г. назначен сенатором, в следующем году был командирован для производства следствия о незаконных поборах с казенных поселян и обревизования Вятской губернии; в 1827 году производил следствие о злоупотреблениях и беспорядках в Костромской губернии; в 1831 исполнял должность начальствующего над Пречистенскою частью в Москве во время холеры.
В 1842 году за особые заслуги произведен в действительные тайные советники и в следующем году назначен первоприсутствующим 2 отделения 6 департамента, а в 1847 — первоприсутствующим 7 департамента. Награждён орденом св. Александра Невского. Похоронен в Донском монастыре (фото могилы).
Напишите отзыв о статье "Дурасов, Егор Александрович"
Примечания
- ↑ Эти даты указаны на надгробии, воспроизведены в «Московском некрополе» 1907 года. В биографическом словаре «Россияне в Восточной Пруссии» (2001) указаны даты жизни: 1762—1847.
Источники и ссылки
- Формуляр по архиву Сената за № 1434. А. Ч.
- [fershal.narod.ru/Memories/Texts/Arakcheev/12_Marchenko.htm#_edn58 В. Р. Марченко АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА]
- [fershal.narod.ru/Memories/Texts/Arakcheev/Pisma.htm Избранная переписка графа А. А. Аракчеева (май 1825 — апрель 1826 гг.)]
Отрывок, характеризующий Дурасов, Егор Александрович
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
